Читаем без скачивания Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.) - Андрей Трубецкой

Куда он меня тащит? Зачем? Безумство!

Семен должен был попытаться пройти с пропуском через вахту в зону, а потом как-нибудь протащить меня под видом своей ухажерки. От этого я категорически отказалась и сказала, что буду сидеть и ждать его возвращения. А он найдет Андрея, расспросит его, узнает все.

Отчаянные головы! Но тогда я была совершенно спокойна. Все чувства атрофировались.

Мы перелезли через первую проволоку и шли уже между двумя проволоками. На нас, казалось, не обращали внимания ни на вахте, ни в зоне. Я села на камушек метрах в пятнадцати от вахты. Вторая, внутренняя проволока была в пяти метрах.

Слышу, Семена не пропускают. Он так и этак — не пропускают.

Прошло минут пятнадцать. Стараюсь не глядеть за проволоку туда, где работают, но невольно голова поворачивается сама. Замерла на камне. Очки очень плохо помогали, ничего не могла разглядеть. Старалась представить себе, глядя за проволоку, что должна делать ухажерка в таком положении?

Больше того, должно быть, так же подсознательно боялась увидеть Андрея сломленным, хотя знала, что этого не может случиться. Знала, что не может сломиться его сильный дух, с честью прошедший огонь и воду. А между тем иногда закрадывалась непрошенная мысль. Также ли, высоко подняв голову и смело глядя вперед через все испытания, проходит он последние медные трубы?

Мне показалось, я сижу очень долго. С вахты доносится то смех, то добродушная ругань. Солнце палило немилосердно.

Вдруг совершенно явственно, близки услышала знакомый родной и совершенно бодрый голос:

— Еленка!

Волна, теплая, ясная залила с головы до ног. Ни один мускул не дрогнул, только приложила палец ко рту и замерла. Поймет или не поймет?!

На это никто не обратил внимания. На вахте заняты были разговором: двое солдат крутились на турнике тут же у самых ворот, солдаты на вышках окаменели то ли от жары, то ли от уважения к службе, а он стоял, широко расставив ноги, стройный, бодрый, загорелый, прежний, родной ... и смотрел на меня.

И тут совершилось то, чего я не ожидала. Андрей бодрым маршем направился к вахте и громко по-военному отчеканил:

— Гражданин начальник, разрешите обратиться!

Что он сказал еще не знаю, только через две секунды слышу страшную ругань с вахты.

Вылетел разъяренный солдат с Семеном. Семен крикнул меня, и нас с ним повели, повели прочь от кирпичного завода под конвоем.

Повели нас в управление к оперуполномоченному. Пошли, не оглядываясь. Страшно не было ни капли, а даже, наоборот, интересно. В боковом кармане у меня лежала крошечная иконка Божьей Матери.

Солдат продолжал ругаться. Всю дорогу грозился. Бедный отчаянный Семен молчал. Я что-то говорила, а сама думала о том, что вот лопнула, наконец, глупая, страшная пружина, и можно было действовать начистоту. От этого стало легче, надо было только выбросить сейчас лишние адреса.

Оперуполномоченного не оказалось. Велели ждать. Остановились у входа в управление. Тут стояло еще несколько синих фуражек, с которыми завел разговор наш конвойный (это был не солдат-конвойный, а наш надзиратель из зоны, всегда сопровождавший бригаду на работу. — А.Т.). Пока они переговаривались, Семен успел шепнуть: «Ты меня не знаешь, я тебя не знаю».

Ладно. На душе стало свободно и легко, и даже появилось озорное чувство. Пошла в уборную, выбросила ненужные бумажки. На обратном пути меня уже поджидал конвойный. Семен был уже там.

С легким сердцем вошла в кабинет оперуполномоченного. Он сидел в конце комнаты за большим письменным столом, не шевелясь, положив локти на стол. Перед ним — Семен. Села через стул от Семена. Конвойный встал у двери.

Опер, не шевелясь, глядя в упор оловянными глазами, стал отрывисто спрашивать:

— Откуда вы его знаете? — он кивнул на Семена.

— А я его не знаю.

— Почему же вы очутились вместе на кирпичном заводе?

— Он показал мне дорогу.

— Зачем вам понадобился кирпичный завод?

— Я ищу мужа. Спрашиваю каждого встречного, где его найти. Некоторые мне говорили о кирпичном заводе.

— Кто говорил?

— Не знаю. Никого здесь не знаю. Приехала сегодня ночью. Чужие люди.

— А разве вы не знаете, где надо спрашивать?

— Знаю. Я здесь была утром. Никого не застала и решила идти спрашивать кого-нибудь. Сидеть не могла.

— Почему он привел вас на завод?

— Значит хорошенько попросила.

— Зачем он туда шел?

— Наверное, по своим делам. Не знаю. Разговор продолжался в том же духе еще несколько минут. Глаза опера стали мягче. Потом он велел Семену идти, а мне — остаться.

Очная ставка кончилась. Семен вышел. Опер попросил мой паспорт. Спросил, кто я и откуда.

— Значит, вы его не знаете?

— Нет.

— А почему он назвал вас своей барышней?

— Может я, правда, ему приглянулась, такая обколупленная и перевязанная.

Совсем обнаглев, решила просить о свидании.

— Да вы же его видели.

— Разве это называется видела?

— И то хорошо, могли совсем не увидеть. Свидание не разрешим. А вам советую уезжать отсюда.

— Обязательно уеду. Мне работать надо. Только мне хочется его хоть чуть-чуть повидать и передать передачу, вкусненького...

— Передачу посмотрим, а повидать нельзя. Спросила, у кого еще можно просить о свидании. Он сказал, что можно к начальнику обратиться, но все бесполезно. Отдал паспорт, и мы мирно расстались.

Вышла из управления, набрала полные легкие воздуха, чистого, теплого и медленно пошла прочь.

Что теперь? Куда лучше? Что там Андрей? Было уже около шести часов вечера. Солнце садилось, освещая рыжие вышки зоны.

Что теперь думает Андрей, который видел только, как меня повели под конвоем? Где Семен? Чем помочь?

Странно, но тяжесть с сердца спала, стало удивительно легко. Медленно молча пошла вдоль стены по тропиночке.

Оглянулась. И вижу: по направлению от кирпичного завода движется в пыли черная колонна. Они! Возвращаются с работы!

Подтянуться! Выше голову! Сейчас опять увидимся! Вон он близко, левофланговый, в синих брюках. Очки от пыли сдвинуты на лоб. Загорелый, стройный, будто ничего и не было, будто случайно попал он в эту сгорбленную серую колонну заключенных, медленно двигающихся с руками назад.

Он увидел меня, приподнял шапку и приветственно махнул рукой, за что его обложил матом ближайший конвойный. Пусть ругается, если ему хочется, а мы все равно вместе!

Сейчас еще что-нибудь придумаем! Я шла по тропинке вдоль стены.

Колона двигалась по дороге метрах в тридцати от стены. Затем она, с большим радиусом обогнув стену, стала выходить на площадь перед входом в зону. Здесь мы с Семеном были с утра. К воротам подходили со всех сторон другие колонны, постепенно заполняя площадь. Моя колонна стала забирать в сторону, огибая площадь.