Читаем без скачивания Учительница - Михаль Бен-Нафтали
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Решение назначить его директором ошеломило Эльзу Вайс. Она не слишком интересовалась политикой департамента образования, но, не в пример мимолетным визитам комиссий и инспекторов, это назначение вторглось непосредственно в ее жизнь. Сердце предчувствовало неладное. С того момента, как на учительском собрании объявили о его избрании, она не переставала твердить, что это ошибка и что он постарается ее извести. «Не будет он с тобой связываться, он мучает только слабых», – успокаивала ее госпожа Алон, учительница обществоведения. Однако правда оказалась на стороне Вайс. Первые месяцы прошли без происшествий, не считая собрания по случаю начала учебного года. В Польше Бен-Ами был членом движения «Бейтар»[7]. Оставив там семью, которая позже погибла в Катастрофе, он эмигрировал в Эрец-Исраэль и вступил в ряды «Эцеля»[8]. Плотная завеса тайны скрывала факты его биографии этого периода; сия таинственность наделила его ореолом борца или, как он сам выражался, позаимствовав словечко у своего высокочтимого учителя и наставника Зеева Жаботинского[9], «величием». Это «величие» стало главным лейтмотивом речи, которую он произнес на торжественном собрании по случаю праздника Рош га-Шана. Вайс избегала собраний, считая их «бессмысленной тратой времени», но на этот раз обнаружила в своем ящичке записку, в которой жирным шрифтом по трафарету было напечатано: «Явка обязательна». «Уму непостижимо! – ворчала она. – Пусть каждый занимается своим делом». Но в назначенный день все-таки явилась.
– Счастлив сообщить о начале 1976-го учебного года, – объявил Бен-Ами. – Наша школа являет собой великое чудо тель-авивского среднего образования.
Вайс поморщилась.
– Идиот, – процедила она на ухо госпоже Алон, которая, как обычно, сидела рядом с ней.
– Да ладно. Кто он вообще такой? Сегодня его назначат, завтра снимут… Суета сует, пена на воде.
– Мы должны держать высокую планку, – продолжал Бен-Ами. – Сыны наши – сливки общества, соль земли. Как было не раз доказано, Amor patriae nostra lex[10]. – Он не удержался и ввернул фразу на латыни, которой владел в совершенстве и не упускал случая заострить на этом внимание учеников и коллег.
– Сливки мерзких ревизионистов, – шепнула Вайс госпоже Алон. – Видела, какой важный петух? И, чтобы ты знала – он точит на меня зуб.
Госпожа Алон посмотрела на нее вопросительно, недоумевая: какая черная кошка пробежала между ними? Вайс и правда казалось, что они с директором давно знакомы; трудно было предположить, что они встречались в прошлом, их пути не пересекались ни здесь, ни в Европе; и все же ей чудилось, что она видела его физиономию – хотя, может, это всего лишь типаж. Она пыталась унять тревогу, которую вызвало в ней присутствие директора: «Этот фрукт действует мне на нервы; не человек, а ходячий фанатизм, который я на дух не переношу». Господин Бен-Ами стучит пальцами по столу, чтобы утихомирить поднявшийся в зале ропот и добавить значимости своим словам.
– В прошлом году наши лучшие ребята стали солдатами элитных подразделений…
Эльза знала, что в пятидесятых он писал для газеты «Херут», хотя не помнила, кто ей об этом рассказывал. Может, Ян? Она нутром чувствовала, что он испытывает к ней неприязнь. Ее насмешливый скептический взгляд нарушал его душевное равновесие. Конечно, он только и мечтает, чтобы она уволилась, а вместо нее подыскали какую-нибудь молоденькую, более покладистую учительницу.
– Да ведь и ты не особо его жалуешь. Не пойму, какое тебе дело до того, что он несет? Он же дохляк, игрушечного пистолета в руках не удержит, – фыркнула ей на ухо госпожа Алон.
– Таких и надо бояться.
– В предстоящем году мы устроим ученикам экскурсии по местам сражений сорок восьмого года, – торжественно вещал директор. – Следуя славной традиции нашей школы, старшеклассники проведут несколько дней в Шавей-Цион, где мы обсудим животрепещущие темы, затрагивающие основы нашего бытия. Ожидаю, что с нами будет весь учительский состав, а не только классные руководители. Невозможно переоценить важность участия каждого.
Гул недовольства раскатился по залу.
– Раб, который стал царем, – громко шепнула госпожа Волах учительнице географии.
– Будем решать проблемы по мере их поступления, – пробормотала на этот раз госпожа Алон.
– Очень даже возможно переоценить, – прозвучал голос Вайс.
– Что вы сказали?
– Да то, что слышали. Важность участия возможно переоценить. И это явный перебор. Посылать классных руководителей – soit[11]. Допустим. Но мы никогда не участвовали в годовых экскурсиях[12], и нет никакой причины изменять нашим обычаям.
– Крайне важно, чтобы ученики знали, что по ключевым вопросам мы единодушны.
– Но мы вовсе не единодушны, и вообще нет никакого «мы», – сказала Вайс и начала собирать вещи.
Собрание близилось к концу. Бен-Ами бросил ей вслед тяжелый взгляд, красноречиво обещавший: «Мы еще встретимся». Было очевидно, что отношения между ними испорчены окончательно.
– Скоро он начнет диктовать нам, что преподавать, – сказала Вайс госпоже Алон, когда они вышли из учительской.
– Может, с молодыми это и пройдет, но не с нашим поколением. Подожди, он успокоится.
Бен-Ами решил каждые две недели устраивать для учеников лекции, на которые приглашал «элиту нашего общества»: промышленников, раввинов («Laborare est orare»[13], – язвила про себя Вайс), военных, врачей и писателей. Госпожа Вайс изменяла своему затворничеству только ради концертов, которые организовывал по вторникам в обеденный перерыв заместитель директора господин Беркович. Однако влияние Бен-Ами пробило брешь в броне повседневности, которую Эльза возвела вокруг себя. Она чувствовала, что он ее подкарауливает, ища возможности сказать что-то без свидетелей. Но даже она поразилась, насколько хрупкой оказалась ее броня.
Однажды, выйдя из класса, чтобы, как обычно, спуститься во двор, она столкнулась с ним в коридоре. Он стоял в проходе, преграждая ей путь. И прежде чем она успела буркнуть приветствие, процедил: «Вы ведете себя как нацистка». На мгновение она растерялась. Затем резко подняла руку, оттолкнула его и поспешила прочь.
Холокост, СС, капо, нацисты – тогда эти слова у всех вертелись на языке. Избитые, заезженные, они сыпались как из рога изобилия, обозначая любое проявление бесчувствия, безразличия к страданиям ближнего или бессмысленной жестокости. Говорили «нацист» не потому, что слово описывало суть явления, а потому, что для многих явлений еще не нашлось подходящих словесных эквивалентов. Как всегда, названия запаздывали, не отражали реальности, не позволяли поставить точного диагноза ни общественным недугам, ни личностным расстройствам – не говоря уже о том, чтобы описать связь между ними. Вещи, которые
