Читаем без скачивания На войне как на войне. «Я помню» - Артем Драбкин

Ну, делать нечего, тут и мы побежали. Смотрю, лежит раненый лейтенант, с мотострелкового батальона. Он был кадровый, к нам прибыл с Дальнего Востока, солдаты его не любили за постоянные мелочные придирки. Говорю: «…бойцы, надо спасать офицера, он же коммунист, его же немцы в расход пустят…».

Сержант мне отвечает: «Я эту паскуду на себе не понесу, давай его добьем, иначе не выберемся». Я его «беру на горло», приказываю, матом крою, кричу, что у офицера дети малые дома и не нам их сиротить. А мне мой солдат говорит: «Ты, старшина, о наших детях подумай». Опять нам повезло, через 500 метров нарвались на грузовик «ЗИС» с нашей бригады. Водитель бедный стоит с винтовкой и спрашивает: «…Где наши?» Не рискует в одиночку ехать, там же не разберешь в этой каше, где немцы, а где свои. Проехали несколько километров, да машина в воронке застряла. Дальше драпали пешим ходом. Но донесли мы этого лейтенанта живым до своих. Пробились, видим по полю несколько сот наших солдат отходят, но, скажем так, организованно и солидно, – отстреливаясь. Немцы из орудий стреляют, техника наша горит. Дошли до своих, а там стоит генерал со свитой полковников, в руках пистолеты, орут. Думаю, сейчас шлепнут под горячую руку. Подошел, докладываю: «Старшина Гершман вышел с тремя бойцами». Генерал обложил меня в три этажа, на этом все обошлось. Положили всех в цепь, а в километре от нас немецкие танки. Размазали бы нас в чистом поле гусеницами, но спас не Бог, а танковый полк, приданный корпусу. Незабываемая картина. На головном танке рядом с люком водителя стоит командир полка и показывает экипажам направление движения и куда вести огонь. Рядом с танком снаряды рвутся, а его не задело даже, хоть в атаку пошел, как смертник, не прикрываясь броней. Остановили они немцев в лобовой атаке, нас заменили, а потом началась «раздача». Комбрига, полковника Железняка, сняли с должности, а несколько офицеров «упекли» в штрафбат за оставление позиций без приказа. Потом нашел свой взвод, стоят хмурые солдаты возле машин, молчат и глаза отводят… Всем жить охота…

– Как вы попали в разведку?

– В начале сентября 1943 года немцы бомбили район дислокации бригады. Наши пулеметы стояли у штаба. От взрыва на одной из машин пулемет перевернуло. Подбежал к ней, командую бойцам: «Романцов, Чикурашвили, ко мне!»

А штабные руками машут, кричат: «Не стрелять, из-за вас немцы штаб накроют».

Подняли втроем пулемет, поставили на место, и я начал бить по самолетам.

«Юнкерс» на меня пикирует, стреляет. Вот, думаю, смерть моя пришла, но я его опередил, видимо, попал в летчика. Самолет «свечку» сделал и рухнул на землю. Кругом раздалось: «Ура!!!» Представили меня за сбитый немецкий самолет к ордену Отечественной войны 2-й степени, согласно статуту ордена. Первый орден в бригаде. Ну а я опять завел свою «шарманку», мол, в разведку обещали отпустить. Махнули они рукой, а я перешел в разведвзвод к другу своему Володе. Евреев в разведку брали охотно, во-первых, знание немецкого языка (поскольку немецкий и идиш весьма схожи), во-вторых, знали, что к немцам еврей не перебежит и в плен не сдастся. Публика у нас подобралась своеобразная. Был солдат по фамилии Байбуш, с довоенной профессией – конокрад. Был уголовник Перфильев, отсидел до войны в общей сложности 10 лет, все нам про Колыму рассказывал. Командовал разведкой лейтенант Владимиров. Ребята в подавляющем большинстве были комсомольцы и патриоты, люди отчаянной смелости. В разведку все шли сознательно, прекрасно понимая, что век разведчика короток и смерть или тяжелое ранение ждут нас всех впереди. Гоняли нас к немцам чуть ли не через каждые три дня. Начинают в штабе обещать, если возьмете немецкого офицера, всех к ордену боевого Красного Знамени представим. Разок бы сами за линию фронта сходили, посмотрели бы, как германские офицеры толпой стоят и русскую разведку дожидаются, мечтая побыстрей в плен попасть… Разведпоиски готовили основательно, саперы, группа прикрытия и захвата, все, как положено. Успел я сделать 15 выходов, все время в группе захвата. Взяли мы 10 «языков», но все захваченные немцы были рядовые или унтер-офицеры. А вообще, даже после того, как прошло с тех пор 62 года, трудно рассказывать о том, как часовых ножом снимал или о четырех рукопашных схватках в немецких траншеях, за время моей службы в разведке. Это запредельное озверение и жестокость… Не хочу об этом вспоминать.

Один раз послали меня с Перфильевым в немецкий тыл, разведать, что за части движутся по дороге. Гул моторов мы слышали за несколько километров. Ночь украинская темная, хоть глаза выколи, ничего не видно. Нейтралку прошли целыми, хоть нас и обстреляли. В тылу у немцев ползем, темень жуткая, так нас на минное поле и занесло. Тут Перфильев начал психовать, погоны с себя срывает, а свой автомат мне в руки сует. Говорит, что дальше не пойдет, и, вообще, сил у него больше нет, и он идет к немцам сдаваться. Ну не буду же я своего товарища резать. Успокоил его с трудом, а к утру добрались до дороги.

А там сотня машин немецких с пехотой стоит. Еще сутки к своим выбирались. Уже в десяти метрах от наших позиций Перфильев попросил, чтобы я никому не рассказывал о его малодушии. Я ему говорю: «Ты сам об этом забудь». Вышли, доложили в штабе, нам, как водится, ордена посулили. Нас с ним уже похоронили, каждый свою версию выдвинул, то ли мы на минах подорвались, то ли Перфильев меня убил, а сам к немцам перешел. В другой раз пошли в немецкий тыл, взяли «языка», но на обратной дороге заплутали и вышли на участке соседей. Немцы нас обнаружили, стреляют вдогонку. Встали в рост и бежим. Тут по нам свои из пулеметов вдарили. Двоих по ногам задело. Хорошо, хоть разобрались быстро, иначе бы наша группа в полном составе «погибла, выполняя воинский долг», как говорится. В разведке такая смерть часто случалась. Когда начались бои за Кировоград и на Криворожском направлении, наша бригада уже была почти полностью выбита. На последнем издыхании захватили станцию Батызман. От бригады в середине декабря 1943 года оставалось человек 200–250, считая тыловиков. Из разведки было всего 8 человек, остальные к тому времени убыли в «Наркомздрав» и в «Наркозем». В роте ДШК осталось всего три пулемета, а офицеров вообще не было. Лысенко в батальон к мотострелкам забрали. Вызвали меня и приказали принять остатки роты под командование. Утром 19 декабря 1943 года бригада держала оборону как простая пехота. Перед нами была лощина. Слышим рокот танковых моторов, все напряглись, ведь у нас даже пушек не осталось. Правда, на краю села стояли две САУ, но не из нашей части. Штаб бригады стал сворачиваться. Машины заводят, ППЖ комбрига уже «откланялась». Побежал я вперед по пустой траншее разведать, что там творится, а в лощине немцы для атаки накапливаются. Насчитал 11 танков, вылез из траншеи, и в это время рядом снаряд разорвался. Левое предплечье перебило, кровь идет, я сразу ослаб. Бегу к своим и боюсь, что если сейчас упаду и сознание потеряю, то попаду в плен. Снега в рот напихал, чтобы побыстрей очнуться. Пистолет на бегу достал, чтобы застрелиться успеть. Добрался до ребят, а бинтов нет ни у кого. Хорошо, у меня под шинелью был ватник надет. Так клочья ваты в рану вбило, и кровь остановилась. Потом ремнем руку повыше перетянул, вроде полегчало. Командую: «К бою!» Бойцы говорят: «…Уходи, командир, ты же ранен…» Нет, думаю, хватит, набегался, пришел и мой черед в землю лечь. Бой был страшный…