Читаем без скачивания Колокола - Сусанна Георгиевская

— Спасибо. Я действительно ищу молодого помощника. У меня уже два заявления. Одна из девушек окончила институт. Другая — студентка третьего курса.

Кира вздохнула.

— Ты не могла бы коротенько мне рассказать, почему твой выбор пал на дефектологию?

— Причина, должно быть, очень смешная... И странная. У меня глухонемой брат. Но когда я сделаюсь дефектологом... В общем, дела будут обстоять иначе.

Пожилая женщина внимательно рассматривала ее. И вдруг улыбнулась...

— Знаешь ли ты о том, уважаемая Кира Ивановна, будущий дефектолог, что ты вовсе не Кира Ивановна, а Мадонна Веласкеса?

— Да. Я знаю.

— Гм... Я бы сказала, скромностью ты не грешишь! Ни скромностью, ни притворством, ни лицемерием.

— С вами я не лицемерка.

— Спасибо. А с кем ты... как бы это... ну, даешь себе, что ли, этот неблагодарный труд!..

— Со всеми! Кроме тех, кого люблю.

— Извини меня за интимный вопрос... Но сколько же их, примерно?..

— Брат Сашка... И, кажется.... В общем, еще один человек.

— Этот «один человек», погляжу, — счастливец!

— Нет... Потому что я ему часто лгу.

Глаза ученой женщины хохотали.

— Девочка, а отчего ты такая худенькая?

— Я — вегетарианка... Ненавижу рыбу и мясо.

— А икру?

— Не знаю.

Улыбка ученой стала как-то еще отчетливей. Лицо ее выразило нескрываемое расположение.

— Из какой ты семьи?

— Я? Из обыкновенной.

— Превосходно! Что может быть лучше обыкновенной семьи? Но я, знаешь ли, то имею в виду, кем,работает твой отец и сколько вас, ребятни. Ты и брат?

— Нет. Нас пятеро... Папа — рабочий. Маляр. В общем, художник... У него превосходный вкус.

— Это замечательно, Кира, что у твоего отца отработанный вкус. Твоя мать, должно быть, красивая женщина?

Кира опустила глаза. Потом подняла глаза.

— Нет. Некрасивая. И никогда не была красивой.

— Ах вот оно что! Ты еще в том возрасте, когда дети и матери антагонисты?!

— Что вы? Ведь я вам уже сказала, что мне семнадцать лет.

— Да, да... Я вижу, что ты растешь и что это случай бурного роста... Не чувствуешь ли ты себя утомленной по временам?

— Чувствую. А все надо мною смеются. Все говорят, что я человек с ленцой.

— Напрасно смеются. А что ты читаешь, Кира? Нет ли у нас случайного совпадения вкусов?

— Я читаю вообще порядочно... Больше всего, пожалуй, люблю стихи...

— Да!.. Значит, у тебя, как и у твоего отца, отработанный вкус?.. А кого ты любишь больше всего?..

— Пастернака... Цветаеву... Из молодых — Юнну Гравиц.

— И хороший поэт эта Юнна Гравиц?

— Обещающий. Но пока она печаталась только в «Юности».

— Надо бы подписаться на «Юность». Ну что ж... Может быть, ты расскажешь мне в двух словах, что с твоим братом, Кира?

— Он родился... То есть не совсем так... Он говорит немного. Мы научили его говорить.

— Кто именно?..

— Я и Кешка. И детский сад для глухонемых. Кешка — это мой старший брат.

— Значит, ты не самая старшая из детей?

— Я старшая. Кешка идет за мной.

— Все дети у вас здоровы?

— Да... Младший, Сашка, тоже, может быть, родился здоровым. Родился он семимесячным, а когда ему было два года — он заболел. У него был ужасный жар. Вот тогда, мне кажется, это случилось... Мама вообще не хотела, чтоб он родился.

Женщина слушала не перебивая, чуть сощурив глаза. Помолчали.

— Отчего ваш институт называется «Дефектологический»? Кто же хочет быть дефективным? Сами подумайте!.. И вообще все не так берутся за дело... Я бы...

— Очень правильно, Кира. Твои соображения — соображения гуманиста. За границей таких детей называют «особыми». Они действительно отличаются от других, но часто оказываются наделенными замечательными способностями... У нас, к сожалению, нет времени для более пространного разговора. Ты очень любишь братишку?

— Больше всех! — И в потупленных глазах Киры сверкнул недобрый огонь. — Иногда я смотрю на него, и мне хотелось бы отомстить. Всем! Всем! Я знаю, что это глупо, несообразно... Но я так чувствую и все спрашиваю и спрашиваю себя: «Почему же он?.. Вот именно — он... Почему?.. Почему?..» Это такая большая беда... Иногда мне кажется...

— Полно, Кира. Полно, дружок... Жизнь — величайший дар, даже в тех случаях, когда человеку приходится испытывать всяческие страдания. А глухонемые — они жизнерадостны.

— Нет! Уж лучше вовсе не жить...

— Юность, Кира, легко расшвыривает богатства — свои и чужие. Наивно, что зрелые люди завидуют юности...

— Скажите, пожалуйста, вы заметили, что люди вообще не умеют думать? Они любят брать друг у друга — готовенькое.

— Нет, признаться, я этого не заметила... У тебя серьезные основания, Кира, быть зачисленной в Дефектологический институт. Я думаю и, более того, уверена, что ты бы работала хорошо... Но прикинь — смею ли я сделать выбор по внутреннему своему чувству!.. Вот если ты была бы студенткой, хоть вечернего факультета... Кстати, время еще не упущено. Ты могла бы попробовать... Конкурс в этом году большой, но что-то мне говорит...

— Лгать не стану... Не буду держать экзаменов. У меня на это есть веские основания.

— Не хочу быть назойливой. Подумай. Решишь сама.

— Я уже решила. Решила твердо. Значит, вы меня не берете?

— Нет. К сожалению, сейчас зачислить тебя не смогу... А кстати, тебе известно, что здесь зарплата невелика? Шестьдесят рублей. Может быть, это покажется маловато твоим родителям?

— Да что вы! Папа вообще и думать о том не думает, чтобы я работала. Он и мама хотели, чтоб я училась. Именно я... Мы... В общем, мы не нуждаемся. У нас даже квартира кооперативная. У меня отдельная комната. Но жить со своими я не хочу. И не буду... Мать третирует мое право на самостоятельность...

— Ага, — ответила женщина. — Разумеется, очень обидно, если тебя третируют. По-видимому, перед тем как тебя зачислить, мне бы следовало поговорить с твоими домашними. С отцом или с матерью?

— Нет!.. Прошу вас. Я этого не хочу. Мне семнадцать... Своей судьбой я распоряжусь сама.

— Ну что ж... Понимаю, Кира. До свиданья. Рада была с тобой познакомиться...

— Я тоже! — улыбнувшись, сказала Кира и, опустив голову, тихо пошла к двери.

Когда, открывая дверь, она оглянулась, ученая, словно забыв о ней, продолжала дописывать ту страницу, от которой Кира ее оторвала.

«Отделалась!» — пожала плечами Кира.

— Дружок, — сказала женщина, поднимая голову, — оставь-ка свой адресок у секретаря... И не уходи такая сердитая... Надеюсь, мы еще встретимся. Если захочешь, можешь как-нибудь привести брата.

«СЕКСУАЛЬНАЯ ОЗАБОЧЕННОСТЬ»

— Скажи мне, Кира, по-доброму, как отцу: откуда ты вербуешь толпы этих мальчишек?

— Во-первых, я вовсе их не «вербую»... А во-вторых, в моем возрасте совершенно естественна некоторая сексуальная озабоченность... «Я очень, очень, очень сексуально озабочен. Не до шуток мне те-перь, не до-о стихо-ов...»

— Чего-о-о?!

— «Сексуальная озабоченность»! Не понимаешь?

— Понял! Настолько-то я тяну... Так вот: нет у тебя никакой... такой озабоченности. Все врешь, Вы-ыдумают: «сексуальная озабоченность»!.. Пойди проспись.

Белое солнце стояло над самой головой Киры.

Жара.

Москвичи-служащие, сидя за письменными столами, обмахивались газетами, тетрадями, бухгалтерскими отчетами; в учреждениях посолидней включали электрические вентиляторы. Ветер, бегущий от вентиляторов, вздымал листки на столах.

Осоловев от летнего зноя, взмокшие люди внимательно следили за часовой стрелкой.

Жарко дышали московские мостовые. Не шелестели листья деревьев, припорошенные желтоватой пылью. Все ныло, все поджидало ночи, с ее обманчивой прохладой.

Неподалеку от рек, ручьев, луж легковые машины теснили друг друга. На пляжах и пляжиках молодые и старые москвичи безропотно и беззлобно касались один другого — задами и голыми пятками.

Хорошо окунуться, нырнуть и плыть, плыть, не глядя на берег, похожий на консервную банку с аккуратно выложенной штучной продукцией.

Словно крыло какой-то большущей птицы мелькает вдалеке парус... Бывают на свете яхты! Есть на земле нехоженые пути, есть верблюды и мулы.

И вот, допустим, остановился мул. Наклонил голову. А верблюд глядит своим личиком, древним и маленьким, печальным верблюжьим личиком, вперед, вдаль. Покорны верблюжьи глаза. А ноги — шарк, шарк...

Приходит ночь. И вот, допустим, загораются над пустынями и над тайгой звезды.

Двое лежат у костра. Расседланный мул бродит тихо по сочной лесной поляне. Нет! По горному кряжу в Кастили... Нет!.. В Ламанче. В Ламанче... Только в Ламанче!

Ночь-ночь; хруп-хруп.

Спят белки, медведи... Тигры и все такое.

А люди не спят.

Отчего?

Вы думаете небось, они не спят потому, что готовятся к конкурсу: решают задачи, изучают классиков — Шолохова и др. ...

...Кира шла, не глядя по сторонам, и все говорила себе: «Я, кажется, что-то забыла, забыла... Но что же, что?...»

Ей накануне приснилось страшное межпланетное одиночество — великая чернота неба.