Читаем без скачивания Из глубины экрана. Интерпретация кинотекстов - Вадим Юрьевич Михайлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Kazia podniosła na niego uważne oczy.
375
На одной из аттических ваз-«билингв» последней трети VI века до н. э. работы так называемого Художника Андокида (Munich, Antikensammlungen 2301).
376
No, oczywiście, zestarzałeś się, ale to nie tylko to. Tak jakoś zgasłeś.
377
Fela wiecznie siedziała na stawach, w wodzie, kąpała się całymi godzinami…
378
С маячащими на горизонте глаголами ajntevw — «случайно встречаться» и ajnthcewv — «откликаться эхом».
379
Экфрастические игры на тему эротики и смерти приобретают иногда привкус этакой дурной бесконечности. Так, Виктор, плавая с Туней по озеру, думает о том, что никогда не сможет рассказать ей, пожалуй, об одной-единственной сцене, происшедшей здесь же, на берегу, — когда, выйдя внезапно из зарослей лозняка, увидел одетую в красное платье Йолу и совершенно обнаженную Фелю. В этом «наплыве», который позже Вайда обыграет в фильме, не было бы ничего особенного, если бы не целый частокол экфрастических рамок, который тут же нагромождает Ивашкевич. Виктор понимает, что вспоминает об этой сцене уже не в первый раз: вид на обнаженное тело Фели на фоне буколического пейзажа открывался ему из мест и контекстов отнюдь не идиллических, причем некоторые из них по набору элементов удивительно напоминают полуденную эротическую грезу о расстрелянном солдате: «Сцена эта не впервые приходила ему на память. Она нередко оживала у него перед глазами в Мурманске, где они целую вечность не видели ни одной женщины, или во время похода на Киев. Он лежал тогда на кровати, на которой только что закололи какого-то еврея, в воздухе стоял тошнотворный запах крови, но сон был важнее всего — важнее стертых, ноющих ног, зрелища ран и смерти, с которыми он давно уже свыкся. И вот тогда-то возникло перед ним видение: купальщицы, озаренные спокойным светом заходящего солнца» (243).
Nie tylko teraz scena ta przychodziła mu na pamięć. Wypływała jako typowy jego «pejzaż» na Murmanie, kiedy tak bardzo długo nie widzieli ani jednej kobiety. Albo podczas wyprawy kijowskiej, kiedy spał na łóżku, na którym przed chwilą zakłuto Żyda, i czuł mdły zapach krwi w powietrzu, ale sen był ważniejszy od wszystkiego, od zbolałych i poobcieranych nóg, od widoku śmierci i ran, z którym się przecie miał czas przez tyle lat oswoić; i wtedy właśnie wypływał obraz kąpiących się kobiet, pławiących się w spokojnym świetle zachodzącego słońca.
380
Сюжет о возрастах человеческой жизни как об основе для экфрастического нарратива работает в полную силу уже у Феокрита, в программной 1 Идиллии. С сезонами возрасты вступают в параллель, судя по всему, гораздо позже. Сама метафора приписывается Пифагору, однако встречается она впервые, судя по всему, у Диогена Лаэртского (греки времен архаики и классики не были в курсе, что сезонов четыре), то есть во времена уже созревшей и перезревшей (для античности) идиллической традиции. В полную силу она начинает работать ближе к III веку н. э. — у Немезиана и в анонимной «Всенощной Венеры» — и наследуется более поздней европейской культурой через посредство приписываемой Алкуину латинской идиллической поэмы «Спор весны с зимой» (рубеж VIII и IX вв.).
381
Сама по себе акация над могилой — совершенно однозначная отсылка к масонской традиции, в которой она символ бессмертия души, прошедшей инициацию, поскольку в масонском «мифе основания» именно акация, выросшая на том месте, где двое неверных учеников убили Мастера Хирама и закопали его тело, помогла установить истину. И поскольку акация в субтропиках — «непрерывно воскресающее» дерево, которое постоянно сбрасывает отмершие листья и отращивает новые без ущерба для кроны. Ивашкевич был знаком с масонскими кругами, если судить по записям в его же собственных дневниках — скажем, от 12 апреля 1964 года, где речь идет, в частности, о Марии Домбровской, писательнице и давней подруге Станислава Стемповского, который до 1938 года был магистром Великой народной ложи Польской.
382
Gdy wyszli na drogę, dzień wydał im się jesienny, choć było pełne lato… Впрочем, указания на это состояние природы хватает и ранее. Вот, к примеру: «Виктор глядел в окно. Был один из тех дней, когда лето уже на ущербе, еще очень тепло, но небо затянуто сплошной пеленой белых легких облаков. Листья на деревьях безжизненно повисли, показывая свою серебристую подкладку. Увядание коснулось и цветов: поникли далии и фуксии. Глядя на изнемогшую природу, Виктор подумал, что ей не под силу сопротивляться наступлению осени, и в себе самом не обнаружил той стойкости, которая отдалила бы осень» (265–266).
383
Głowa wznosiła się do góry, a gdy wchodził na stację, machał już wesoło swoją teczką, myśląc o tym, co tam Janek w tokroci przez te trzy tygodnie robił.
384
В одной из сцен Казя обыгрывает детскую игру в «волки и овцы», подчеркивая собственную (и Виктора!) исключительность на фоне общего человечьего стада, закон которого состоит в том, что «здесь овцы едят волков». И надо же такому случиться, что те два дома, между которыми распределяется буколическая жизнь Виктора, имеют названия Волчики и Рожки.
385
Впрочем, даже и в рисунок этой роли Кристина Захватович умудряется вставить пару штрихов, живо напоминающих о ее привычном амплуа. В сцене танцев, когда героиня Кристин Паскаль, сестра самая младшая и наивная и только-только начинающая опробовать тот путь, по которому уже успела пройти каждая из старших сестер, впервые сталкивается с любовной неудачей и выбегает в сад, чтобы излить отчаяние в слезах, Казя, как раз сидящая за роялем, начинает играть и насвистывать траурный марш Шопена — не торопясь, со вкусом, в духе доброго старого сестринского черного юмора.
386
Кристин Паскаль, которой на тот момент был 21 год, Анджей Вайда заметил в фильме Мишеля Митрани «Ворота Лувра», где актриса сыграла главную роль в истории о нереализованном любовном сюжете на фоне трагических обстоятельств военного времени и холокоста. В 1996
