Читаем без скачивания Чужая осень (сборник) - Валерий Смирнов

Я лежал на земле и спокойно ждал, когда приблизится погоня. Напрасно я, что ли, не просто освобождался от лишнего груза, но и оставлял по дороге маяки для преследователей? И когда сперва услышал хриплое дыхание, которое принес легкий ночной ветерок, а потом увидел благодаря чудесным очкам две приближающиеся фигуры с автоматами в руках, понял, что промахнуться не имею права. Даже если попаду в одного, второй тут же ответит огнем на вспышку моего выстрела. Стрелок я неважный, хотя двоих чуть ли не в упор положил, но чудеса не тиражируются. И пусть пистолет прекрасно работает в качестве автомата, инстинкт заставил меня все сделать, наперекор решению, принятому за доли секунды.

Привстав на колено, поддерживая правой кисть левой руки, я выпускаю очередь в одного из преследователей, тут же перекатываюсь в сторону, замечая, как бьют вверх фонтанчики земли, вспоротой автоматной очередью.

Больше выстрелов не последовало. И теперь мы поменялись местами: он бежал, а я, вместо того, чтобы улепетывать в противоположную сторону, почему-то бросился за ним. Может быть, Рябов прав, когда говорил: каждый человек творец своего счастья и несчастья, а мой характер когда-то определит печальный финал судьбы. И тем не менее, я уже не мог прекратить погони, хотя если руководишь другими людьми, прежде всего нужно проявлять требовательность к самому себе.

Он бежал к одиноко стоящему бараку, и было прекрасно видно, как противник, рванув на себя дверь, нырнул в убежище. Я выпустил пулю поздно; были отчетливо видны брызнувшие искры, когда она рикошетом скользнула по закрывающейся, металлической значит, двери. Под крышей барака были небольшие окошечки-бойницы, но ни открывать дверь, ни заниматься альпинизмом мне не хотелось. У противника автомат и, наверняка, сейчас он занял исходную позицию у задней глухой стены. Стоит только открыть дверь и мелькнуть на пороге, так даже при полной темноте в этом дверном проеме очертания фигуры представят из себя завидную мишень.

В бараке он спокойно может сидеть до утра. В конце концов, у него, наверняка в кармане служебное удостоверение, дающее право на ношение оружия, а я кроме импортного «маузера» и грязи на лице ничем похвастать не могу, появись здесь люди. Шуму мы наделали, даже для ночи с лихвой. Но почему я не могу удивить еще чем-то? Например, ходьбой босиком? Сбрасываю туфли и, затаив дыхание, на одних пальцах обхожу барак, максимально напрягая слух. Вот и он — сквозь неровно торчащие кирпичи и куски цемента доносится хриплое дыхание. «Маузер» — не гаубица, стену не пробьет. Моя левая рука скользит по штанине, щедро облепленной грязью, и из небольшой кобуры, прикрепленной к икре, достаю пистолет. Мешала мне во время пробежки эта дополнительная нагрузка на опорную левую, зато сейчас вполне может помочь решить проблему, никак не восстановящую свое хриплое дыхание. Видимо или он плохо тренирован, или возраст сказывается — все-таки соратник Петра Петровича.

Кроме этого пистолета в наследство от ликвидатора мне досталось пять «тяжелых» пуль. Шестая застряла в бронежилете Вохиного бойца и позволила ему продолжать жизненный путь благодаря выстрелу с более дальней дистанции, чем позволяла конструкторская выдумка. Но сейчас между мной и противником только кирпичная стенка. Не пресловутые полсотни метров, или максимальная дальность действия бесшумного пистолета, а сантиметров двадцать-тридцать. С такого расстояния его даже два бронежилета не спасут. Всего малость осталась: не промахнуться, стреляя на звук. В тире было проще. Промазал, стреляй еще раз.

Я набрал побольше воздуха в грудь, вычислил по дыханию противника, где находится его корпус, прижал пистолет к кирпичу и плавно надавил на спусковой крючок. Вот это машинка. Если бы не держал пистолет в руке, вряд ли бы услышал тихий щелчок затвора. Зато вопль из-за стены свидетельствовал об удачном выстреле. Крохотная аккуратная дырочка в кирпиче — и все, даже никаких трещин по краям. Я не стал любопытствовать насчет результата этого выстрела. Он и так ясен. Куда бы не попала пуля — противник обречен. Даже если на его теле маленькое входное пулевое отверстие, эта пуля делает такой выход, что лишний раз любопытствовать не хочется. Иногда мечется по организму, а зачастую выбивает из торса такой кусок плоти, что результат выстрела из грозного «Магнума» может показаться детской шалостью. Тем более, что тишину барака не тревожило даже дыхание.

Так что не стал я дожидаться, пока противник двинет предсмертную речугу «Умираю за…», а быстренько умотал назад, подобрав по дороге свой гардероб. И несмотря на то, что добрых полчаса я прекрасно обходился без него, после того, как оделся, мне почему-то стало так холодно, аж зубы застучали. Ночь все-таки, ноябрь на пороге.

И к машинам я идти не рискнул. Потому что не ночь это вовсе, а вечер, всего семь часов. Так что на звуки нашей беседы вполне могли прибежать люди из соседнего села. Поневоле можно радоваться, если они до машин доберутся — хоть какое-то развлечение селянам гарантировано. Будет им о чем друг другу несколько дней рассказывать, вместо традиционных пожеланий родному правительству, чтобы оно поскорее сгорело.

Идти в город, хотя он близко, в таком виде тоже нельзя. Потому что полями пробираться тяжко, а вдоль КП промаршировать — сходу заметут. Не станешь же ментов из двух пистолетов убеждать, что я себе такой импозантный вид придал исключительно благодаря требованиям безопасности на моем многопрофильном предприятии.

Так что придется добираться до трассы и терпеливо ждать, пока Марина не пришлет подмогу. Вот тогда-то на шоссе начнется некоторое оживление. А так ведь — темень, по которой не каждый рискует ездить. Я темноты не боюсь, полирую себе проселочной дорогой, тихо и спокойно уже долгое время в гордом одиночестве среди природы в почти первозданном виде. Тем удивительнее была лошадиная розовая морда, приближавшаяся к дороге откуда-то с поля.

Лошадь не гуляла сама по себе. Она была запряжена в телегу, где среди каких-то мешков в такт движению колес и копыт покачивался мужик, держа в руках вожжи. Если бы не они, этот деятель, наверняка бы, рухнул на дно телеги. Явный колхозник. Днем делает вид, что перепаривается, исполняя гимн труда на общественном поле, а ночью самолично тянет с него все, что, по его мнению, ему не доплатили. Дураки думают, что наше будущее — фермеры. Вот оно, наше будущее, такой перегар распространяет, что лошадь в сторону морду отворачивает. Ему ферма даром не нужна, там, во-первых, до седьмого пота вкалывать нужно, а во-вторых, самого себя обкрадывать как-то неинтересно. Но не воровать мужик уже не сможет. Даром, что ли, к этому советская власть семьдесят лет приучала.

— О, кум, — заорал мне с телеги мужик, и стало ясно, не такой он уже пьяный, просто весело человеку после набега, а я ни на бригадира, ни на мента при всем желании не похож даже в потемках. — Ты откуда такой красивый? Случилось что?

— Понимаешь, с городу приехал до соседнего села, — выламываю себе язык, чтобы мужик лучше меня понял, — баба у меня там, мать ее. А тут мужик ее откуда-то взялся, мать его. И пришлось в общем, это дело…

Мужик сразу почувствовал ко мне симпатию. Такой метод общения я взял на вооружение давно. Как-то спешили мы с Сабиной в театр, а нас мент затормозил. Вспомнил я, что изо всех документов при себе у меня только верный нож с выкидным лезвием. Не станешь же объяснять постороннему человеку: документы остались дома, потому что Сабина постоянно норовит меня до склероза довести. Выскочил я тогда к менту и горячо зашептал на ухо: «Брат, тут такое дело. У меня баба в машине, а ее муж через два часа с работы придет. Мы ж еще с ней успеть должны». И все. Мент тут же толкнул меня в плечо и заметил: «Езжай скорее». Почему-то все мужчины страшно радуются, когда кто-то чужих жен употребляет. Из солидарности, наверное. Или чтобы убедиться — не у них одних рога выросли.

Как бы то ни было, пьяный мужик аж просиял после моих слов. Его улыбка и без очков видна была, до того это сияние выдавало высшую степень восхищения и одобрения моих действий по поводу чужой бабы.

— Молодец, кум, — заметил мужик и тут же полюбопытствовал: — а в каком селе эта баба?

— Ну тут, это, рядом…

— Петровка?

— Во. Петровка, мать ее.

— А… а улица какая?

— Э, не, кум. Это коммерческая, тьфу, любовная тайна, мать ее тоже.

Мужик громко заорал:

— Та сидай рядом. Давай выпьем.

Я с удовольствием запрыгнул в телегу и лошадь снова двинулась вперед неторопливым шагом. Мужик протягивал мне бутылку, заткнутую куском скрученной газеты. Вот где котина или моя бумага повышенным спросом пользуется. Я сделал добрый глоток жидкости, способной заставить свалиться с телеги одним только запахом, и вернул бутылку хозяину. Давно не приходилось видеть, чтобы даже к французскому коньяку припадали с таким удовольствием, которое удалось разглядеть на морщинистом лице попутчика.