Читаем без скачивания Сорок пять - Александр Дюма

– Вы правы, сударыня, если кто-нибудь и откроет теперь тайну нашего подземелья, он подумает, что здесь жил алхимик. В наши дни колдунов еще жгут, но алхимиков уважают.

– А впрочем, Реми, – ответила Диана, – если б нас сожгли, это, думается мне, было бы не более как справедливо; разве мы не отравители? И если только, прежде чем взойти на костер, мне удастся выполнить свою задачу, эта смерть будет для меня не страшнее любой другой: большинство древних мучеников умерло именно так.

Реми жестом дал Диане понять, что согласен с ней; взяв флакон из рук своей госпожи, он тщательно завернул его. В эту минуту в наружную дверь постучались.

– Это ваши люди, сударыня, вы не ошиблись. Подите скорее наверх и окликните их, а я тем временем закрою люк.

Диана повиновалась. Оба они были настолько пронизаны одной и той же мыслью, что трудно было сказать, кто из них держит другого в подчинении.

Реми поднялся вслед за ней и нажал пружину; подземелье снова закрылось. Диана застала Граншана у двери; разбуженный шумом, он пошел открыть. Старик немало удивился, услышав о предстоящем отъезде своей госпожи; она сообщила ему об этом, не сказав, куда держит путь.

– Граншан, друг мой, – сказала она, – Реми и я, мы отправляемся в паломничество по обету, данному уже давно; никому не говорите об этом путешествии. И решительно никому не открывайте моего имени.

– Все исполню, сударыня, клянусь вам, – ответил старый слуга. – Но ведь я еще увижусь с вами?

– Разумеется, Граншан, разумеется; мы непременно увидимся, если не в этом мире, то в ином. Да, к слову сказать, Граншан, этот дом нам больше не нужен.

Диана вынула из шкафа связку бумаг.

– Вот все документы на право владения им; вы его сдадите внаймы или продадите: если в течение месяца вы не найдете ни покупщика, ни нанимателя, вы просто-напросто оставите его и возвратитесь в Меридор.

– А если я найду покупщика, сударыня, то сколько за него взять?

– Сколько хотите.

– А деньги привезти в Меридор?

– Оставьте их себе, славный мой Граншан.

– Что вы, сударыня! Такую большую сумму?

– Конечно! Разве не моя святая обязанность вознаградить вас за верную службу, Граншан? И разве, кроме моего долга вам, я не должна также уплатить по всем обязательствам моего отца?

– Но, сударыня, без купчей, без доверенности я ничего не могу сделать.

– Он прав, – вставил Реми.

– Найдите способ все это уладить, – сказала Диана.

– Нет ничего проще: дом куплен на мое имя, я подарю его Граншану, и тогда он будет вправе продать его кому захочет.

– Так и сделайте!

Реми взял перо и под своей купчей проставил дарственную запись.

– А теперь прощайте, – сказала графиня Монсоро Граншану, сильно расстроенному тем, что он остается в доме совершенно один. – Прощайте, Граншан; велите подать лошадей к крыльцу, а я пока закончу все приготовления.

Диана поднялась к себе, кинжалом вырезала портрет из рамы, свернула его трубкой, завернула в шелковую ткань и положила в свой чемодан. Зиявшая пустотой рама, казалось, еще красноречивее прежнего повествовала о скорби, свидетельницей которой она была. Теперь, когда портрет исчез, комната утратила всякое своеобразие и стала безличной.

Перевязав чемоданы ремнями, Реми в последний раз выглянул на улицу, чтобы проверить, нет ли там кого-либо, кроме проводника. Помогая своей мертвенно-бледной госпоже сесть в седло, он шепнул ей:

– Я думаю, сударыня, этот дом последний, где нам довелось так долго прожить.

– Предпоследний, Реми, – сказала Диана своим ровным печальным голосом.

– Какой же будет последним?

– Могила, Реми.

Глава 31.

О ТОМ, ЧТО ДЕЛАЛ ВО ФЛАНДРИИ МОНСЕНЬЕР ФРАНСУА, ПРИНЦ ФРАНЦУЗСКИЙ, ГЕРЦОГ АНЖУЙСКИЙ И БРАБАНТСКИЙ, ГРАФ ФЛАНДРСКИЙ

Теперь читатель должен разрешить нам покинуть короля – в Лувре, Генриха Наваррского – в Кагоре, Шико – на большой дороге, графиню де Монсоро – на улице и перенестись во Фландрию, к его высочеству герцогу Анжуйскому, который совсем недавно получил титул герцога Брабантского и на помощь которому, как нам известно, выступил главный адмирал Франции Анн Дэг, герцог Жуаез.

За восемьдесят лье к северу от Парижа слышалась многоустая французская речь, и французские знамена развевались над лагерем, раскинувшимся на берегу Шельды. Дело было ночью: бесчисленные огни огромным полукругом окаймляли Шельду, такую широкую у Антверпена, и отражались в ее глубоких водах. Обычная тишина польдеров, покрытых густой темной зеленью, нарушалась ржанием французских коней.

С высоты городских укреплений часовые видели, как блестят при свете бивуачных костров мушкеты французских часовых – мгновенные дальние вспышки молний, столь же неопасные благодаря огромной ширине реки, отделявшей вражескую армию от города, как те зарницы, что сверкают на горизонте в теплый летний вечер. То было войско герцога Анжуйского.

Те из наших читателей, которые соизволили терять время, перелистывая «Королеву Марго» и «Графиню де Монсоро», уже знают герцога Анжуйского, этого завистливого, эгоистичного, честолюбивого и порывистого принца; рожденный так близко от престола и, казалось, каждым значительным событием приближаемый к нему, он не способен был терпеливо ждать, покуда смерть расчистит ему дорогу. Мы видели, как он при Карле IX сначала стремился получить наваррский престол, затем престол самого Карла IX и, наконец, – престол, занятый его братом Генрихом, бывшим королем Польским, чело которого было увенчано двумя коронами, что вызывало жгучую зависть его брата, не сумевшего завладеть хотя бы одной.

Тогда герцог Анжуйский ненадолго обратил свои взоры к Англии, где властвовала женщина, и, чтобы получить престол, он просил руки этой женщины, хотя она звалась Елизаветой и была на двадцать лет старше его. В этом начинании судьба, казалось, решила улыбнуться ему, если только можно счесть улыбкой судьбы брак с надменной дочерью Генриха VIII. Тот, кто в течение всей своей жизни, всегда нетерпеливо желая, не сумел отстоять даже собственную свободу; кто присутствовал при казни, а быть может, даже был виновником казни своих любимцев – Ла Моля и Коконнаса – и трусливо принес в жертву Бюсси, самого храброго из своих приближенных, – все это без пользы для своего возвышения и к великому ущербу для своей славы, – этот пасынок счастья внезапно увидел себя взысканным милостью могущественной королевы, до того времени недосягаемой для взоров смертного, и волею целого народа возведенным в самый высокий сан, который этот народ мог даровать. Фландрия предлагала ему корону, Елизавета обручилась с ним.