Читаем без скачивания Моя рыба будет жить - Рут Озеки

Отложив книгу с глаз долой на дальний край стола, она яростно уставилась на рукопись. Может, то же случилось с ее страницами. Может, начав читать, она только обнаружит, что ее слова исчезли. Может, это будет только к лучшему. Может, это станет облегчением. Истерзанная рукопись злобно таращилась на нее в ответ. Пока ее мать была жива, проект казался хорошей идеей. Угасание ее было долгим, и все это время Рут документировала постепенное разрушение рассудка матери; она вела наблюдения и за собой, тщательно записывая собственные реакции и чувства. Результатом стала громоздкая кипа бумаги, маячившая у нее на столе. Она проглядела первую страницу и тут же отбросила ее. Написанное бесило ее своим тоном, приторно-элегичным. Вызывало оскомину. Она была романистом. Ее интересовали чужие жизни. О чем она только думала, вообразив, что может написать мемуары?

Отрицать, что дневник Нао — это способ отвлечься, не имело смысла, и хотя она приняла решение замедлить темп чтения, добрую половину дня она все же проводила он-лайн, роясь в списках жертв землетрясения и цунами. Она нашла сайт People Finder и задала поиск на Ясутани. Таких было несколько, но ни одной Дзико или Нао, так что она стала просматривать описания, размещенные родственниками пропавших, в поисках совпадений. Информация о жертвах была скудной, только базовые факты: возраст, пол, место проживания, где их видели в последний раз, во что они были одеты. Часто присутствовали фотографии, снятые в более счастливые времена. Ухмыляющийся мальчишка в школьной кепке. Молодая женщина машет в камеру, стоя перед храмом. Отец в парке развлечений держит ребенка на руках. Под скудным слоем данных лежали трагедии. Все эти жизни, но среди них не было тех, что она искала. Наконец она сдалась. Ей не хватало информации о своих Ясутани, и единственным способом узнать побольше было чтение дневника.

Рут закрыла глаза. Она легко могла вообразить Нао, как та сидит одна в полутемной кухоньке и ждет, когда мать привезет отца домой из полицейского участка. Какими были для нее эти долгие моменты? Дневник давал смутное представление о ходе времени, о его фактуре. Ни один даже самый профессиональный писатель не смог бы передать словами течение проживаемой жизни, а Нао едва ли обладала подобным мастерством.

Застывшая в сумраке задрипанная кухня. Хостесс стонут и бьются о тонкие стены. Лязганье ключа в замке, должно быть, заставило ее вздрогнуть, но она осталась на месте. Шарканье ног в прихожей. Разговаривали ли ее родители между собой? Она услышала, как мать наполняет ванну, как отец раздевается в спальне. Она не двигалась. Не поднимала глаз. Не отрывала взгляда от пальцев, лежавших у нее на коленях, как маленькие мертвые вещи. Она слушала, как отец принимает ванну, как он, запинаясь, признается во всем под тяжелым взглядом матери. Подняла ли она украдкой взгляд на отца, и что сказали ей его покрасневшие щеки — что ему стыдно или просто жарко после ванны? Сколько моментов прошло между тем, как он начал говорить, и тем, как ее мать встала и ушла из комнаты? Жужжание люминесцентной лампы — звучало ли оно громче обычного в наступившей тишине?

А потом в их общей с родителями спальне она натянула одеяло на голову? Или включила свет, чтобы почитать книгу или чтобы подготовиться к тесту, точно зная при этом, что провалится на следующий день? Может, она вышла в интернет и прогуглила «самоубийство, мужчины», пока родители позади нее спят — или притворяются, что спят, — на своих отдельных футонах, повернувшись друг к другу спиной? Если это был интернет, то она узнала, как и Рут, что в Японии самоубийство обошло рак как основная причина смерти для мужчин среднего возраста, так что ее отец попал прямо в точку. Стало ли это для нее утешением? Она сидит в одной пижаме, в темноте перед светящимся квадратом монитора, краем сознания улавливая дыхание родителей — то порознь, то в унисон; отец дышит громче и ровнее, несмотря на очевидное желание вовсе прекратить это занятие; дыхание матери мягче, но оно то прерывается внезапно паническим вдохом, то вовсе останавливается в приступе апноэ.

Что она чувствовала в этот момент?

Рут открыла глаза. Что-то изменилось. Она вслушалась: стая турпанов срывается с воды, стаккато хохлатого дятла, шумная возня и карканье воронов; но ее насторожил не звук, а, скорее, его отсутствие — не хватало ритмичного стука Оливерова топора. Она ощутила растущий страх. Когда прекратился стук? Встав, она подошла к окну, из которого было видно поленницу. Мог он пораниться? Внезапный приступ головокружения — и ноги нет? Сельская жизнь полна опасностей. Каждый год на острове кто-то умирал, или тонул, или получал серьезную травму. Их сосед умер, собирая яблоки. Свалился с лестницы прямо на голову, и жена обнаружила его тело под деревом, среди рассыпавшихся плодов. Опасности были повсюду — лестницы, яблони, скользкие замшелые крыши, водосточные трубы, топоры, колуны, дробовики, охотничьи ножи, волки, пумы, сильный ветер, внезапно падающие ветви, неожиданная волна, плохая проводка, наркодилеры, пьяные водители, пожилые водители, самоубийство и даже убийство.

Она выглянула из окна. Внизу на подъездной дорожке стоял ее муж, на обеих ногах. С виду он был в порядке. Стоял он рядом с поленницей, одна рука в кармане, другая — на рукоятке топора, и, глядя на дерево, слушал воронов.

7

— Вернулась та джунглевая ворона, — сообщил он тем вечером в ванной. — Сводит воронов с ума.

Рут промычала что-то в ответ. Она чистила зубы электрической щеткой, и рот у нее был забит зубной пастой. Оливер вытянулся в ванне, перелистывая последний номер журнала «Нью Сайнс», а Песто взгромоздился на бортик рядом с его головой.

— Я тут читал о джунглевых воронах, — продолжал он. — Похоже, в Японии они стали большой проблемой. Они очень умны. Запоминают расписание сборщиков мусора, а потом ждут, когда домохозяйки выставят мусор наружу, разрывают пакеты и растаскивают то, что внутри. Едят котят и вьют гнезда из металлических вешалок на столбах электропередач — короткие замыкания обесточивают целые районы. Токийская электрическая компания утверждает, что из-за ворон происходят сотни блэкаутов в год, в том числе крупных, из-за которых останавливаются скоростные поезда. У них там есть специальный вороний патруль, который охотится за птицами и разбирает гнезда. Но вороны их перехитрили — они стали строить фальшивые гнезда. Детям приходится ходить в школу под зонтиком, чтобы защититься от атак с воздуха и прикрыться от помета, а дамы перестали носить в волосах блестящие заколки.

Рут сплюнула.

— Ты так весело об этом рассказываешь, — сказала она в раковину.

— Ну да. Мне нравятся вороны. Мне вообще нравятся птицы. Помнишь те случаи с совами в Стэнли-парке пару лет назад. Все эти джоггеры вдруг начали осаждать приемные врачей с порезами на голове, жалуясь, что на них совы напали? Врачи, наконец, догадались, в чем дело. В это время молодые совы становятся на крыло, и все это были птенцы, которые только начали постигать совиные премудрости. Тут кто-то заметил, что все эти бегуны были лысеющие парни средних лет с хвостиками. Вообрази вид сверху: скачущие блестящие лысины и хвостики сзади, как у грызунов. Прямо рыболовные блесны. Для совенка совершенно неотразимо.

Рут встала и вытерла рот полотенцем.

— Ты — лысеющий парень средних лет, — указала она. — Тебе бы надо поосторожнее.

Она слегка постучала его по макушке по пути к двери. Кот сделал выпад лапой в ее сторону.

— Да, — ответил Оливер, возвращаясь к «Нью Сайнс». — Но как видишь, хвостика у меня нет.

Нао

1

Дзико Ясутани — моя прабабушка с папиной стороны, и у нее было трое детей: сын по имени Харуки и две дочери, Сугако и Эма. Вот наше семейное древо:

Эма была моей бабушкой, когда она вышла замуж, Дзико усыновила ее мужа Кэндзи, чтобы он занял место Харуки, убитого во Вторую мировую. Не то чтобы кто-то мог заменить Харуки, но семье нужен был сын, чтобы имя Ясутани не исчезло.

Харуки был папин дядя, и Эма назвала папу в его честь. Харуки № 1 был пилотом-камикадзе, что, если подумать, довольно странно, потому что до войны он был студентом философского факультета в Токийском университете, а мой папа, Харуки № 2, очень любит философию и все время пытается себя убить, так что, думаю, можно сказать, самоубийство и философия — это семейное, по крайней мере, для всех Харуки.

Когда я сказала об этом Дзико, она мне напомнила, что вообще-то Харуки № 1 не хотел совершать самоубийства. Он был просто молодым парнем, любил книги и французскую поэзию, он даже не хотел драться на войне, но они его заставили. Они тогда всех заставляли драться на войне, хотел ты этого или нет. Дзико говорит, в армии Харуки терпел издевательства из-за любви к французской поэзии, так что вот еще две семейные черты: интерес к французской культуре и быть жертвой издевательств.