Читаем без скачивания Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем во дворе стали быстро разноситься сплетни; шептали о каком-то несчастии, о разорении, и все дворовые, словно в пожар, стали подумывать о своем и о себе. Такова бедная натура человека: опасность чаще разъединяет людей, а не сближает. Графиня думала о своем поместье, Цеся о своей молодости, Сильван о женитьбе, слуги каждый о новом месте. Смолинский заблаговременно укладывал все, что было получше, вывозили вещи и устраивали так, чтобы нельзя было его арестовать.
Те, которые еще ничего не знали, уже о чем-то догадывались, допытывались, шептались, пронюхивали, бегали в тревоге и умножали всеобщий беспорядок. Весь двор представлял картину суматохи, а отсутствие графа, которому привыкли повиноваться беспрекословно, увеличивали неурядицу.
Стоустая молва стала разносить уже и по соседству весть о конфискации Сломницкого поместья. Прежде всех узнали об этом евреи в Житкове, где граф хлопотал напрасно о неформенности залога. Пан Пенчковский встретил по дороге в город купца, который поспешил сообщить ему о разорении графа. Бедный шляхтич схватился за голову, слезы полились у него из глаз, и он, как сумасшедший, полетел советоваться с соседями и знакомыми. Видеть погибшим плод труда целой своей жизни — не удивительно, что возьмет отчаяние! Бедный Пенчковский, с толпой детей, всегда готовый стонать и охать, пугаться и хлопотать, когда не было даже к тому повода, решительно потерялся и проклинал себя, что с дуру, додал недавно еще десять тысяч, когда уже на поместье графа наложен был секвестр. Пенчковский был как раз неподалеку от Вулек и поспешил к ротмистру с этой страшной вестью, чтобы вместе посоветоваться, как действовать; он знал, что ротмистр дал графу далеко значительнейшую сумму.
Курдеш, по своему обыкновению, был на дворе и толковал с гуменным, когда приехал Пенчковский; едва соскочив с тележки, он схватил Курдеша за руку, ввел его в первую комнату и, осмотревшись кругом, с выражением отчаяния, со слезами в голосе, страдальчески воскликнул:
— Ротмистр, знаешь ли, что делается? Знаешь ли ужасную новость?!
— Что же такое?.. Австрийцы!..
— Мы погибли совершенно!
— Где, что, как? — спросил спокойно старик. — Что же случилось? Успокойся, не пугай! О чем ты говоришь?
— Знаешь ли, что этот дьявол Дендера разоряется? Уж у него по залогам взято Сломницкое поместье, и остального имения едва хватит на уплату долгов!
— Что ты плетешь?
— Да так! Абрамка едет прямо из Житкова: на Сломники несомненный секвестр; хотел вывернуться этот угорь, но с казной не удалось. Еще перед отъездом выманил у меня, бестия, десять тысяч! Пусть же слезы мои и слезы детей моих, и мой труд падут на его душу!
— Успокойся, пан Каспар! — сказал ротмистр, покручивая усы. — Садись, потолкуем порядком. Тут не проклинать надо, но подумать. Нечего заранее так пугаться. Если бы и взяли у него Сломницкое поместье, он может ответить и Дендеровым; есть у него еще что-то и за женой.
— О, жена не подписывалась на обязательствах!
— Это не беда.
— Но твоих у него что-то порядочно?
— Двести, любезнейший пан Каспар!
Пенчковский схватился за голову, пригнулся к земле и крикнул. Ротмистр хоть и побледнел и смешался от неожиданной новости, но не видно было, чтобы она слишком его поразила. Он казался спокойнее Пенчковского, прошелся по комнате, задумался и прибавил:
— А наконец, на все воля Божия! У меня есть кое-какой грош. На меня и на Франю хватит. По крайней мере, буду спать, что если кто посватается, любит ее искренно, а не гонится за деньгами. Впрочем, у меня ведь есть законное письменное обязательство.
— Да что оно поможет с этаким мотыгой?
— И то правда! И потому-то я и говорю себе: воля Божия! Воля Божия! Хоть сердце сжимается при мысли, что труды целой жизни пошли, с позволения сказать, в. болото. Но пропасть это совсем не может, только протянется. А у тебя, сударь ты мой, хорошее обязательство?
— Едва выканючил новое, на простой бумаге! Но уж такая вечно моя доля! Нелегкая дернула затерять где-то старое обязательство; похлопотал порядочно, водили меня, мучили, и Смолинский прежде заставил дать еще в долг 10 000. Видишь, прежде я был записан на листе с 1829 года и срок имел порядочный, а теперь я буду последним, потому что мое обязательство новое, свеженькое.
— Э, любезный сосед! — сказал старик Курдеш с решимостью шляхтича давних времен, трепля его по плечу. — Видишь, я теряю больше тебя, однако, полагаюсь на волю Божию. Чего бояться? Станем надеяться на хорошее. Дендеру черти не возьмут, сударь ты мой, выкарабкается, заплатит, избегая сраму; наконец, у него есть чем ответить, хоть бы сам пошел с сумой. Между тем не станем разбалтывать беды и пугать людей; я забочусь о том, чтобы не узнала об этом моя Франка, потому что бедняжка стала бы плакать, а плакать не о чем. Ну, а если бы и потеряли, кусок хлеба будет! Господь Бог дал, Господь Бог взял — да будет благословенно имя Его!
— Хорошо вам говорить! — воскликнул запальчиво Пенчковский. — У вас одно дитя, деревня, может быть, и капиталец еще найдется; но мне, но мне! — прибавил он увлекаясь. — О, эти заемщики! Где у них сердце, где совесть! Да пожрет их ад! Чтоб мне никогда не знать их, с их шестью процентами! Каждый из них берет, не думает, как отдать, а потом отделывается сеном; а что шляхтич пойдет с сумой, без куска хлеба, что ему до того, лип» бы он ездил в карете и было бы у него защититься или мошенничеством каким-нибудь, или фартучком супруги, или каким-нибудь там чертом. Но со мной не так-то будет легко! Я стану кричать, буду ругать, буду перед людьми корить их в кровавой обиде!
Пенчковский предавался совершенному отчаянию; ходил, как сумасшедший, натыкаясь на мебель, толкаясь о печь, о камин, бледный, на себя не похожий, сам пугаясь своего исступления. Старый ротмистр, немного встревоженный, казался спокойным свидетелем этой сцены; наконец взял Пенчковского за обе руки и насильно посадил его на диван.
— Мой любезнейший сосед, — сказал он, — не тревожься так, люди считают меня большим простаком, старым рубакой, но я знаю немного и законы. У нас ведь в старину, сударь ты мой, ни было шляхтича, который бы не лизнул законов. У всех были тяжбы, каждый цитировал законы, даже барыни наши; моя покойница мать, в случае надобности, умела,
