Читаем без скачивания Перешагни бездну - Михаил Шевердин

Чем кончился спор, Люси не слышала. Рябушинский подхватил ее под локоть и увлек к бару. Но пробиться к стойке оказалось невозможно. Фраки, сюртуки, смокинги по-прежнему загоражи­вали ее. Одни были новенькие, другие порядочно подержанные. У многих пластроны и манжеты выглядели не слишком свежими. На швах костюмов суконце побелело. Обувь порыжела.

—  Уйдем отсюда, — жеманно проворковала мадемуазель Люси. У нее и взаправду разболелась голова.

Рябушинский, делая кому-то знаки, энергично вытянул Люси из толпы и довольно бесцеремонно втолкнул ее в отдельную го­стиную.

Здесь оказалось неожиданно тихо и уютно. Навстречу не спеша поднялся тот самый англичанин, лицо которого напоминало морду собаки породы «боксер». Рябушинский представил его:

—  Мистер  Эбенезер  Гипп — служащий    англо-индийского де­партамента. Знаток Востока. Отлично знает Бухару.

—  Рад. Имею честь быть знакомым лично с их высочеством эмиром. Рад возможности побеседовать с вами.

Принесли ужин. Несмотря на расстройства и волнения, Люси отдала должное             и рыбе, и жаркому.

—  И вы,  мадемуазель, знаете  Чуян-тепа?  Самарканд?  Бухару? - поинтересовался  мистер Гипп.

—  О, Шуян-тепа! О, прошедшие дни! Мои воспоминания! Моя дочь!

— Гипп держался сухо и настороженно. — И вы лично бывали в Бухаре и Самарканде? Это же далеко, это Азия!

— Ба! Ужасные события. Я жертва невероятных обстоятельств. Тогда чернь сожгла   Бухару.   Пришли  красные.  Мой  муж  эмир бежал в… о эти тартарскне  названия...  в  Кер-ми-не.  Там  опять началась война. Стреляли. Меня спас один комиссар. Большой, такой кудрявый, мужественный. Он, красивый и жестокий, увез ме­ня. Что я могла, слабая женщина? Всюду дикие люди, опасности, малютка дочь. Ужас! Но с нами поступили великодушно. Комис­сар был груб, но мил... С ним мы уехали в Самарканд. Очень жи­вописный город.

—  А что за история с дочерью эмира бухарского?

—  Мой бог, я потеряла мою девочку, такую розовенькую, та­кую золотоволосую, с таким голубым бантом, о!

—  Значит, была девочка? Вы ее потеряли? Где? — упорствовал мистер Гипп.

—  Девочка, моя дочь, Моника. Я потеряла ее в Шуян-тепа.

—  Она от Сеида Алнмхана?

—  Прелестный ребенок. Голубые глазки.

—  Простите. В котором году родилась девочка?

—  В году? Такая хорошенькая. Красные офицеры и комисса­ры — они не лишены чувства — баловали девочку.

—  Прошу, припомните дату рождения.

—  О, это было давно. Я была молода и неопытна. Меня про­дали. Да, да. Продали в гарем, в Бухару.

—  Итак, ее отец эмир.

—  Увы. Мой бедный ребенок, моя девочка...

—  Итак.  Кто похитил вашу дочь? Они забрали и ваше иму­щество?

—  Мой   комиссар   уехал в горы   и не вернулся.   Я не могла ть в неизвестности. Через Шуян-тепа проезжал один красныйофицер, очень симпатичный, такой кудрявый. Я поехала с ним узнать про комиссара.

—  А девочка осталась? А ваши вещи? Не было ли среди ва­ших вещей бумаг, документов? Не взяли ли вы с собой из Бухары какие-нибудь документы?

На бульдожьем желтом лице мистера Эбенезера Гиппа не от­ражалось ни раздражения, если оно и было, ни нетерпения, кото­рые могли возникнуть из-за бестолковых, путаных ответов Люси. Даже  и  теперь,  когда,  вместо  того чтобы  ответить  прямо,  она снова воскликнула:

—  О моя несчастная дочь!

—  Не припомните ли, был ли при девочке какой-либо доку­мент, предмет, доказательство ее происхождения. Наконец фамилия, имя. Какой-либо признак, примета?

—  Моника осталась у одного фермера. Очень дикая, но почтен­ная семья. Хозяин очень черный, бородатый, но был ласков с де­вочкой. Я сказала: «Доверяю мою девочку вам». Села па лошадь и уехала. О, я прекрасно ездила верхом!

—  Вы не вернулись?

—  О, нет. Все закрутилось, завертелось в Самарканде. Господин Кастанье увез меня в Ташкент. Потом Москва, Париж. Я не могла не воспользоваться    шансом.    Я    осенний   листок в вихре.  И потом я была спокойна. Фермер так полюбил мое дитя.

—  Скажите, вы искали свою дочь? Писали в Россию? Хлопо­тали по дипломатическим каналам?

— О да!

— И что же?

—  На Кэ д'Орсей, в Министерстве иностранных дел, мне сказали: «У Франции нет дипломатических отношений с Советами». Я писала   в Красный   Крест.  Увы,   моя   девочка!   Ответ   не шел. А меня    житейский   вихрь   все   гнал   и   гнал,   желтый   осенний листок.

Вряд ли у мистера Эбенезера Гиппа когда-нибудь говорило сердце. Ему и дела не было до житейских вихрей. Но и он не удер­жался от укоризненного восклицания:

—  Уже семь лет, как восстановлены отношения! И вы ничего не узнали?

—  Вот, я прочитала в газете... Мне прочитали... И душа моя заметалась. Как забилось мое сердце! О, моя девочка!

—  И вы уверены, что прокаженная в цепях — ваша дочь?

—  Вы  жестокий!   Не  отнимайте  надежды.  Мое  сердце  гово­рит— это она! Но прокаженная — ужасно! Цепи... На нежных ручках цепи!

Мистер Эбенезер Гипп повернулся к Рябушинскому;

—  Почти  ничего  реального. Экзотический    душещипательный роман. История прокаженной в газете и приключения мадемуазель Люси с большевистским офицером географически связаны с мест­ностью Чуян-тепа. Сплетя годы в том же Чуян-тепа обнаружили девушек на  цепи.  Фантастично  предположить,  что  одна  из  де­виц — дочь мадемуазель Люси... гм... одной из обитательниц га­рема бухарского эмяра.

Люся оскорбилась:

—  Я жена эмира!

—   Но вы жена и того... большевистского комиссара?

—   Ля-ля! Беспомощная, слабая, я оперлась на сильную руку! Кому какое дело!

Рябушияский, развалившись небрежно в кресле, с торжеством поглядывал на мадемуазель Люси.

—   Прекрасно, — заметил он.— Итак,  супруга  эмира, вырвав­шаяся   из   когтей  Советов,— это  раз!  Потерявшаяся  дочь — это два! И, наконец, восточная принцесса, которую мучают в сырой темнице. Разве этого   недостаточно для выступлений Лиги Наций?

—  Схема довольно убедительная, — хмыкнул мистер Гипп.

Maдмуазель Люси извлекла из сумочки кружевной платочек.

—  Умоляю!Помогите! Спасите дочь! Моя златокудрая! Сине­глазая! О!

Она разрыдалась вполне искренне.

—  Всему свое время, — ворчал мистер Эбенезер Гипп. — Спо­койно. А сейчас договоримся: никаких интервью, никаких бесед! Большевики узнают — не видать вам тогда своей дочери.

—  О, мой бог!

—  Мы же примем меры.

—  Какое счастье! Я увижу дочь, мою золотенькую с голубыми бантиками. Вы мне поможете. Вы спасете ее.

—  Итак, молчание! — весело заговорил Рябушинский. — Какая перспектива! Прелестная супруга восточного властителя блистает в Париже! Дочь — принцесса!  Расчувствовавшийся папаша эмир рассыпает к ногам своих любимых алмазы, сапфиры, рубины, чер­вонцы.  Волшебство! А  сейчас, чур,  молчок!  Ни слова! Никому!