Читаем без скачивания Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого - Александр Солженицын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Буржуи!… Дармоеды!… Собаки!… Хотите воевать – сами идите!
А с панелей на то ничего и не ответят, крыть нечем.
Впереди и с боков, кто с оружием, те сильно штыками размахались, – а посерёдке-то мирно идут, отшагивают положенное, тоже как солдаты, кто просто шапками публике машет – то ли „ура”, то ли „долой”. Прошли мимо – не сладкий выгляд, с утра-то работали, уже и притомились, и лица зануженные, в чёрной пыли либо копоти, и одёжка в грязи да в масле.
Тимофей подошёл к ним ближе:
– Вы кто?
– Мы с Нового Лесснера, с Выборгской стороны.
– А ещё кто идёт?
– А все заводы за нами идут. И буржуи нас не остановят!
А в конце всей колонны – сильно злые бабы и подростки, кулаками трясли, от оркестра дальше, слышно:
– Долой Временное правительство!… Долой негодяя Милюкова!… Долой толстопузых буржуев, кровопийц!…
И обижался Кирпичников на рабочих, что они всё 8-часовой день требуют, а снарядов делать не хотят, – а им тоже не сладко, видать, этот Лесснер – небось и есть толстопузый.
А сзади – шёл уже какой-то сброд, оборванцы, уже не рабочие, а должно быть воры, – они ещё громче всех кричали:
– Долой Милюкова!… Долой Временное правительство! – и уже никакого другого слова. А иногда подскакивали ближе к панели и наворачивали кулаками, кто попадётся из публики, только не солдат.
А потом ещё отдельно нагонял своих молодой рабочий парень лет 18-ти, тоже с винтовкой на ремне. Сестра Женя спросила его:
– А вы с какого завода?
– С Трубочного.
– А куда идёте?
– На общий сбор.
– А зачем?
– Будем Еремеевскую ночь делать.
– А что это значит?
– А бить направо и налево, забирать банки и капиталы. Довольно буржуазничать!
Прошло всё шествие туда, к Казанскому собору, – а тут теперь собирались кучки, и кто улизнул в подворотню, в парадное – тоже выходили из укрытия, и все тут лихостились. Какой-то господин в мягкой серой шляпе, размахивая тросточкой и от крика обливаясь потом, раскраснелый, – звал всех составить колонну в пользу Временного правительства и идти вослед тем разбойникам. И ещё студент-путеец звал. Начало их собираться на мостовой – немного штатских, немного юнкеров, солдат, – а вся публика с панелей только махала платочками, шапками, а примыкать никто не хотел. Закричал на них студент-путеец:
– Эй вы, что топчетесь? Напугались? Присоединяйтесь к нам, за правительство! Не бойтесь, идите скорей!
А другой студент взлез по стене Пассажа и снял большой красный флаг, висевший там с праздника. Флаг этот распластали на панели, один принёс из магазина мела – и стали писать по нему: „Доверие Временному правительству!”, – но мел плохо держался, и надпись еле видна, не то что у рабочих, загодя заготовлена, писана кистями. Вынесли флаг перед кучкой – стало к ней ещё добавляться, и несколько солдат. А Кирпичников с Марковым не знали, – идти ли, нет? Своих никого близко нет. И обидно, что правительство хотят скидывать, и обидно, что они прорвали нашу цепь, – а как повидали в их серёдке притомлённых, чёрных, да и бабы, а чистая публика вот вся жмётся, так чего её нам защищать? – это которые по ресторанам ночами лопают да в экипажах разъезжают, – они нам не чета, что они нам?
Но тут один раненый офицер крикнул:
– Товарищи солдаты и офицеры! Пойдёмте с ними! Военные должны идти, и впереди!
И сестра Женя тоже:
– Пойдёмте, ребята!
Ну, пошли. Солдат сразу десятков несколько подбавилось, тогда и штатских, осмелели.
А пошли – стыдно смотреть, солдату невзгодно и брести с ними: не строем никаким, а кучей, где плотней, где реже. Знамя впереди, а сзади ещё одно знамя, тоже „доверие”, едва прочтёшь. Всего в двух кучах – человек по двести, дважды.
И прошли сколько-то, мимо Гостиного, до городской думы, до башни.
Но рабочие уже порядочно ушли, их сразу не догонишь – говорят, они пошли ко дворцу, где правительство, и мы туда же.
А Кирпичников из первых услышал, что сзади, от по-за Елисеевского магазина, доносится новый сильный гул. Глянули – а там валит чёрная толпа ещё и побольше, тысячи и две. И тоже у них красные флаги, и тоже большой двудревковый щит с белыми буквами, а отсюда не прочтёшь. Одни стали говорить: поддержка нам, подождать. Другие наоборот: скорей пошли, вперёд, они против.
Кирпичникову ясно, что – против. А ого-ого сколько их. Перетолковались военные: нет, пошли – этих встречать, будем опять цепь делать и отговаривать. А кто полегче, гимназисты, уже сбегали в ту сторону и вернулись:
– Против! Против!
И тут эта публика, что собралась вдогонку шествием идти – так и кинулась врассыпную, и флаг первый, с доверием, кинули на мостовую. А второй флаг – и не заметил Кирпичников, что с ним, и не заметил, пошло ли сколько-нибудь вдогонку той первой колонне, – уже всё внимание было ко второй, озирались, сколько нас тут, серых шинелей. Офицеры хоть и были, но два-три и обчёлся, и то раненые: офицеры от февральских дней пришибленные, им ничего делать нельзя. А юнкера – есть, и солдат человек тридцать-сорок, опять все сбродных полков, без команды, без старшего, без единого оружия, да гвардейский моряк. Одни военные стягивались поперёк Невского, а Невский куда пошире Садовой, тут трудней задержать. (Трамваи и с той и с другой стороны поостановились.)
Теперь в подходящей сзаду колонне уже ясно было крупно видно: „Долой Временное правительство!” Оркестра нет, так слышно крики лучше: „Долой Милюкова!… Долой Гучкова!… Долой буржуев!”, свист и ругань. И опять так же: впереди отряд рабочих с винтовками, строй неплохой (и опять красные повязки на рукавах), по бокам мальчишки трясут открытыми револьверами, штыками, а дальше, сколько глаз хватает – чёрная колонна, уже разглядывать некогда.
А вне цепи стоял у панели дюжий санитар и крикнул тем:
– Что вы делаете! Вы продаёте Россию! Вы должны слушать правительство и Совет!
А ему револьвером в морду целят:
– Убьём! Иди с нами!
– Да хоть убивайте, с вами не пойду!
– Ну, узнаешь!
Из публики кричали:
– Предатели!… Ленинцы!… – но никто с панелей не сошёл.
Рядом с Марковым – солдат автомобильной роты:
– Да братцы, неужели мы, фронтовики, их не остановим? По чьему распоряжению идут? Остановим!
А два офицера сбоку:
– Не надо свалки, товарищи! Пусть себе пройдут, а мы вслед устроим демонстрацию за правительство.
Ну да, в пустой след. Не такие офицеры у нас были на войне.
– Остановись, изменники!
А санитар не унимается:
– По какой причине идёте? Почему не доверяете правительству? Может и мы с вами пойдём?
– Это не вам знать! Знают, кто повыше вас!
– А кого ж вместо Милюкова?
– Не ваше дело, узнаете потом.
– А, так вы не рабочие, а ленинцы! – крикнул санитар. – Долой тогда ваше знамя!
И кинулся к ихнему флагу.
А всё равно уже сошлись, сейчас кому-то подвигаться. Цепь наша редкая, цепи не удержишь – а нападать! И оба волынца, и тот из автомобильной роты – переглянулись и кинулись вперёд! – ломнись, ребята!
Первей всего – винтовки себе вырвать, они ж и держать их не умеют, и стрелять не знают, с какого конца. Кирпичников шеметнулся к усатому дядьке, схватился за дуло и у ложа, крутанул, вырвал – и двинул усатого прикладом в грудь:
– Не ваше имущество! Не воруйте!
И другие серые шинели кинулись, и быстро пошло, не уследить, кто-то древко ломал, кто-то флаг топтал, а рядом – выстрел!
Не усмотрел Тимофей, кто в кого, а только увидел в мёт ока, как русый парень на него револьвер наставляет, – и свободной от винтовки рукой поддал ему под руку! Тот и выстрелил – да в воздух. А Тимофей цап за револьвер – и вырвал.
А тут ещё от рабочих – выстрел! выстрел! – разов шесть-семь, – и упал солдат рядом, семеновед, и поодаль ещё один.
Ах вы, гады, вот как! Вскрапивились солдаты, заревели и кинулись как в атаку, круша, – кого с ног сбили, кому по морде, да прикладом, у кого ещё винтовку вырвали, уже и по две несут – и прут вперёд!
А что в рабочей колонне поднялось!
– Стреляют!… Убивают! -
там же необстрелянные да бабы – вырвались из цепи, да кто куда – в магазины, в цветочный, в парадные, в подъезды, а кто и с винтовками убегает, да суёт её, швыряет в подвальное окно, мол я безоружный.
Миша Марков – с двумя винтовками. А винтовки – все заряженные, вот что! Ах вы стервы, говнюки, на кого ж вы пошли!
До этой самой минуты не верили, что рабочие будут стрелять.
Рядом с Тимофеем моряк дослал патрон – Тимофей его за дуло:
– Не, погоди! Разберёмся.
Ещё какая-то сестра милосердия, другая, рвёт ихний потерянный флаг.
Нынче офицеры без шашек, а вот один – с шашкой, и кинулся в гущу, где устояли, – те сорвали с него погоны, шашку отняли, и кровь с лица течёт.
– Ребята, не надо стрелять! Мы вышли безоружные, пусть так и будет.
Свалка кончилась – отдышка. С панелей барышни, дамы, господа – посбегали, кто куда. А из той колонны кто не убежал – отступили, опять сомкнулись, штыки выставили, и злобятся – а не стреляют. А два-три легли на мостовую с винтовками, на прицеле.
