Читаем без скачивания Религия - Тим Уиллокс

Приближающаяся кавалерия распространила впереди себя волну страха, которая двигалась даже быстрее, чем кобыла Тангейзера. Он бросил взгляд на поле, занятое ранеными, оставшееся слева, и увидел фигуры санитаров, бросивших свои дела и пустившихся наутек. Пекари оставили свои печи, повара бросили костры, а солдаты-прачки — свои котлы и ушаты; все бежали к Большой гавани, ощущая всеми сведенными судорогой внутренностями, что большинство из них не добежит. Солдаты, рывшие ямы для отхожих мест, без командиров, растерянные, силились разрешить задачу, ответ на которую был только один: погибнуть напрасно, совершенно бессмысленно. Некоторые вцеплялись в свои лопаты как в какие-то бессильные талисманы и сбивались в кучу, в напрасной надежде противостоять всадникам. Некоторые бежали вместе с поварами. Некоторые сломя голову бросались в булькающие траншеи с экскрементами, вываливаясь в них, в надежде остаться незамеченными.

Тангейзер обернулся и увидел, что оставшиеся часовые храбро бросились навстречу одетым в железо коням де Луньи. Они исчезли, как семена чертополоха на ураганном ветру. Когда убийцы ворвались под потрепанные навесы госпиталя, грохот копыт их коней и далекий шум осады потонули в повсеместном, доходящем до небес вопле животного ужаса. Ход конницы замедлился, и началась резня, а Тангейзер свернул на восток, в сторону базара.

Он сам не совсем понимал, почему сделал так. Может, из обычного своего расположения к торговцам, а может быть, в панике. Он пробился на своей лошади через сумятицу, уже охватившую базар. Заметил пару лиц из своих знакомых торговцев, заставил их бросить все товары и бежать к холмам. Покончив с этой несложной обязанностью, он поехал через базар обратно, по дороге сдирая с головы и пряча тюрбан. Ему было неуютно без его защиты, но на непокрытую голову падет меньше ударов — во всяком случае, он на это надеялся. Он достал алую накидку и натянул через голову. После чего тут же ощутил, что крест защищает его не хуже дюймовой стали. Пробормотал себе под нос, репетируя: «За Христа и Крестителя», — а затем поскакал обратно в кровавую волну, которая сейчас пенилась на поверхности покоробившейся от солнца равнины.

Труд, предстоящий двум сотням, которые приняли на себя задачу расправиться с тысячами (как бы беззащитны те ни были) с помощью холодного оружия, был громаден, но воины де Луньи принялись задело, словно волки, оказавшиеся в курятнике. Жеребцы выказали себя достойными товарищами рыцарей, их копыта размером с тарелку, подкованные заостренным железом, превращали больных и упавших в беспорядочные безжизненные кучи истерзанного мяса. Раненые расползались с поля, как вспугнутые призраки, только для того, чтобы быть пронзенными копьем, зарубленными или затоптанными в то месиво, из которого они выбрались. Некоторые рыцари спешивались и форсировали океан несчастных пешком, разбивая их головы топорами и булавами, соперничая с конями за возможность растоптать лежащих ничком, выкрикивая молитвы на латыни, словно освящая собственный кровожадный пыл.

Затем рыцари пожали урожай дрожащих от страха фракийцев, разбежавшихся по полю. Удара в грудь от несущегося боевого коня было достаточно, чтобы сломать грудную кость и ребра. Смертоносные копыта взлетали и опускались с таким звуком, словно билась глиняная посуда. Рыцари свешивались с седел и истребляли мечущихся новобранцев целыми верещащими стадами. Хлебопеки, кузнецы, арапы, мясники, повара бросались из стороны в сторону загнанными оленями, кричали на странных языках, заслышав грохот нагоняющих всадников. Их сгоняли в покорные блеющие стада и предавали мечу, копья пронзали им внутренности. Стоя на коленях, они молили о пощаде, пока их рубили, вспарывали, отсекали конечности и оставляли умирать.

Взрывы расцветали желтым и оранжевым, черные столбы дыма поднялись в небесную лазурь, когда запасы продовольствия, склады, шатры, повозки и ящики с зерном были выпотрошены и подожжены. Целые табуны лошадей и стада мулов кричали, метались, бились в загонах, глаза их вращались и выкатывались от страха, а лязгающие чудовища резали им сухожилия и вспарывали животы, шлепали по дымящейся крови, словно дети, собирающие ракушки в волнах кровавого прибоя. Авангард христиан в итоге добрался и до базара; Тангейзер услышал, как молят о пощаде самые жадные и недалекие: там тоже началась резня, и скоро языки пламени уже поднимались к полуденному небу и оттуда.

Проезжая через разоренную долину, словно аргонавт, которому дарован свободный проход через страну смерти, Тангейзер внимательно смотрел по сторонам — как бы самые неистовые из воинов не напали на него; но крест у него на груди не вызвал никаких подозрений, и он снова добрался до границы лагеря без всяких затруднений. Дорога на Мдину была свободна, кобыла, кажется, поняла это, потому что хотела мчаться вперед, хотя уже была утомлена всем пережитым. Тангейзер успокоил ее перед путешествием, затем бросил последний взгляд на кровавую картину, оставшуюся сзади. Если и нужен был миг, чтобы усомниться в милосердии Бога, то это был он. Однако из чувства противоречия, к которому склонно сердце человека, Тангейзер сейчас искренне надеялся, что Он все-таки существует.

Едкие облака дыма заползали в низины, все, преданное огню, стонало в унисон с агонией людей и животных. Затянутые дымным маревом руки рыцарей продолжали подниматься и опускаться — они были как марионетки в руках безумного кукловода. Столбы дыма от горящего зерна, шелка и плоти, экскрементов, пороха и горелого хлеба — словно у отчаяния имелся собственный запах, — смешиваясь, тянулись в стороны и поднимались вверх. На холмах Тангейзер увидел вспышки турецких мушкетов, выстрелы которых, учитывая отсутствие иного эффекта, могли бы показаться салютом кровавой резне. Со стороны города за холмами, где шла еще одна кровавая бойня, Тангейзер услышал исступленные завывания турецких горнов, призывающих к спешному отступлению.

План де Луньи удался. Святой Михаил продержится еще один день.

Кавалеристы тоже услышали горны. Они перестроились и начали отступление по опаленному полю, добивая по пути все, в чем еще теплилась какая-нибудь жизнь. Позади них остался только мертвый турецкий скот, а перед собой они гнали табун испуганных лошадей. И, как раньше на мысу Виселиц, де Луньи не потерял ни одного человека, ни одного боевого коня.

Тангейзер потер глаза, разъедаемые вонючими испарениями. Спина у него болела, он сильно проголодался. Плечи у него поникли. Хотя полдень едва миновал, жизненные силы Тангейзера были на исходе, а ему еще предстояло проделать немалый путь до завтрашнего восхода. Тангейзер похлопал лошадь, и она помчалась по каменистому подъему, ведущему в Мдину.