Читаем без скачивания Бабель (ЛП) - Куанг Ребекка

Но ее мать не пережила Францию. Виктория так и не узнала, как ее мать, свободнорожденная женщина, была отправлена из Саффолка на работу в дом отставного парижского академика, профессора Эмиля Дежардена. Она не узнает, какие обещания давали ей друзья матери, переходили ли деньги из рук в руки. Она знает только, что в Париже, в поместье Дежарденов, им не разрешали уезжать — ведь здесь, как и во всем мире, все еще существовали формы рабства; сумеречное состояние, неписаные, но подразумеваемые правила. И когда ее мать заболела, Дежардины не послали за врачом. Они просто закрыли дверь в ее комнату для больных и ждали снаружи, пока служанка вошла, пощупала дыхание и пульс и объявила, что она умерла.

Тогда они заперли Викторию в шкафу и не выпускали, опасаясь, что болезнь передастся ей. Но зараза все равно захватила остальных членов семьи, и доктора снова были бессильны что-либо сделать, кроме как наблюдать, как болезнь идет своим чередом.

Тем не менее, Виктория выжила. Жена профессора Дежардена выжила. Его дочери выжили. Сам профессор умер, а вместе с ним и единственная связь Виктории с людьми, которые якобы любили ее мать, но при этом каким-то образом продали ее.

Дом пришел в упадок. Мадам Дежарден, тугодумная блондинка, вела плохую отчетность и расточительно тратила деньги. Деньги были на исходе. Они уволили горничную — зачем ее держать, рассуждали они, когда у них есть Виктория? В одночасье в обязанности Виктории вошли десятки дел: поддерживать огонь, полировать серебро, вытирать пыль в комнатах, подавать чай. Но это были не те задачи, к которым ее готовили. Она была воспитана для того, чтобы читать, сочинять и интерпретировать, а не вести домашнее хозяйство, и за это ее ругали и били.

Она не находила утешения от двух маленьких дочерей мадам Дежарден, которые с большим удовольствием объявляли гостям, что Виктория — сирота, которую они спасли из Африки. «Из Занзибара», — пели они в унисон. «Заанзибар!»

Но все было не так уж плохо.

Не так уж плохо, говорили они ей, по сравнению с ее родным Гаити, который был охвачен преступностью, который был доведен до нищеты и анархии некомпетентным и нелегитимным режимом. Тебе повезло, говорили они, что ты здесь, с нами, где все безопасно и цивилизованно.

В это она верила. У нее не было возможности узнать что-то еще.

Она могла бы убежать, но профессор и мадам Дежарден так укрыли ее, так изолировали от внешнего мира, что она даже не подозревала, что имеет законное право быть свободной. Виктория выросла в великом противоречии Франции, граждане которой в 1789 году приняли декларацию прав человека, но не отменили рабство и сохранили право на собственность, в том числе на движимое имущество.

Освобождение было чередой совпадений, изобретательности, находчивости и удачи. Виктория перебирала письма профессора Дежардена, ища документ, доказательство того, что она и ее мать действительно принадлежали ему. Она так и не нашла его. Зато она узнала о Королевском институте перевода, в котором он учился в молодости, куда, собственно, и писал о ней. Он рассказал им о блестящей девочке из его семьи, о ее выдающейся памяти и таланте к греческому и латыни. Он намеревался показать ее в турне по Европе. Может быть, их заинтересует интервью?

Так она создала условия для своей свободы. Когда друзья профессора Дежардена из Оксфорда наконец написали ответ, в котором сообщили, что будут очень рады видеть талантливую мисс Десгрейвс в институте и оплатят дорогу, это было похоже на побег.

Но настоящее освобождение Виктории Дезгрейвс произошло только после того, как она встретила Энтони Риббена. Только после вступления в общество «Гермес» она научилась называть себя гаитянкой. Она научилась гордиться своим языком Kreyòl, обрывочным, полузабытым, едва отличимым от французского. (Мадам Дежарден имела обыкновение шлепать ее всякий раз, когда она говорила на креольском. «Заткнись, — говорила она, — я тебе говорила, ты должна говорить по-французски, по-французски для французов»). Она также узнала, что для большей части остального мира Гаитянская революция была не неудачным экспериментом, а маяком надежды.

Она узнала, что революция, по сути, всегда невообразима. Она разрушает мир, который вы знаете. Будущее не написано, оно полно потенциала. Колонизаторы понятия не имеют, что их ждет, и это вызывает у них панику. Это пугает их.

Хорошо. Так и должно быть.

Она не уверена, куда направляется сейчас. В кармане пальто у нее несколько конвертов: напутственные слова Энтони и кодовые имена нескольких знакомых. Друзья на Маврикии, на Сейшелах и в Париже. Возможно, когда-нибудь она вернется во Францию, но пока она не готова. Она знает, что в Ирландии есть база, хотя в данный момент ей хотелось бы просто побыть вне континента. Возможно, однажды она вернется домой и своими глазами увидит историческую несостоятельность свободного Гаити. Сейчас она садится на корабль в Америку, где люди, подобные ей, все еще не свободны, потому что это было первое судно, на которое она могла заказать билет, и потому что ей нужно было как можно скорее уехать из Англии.

У нее есть письмо от Гриффина, которое Робин так и не открыл. Между тем она читала его столько раз, что выучила наизусть. Она знает три имени — Мартлет, Ориел и Рук. Она видит в своем воображении последнее предложение, нацарапанное перед подписями, как бы вскользь: Мы не единственные.

Она не знает, кто эти трое. Она не знает, что означает это предложение. Когда-нибудь она узнает, и правда ослепит и ужаснет ее. Но пока это всего лишь красивые слоги, которые означают всевозможные возможности, а возможности — надежда — это единственное, за что она может сейчас ухватиться.

У нее серебряные подкладки в карманах, серебро в швах ее платья, столько серебра на ее лице, что она чувствует себя скованной и тяжелой, когда двигается. Ее глаза опухли от слез, горло болит от сдавленных рыданий. В ее памяти выгравированы лица ее погибших друзей. Она все время представляет себе их последние минуты: их ужас, их боль, когда вокруг них рушились стены.

Она не может, не хочет позволить себе думать о своих друзьях, какими они были, живыми и счастливыми. Ни Рами, которого уничтожили в расцвете сил, ни Робина, который обрушил на себя башню, потому что не мог придумать, как жить дальше. Даже Летти, которая осталась в живых; которая, если узнает, что Виктория тоже живет, будет охотиться за ней до края земли.

Летти, она знает, не может позволить ей бродить на свободе. Даже мысль о Виктории представляет собой угрозу. Она угрожает самой сути ее существа. Это доказательство того, что она ошибалась и всегда ошибалась.

Она не позволит себе оплакивать эту дружбу, какой бы истинной, ужасной и жестокой она ни была. Придет время для скорби. Будет много ночей во время путешествия, когда печаль будет так велика, что разорвет ее на части; когда она пожалеет о своем решении жить; когда она проклянет Робина за то, что он взвалил на нее это бремя, потому что он был прав: он не был храбрым, он не выбирал жертву. Смерть соблазнительна. Виктория сопротивляется.

Она не может плакать сейчас. Она должна двигаться дальше. Она должна бежать, так быстро, как только может, не зная, что находится на другой стороне.

У нее нет иллюзий относительно того, с чем она столкнется. Она знает, что столкнется с безмерной жестокостью. Она знает, что самым большим препятствием для нее будет холодное безразличие, порожденное до мозга костей инвестициями в экономическую систему, которая дает привилегии одним и уничтожает других.

Но она может найти союзников. Она может найти путь вперед.

Энтони называл победу неизбежностью. Энтони верил, что материальные противоречия Англии разорвут ее на части, что их движение добьется успеха, потому что ликование империи просто неустойчиво. Именно поэтому, утверждал он, у них есть шанс.

Виктории лучше знать.

Победа не гарантирована. Победа может быть в предвестиях, но ее нужно добиваться насилием, страданиями, мучениками, кровью. Победа достигается изобретательностью, упорством и самопожертвованием. Победа — это игра в пятнашки, в исторические случайности, где все идет правильно, потому что они заставили все идти правильно.