Читаем без скачивания Крысиные гонки - Павел Дартс

Конечно, говоря одно, они в действительности и думали, наверное, и уж точно делали совсем другое – из магазинов постепенно исчезли все осветительные автономные приборы – от фонариков до светильников; генераторы стали редкостью и чудовищными по цене; в хозмагах размели свечи… Но соображалки у народа хватало только пока на эти, совсем очевидные вещи; никто не думал о «совсем уж плохом», и Вовчик вполне задёшево скупил на барахолке ещё несколько пар столь же крепких, сколь и страшных на вид рабочих ботинок, спецовки и рукавицы, втаривался сигаретами хотя сам не курил… Таскал, таскал на загородную «базу», и всё выжидал – когда, когда же «будет сигнал» драпать в деревню, в давно оставшийся в наследство от бабки, брошенный и забытый, а теперь регулярно по возможности посещаемый «домик в деревне». Вернее, не «драпать», а «осуществлять драп-бросок», как это именовалось в сюрвивалистской теории.

А сигнала всё небыло и небыло, магазины пусть криво-косо но работали, свет то отключали, то он был целыми неделями, газ был… Даже остановившиеся предприятия некоторые вновь пускали – во всяком случае об этом сообщали по телевизору. По телевизору вообще пошла сплошная благодать и оптимизм: бодрые репортажи « с мест» сменялись музыкальными комедиями, посмотреть – так вся страна, весь мир погрузился в праздник, всё равно что в рождественские недели… Принять волевое решение и совершить драп-бросок в далёкую деревню на краю мувского района, где уже всё было готово к «выживанию» было положительно трудно решиться.

Как сигнал он воспринял происшествие у продовольственного магазина, когда явный гопник избил ногами какую-то толстую тётку – и никто не вмешался. Он проходил мимо, принципиально не считая нужным стоять в диких очередях за пакетом риса или пачкой крупы, – всё это было во-время запасено; но обратил внимание на небольшую толпу зевак, преимущественно женщин, наблюдавшую за чем-то интересным, происходящим у магазина, и несущиеся оттуда вопли. «Опять гопники подрались» подумал он, и внедрился в толпу, – он считал что посмотреть на реальную, не киношную драку всегда интересно и поучительно.

Но там не дрались. Явный гоп с крашеным гребнем на голове бил ногами лежащую пожилую тётку, та только охала уже и стонала, – а люди стояли и смотрели на это как в ступоре. Бил зло, во всю силу. Было это настолько мерзко и страшно, что он не выдержал. Вмешиваться в какие бы то ни было уличные разборки – это было категорически не по-выживальщицки, но он решился: прячась за спиной какой-то тётки и сжимая сразу ставшими потными ладонями два газовых баллончика, Вовчик каким-то не своим голосом вдруг выкрикнул:

– Что же ты это делаешь, гад?? – и тут же пожалел об этом, когда гоп, тут же оставив лежащую и стонущую окровавленную тётку, вдруг вперился взглядом в толпу, явно выискивая крикнувшего. Вовчик обмер, руки и ноги его несмотря на жару похолодели. Он уже мысленно увидел, как озверелый гоп вытащит его сейчас из толпы и, повалив рядом с этой тёткой, так же примется пинать ногами, – и не по-киношному, когда героя бьют-бьют, а он как резиновый, потом встаёт живой и здоровый, – а по-настоящему, когда удар тяжёлым ботинком в лицо – это выбитые зубы, выбитый глаз, порванная щека, а то и тяжёлое сотрясение мозга. Это если один удар… Тётка-то, хотя её больше не били, даже не делала попыток встать, а с тяжёлым клокотанием в горле тяжело дышала, лежала, и сквозь полуприкрытые веки были видны голубоватые белки глаз… Он тут явно не один!! – предельно ясно понял вдруг Вовчик и обмер, зажатые в потных руках баллончики показались смешными детскими игрушками, неспособными остановить кого бы то нибыло; как и находящийся в чехле под рубашкой «Удар», как и отточенный в бритву «Кондрат» – икона ножевиков-самооборонщиков в ножнах-лопухе за поясом штанов… Если бы гоп сейчас потащил его из толпы, он бы, наверное, даже не сопротивлялся; но тот вдруг отвернулся, наклонившись что-то поднял с асфальта – и быстро скрылся в сразу расступившейся толпе. Охая и переговариваясь, толпа стала рассасываться в стороны, лишь пара тёток подошли и наклонились пытаясь помочь лежащей, а та всё так же ни то клокотала, ни то хрипела, и в прорехе порванной кофты и порванного платья была видна большая мягкая грудь с кровавой на ней ссадиной, а глаза были всё так же полуприкрыты, и радужки было не видно, только белки…

Это было настолько страшно и непохоже на виденное в кино, что Вовчик, раньше благоразумно избегавший участия во всяческих уличных потасовках, был потрясён; он плохо спал в эту ночь. Мерзкая сцена – здоровенный, как показалось ему, гоп бьёт ногами лежащую женщину ногами по лицу и в грудь – и никто, никто не то что не заступился, но даже слова против не сказал; это испуганное, потрясённое и в то же время заинтересованное сопение вокруг… И сам он. Тоже. Оказался ни на что не годен кроме как крякнуть «Что же ты делаешь?» – ну точно бабушка у подъезда, осуждающая выносящего мусор мальчика, у которого ветром снесло на дорожку из ведра мятый пакет из-под молока. Он предельно чётко понял, что если бы и его били – никто бы не вписался. И он тоже валялся бы там, на асфальте, так же закатив глаза, и вполне возможно бы умирал… и умер бы, или стал калекой, и никому бы он был не нужен, и мама не навещала бы каждый день в больнице, как когда он лежал в детстве с воспалением лёгких; и никто не приносил бы любимую ряженку и пирожки с рисом, не щупал бы лоб и не спрашивал, что сегодня сказал доктор…

Мама ведь умерла.

Огромное, всепоглощающее чувство одиночества навалилось на него, одиночество и безысходность. Пронзительное понимание того, что то что случилось сегодня с той тёткой, могло и может в любой день случиться и с ним, мгновенно как мокрой тряпкой со старой школьной доски смыло из сознания всех этих Бешеных Максов, Крепких Орешков, Кобр и  Коммандо, легко и с удовольствием выживавших на экране в одиночку. Он почувствовал себя маленьким и беззащитным перед огромным безжалостным миром, и все его «приготовления» и «умения» теперь представлялись не более чем игрой в Фоллаут, – всё это было смешно и понарошку; а вот синеватые белки глаз в щелях век избитой тётки и залитый кровью рот с явно выбитыми зубами – это было всерьёз, это была действительность.

Он заплакал.

С перерывами он плакал всю ту ночь. Ему не жалко было ту тётку, хотя он и сознавал, что если бы он не крикнул, не одёрнул гопника, тот продолжал бы её пинать, и, вполне возможно, запинал бы насмерть. Ему даже не жалко было себя. В числе прочей выживальщицкой литературы он читал и про самураев, про их умение приучить себя к мысли о собственной смерти через ежедневное представление себя уже умершим, – и он пробовал эту практику, он вполне мог допустить свою смерть, и совсем не чувствовал при этом отчаяния как чувствовал его сейчас, – он плакал от одиночества.

«Зачем выживать, если не для кого и не для чего выживать?» – наконец сформулировал он эту выплаканную мысль.

И тогда он понял для себя, что «выжить ради того чтобы только выжить» – это ни о чём.

А на следующий день он поехал на рынок и купил маленького белого декоративного кролика. Совсем маленького, не больше двух кулаков, с тёмными кончиками ушек и тёмным пятном вокруг носика. Зачем он его купил он сам толком не знал. Ему просто нужно было о ком-то заботиться, если некому было заботиться о нём самом.

А потом позвонил со Штатов Вовка и сказал что скоро приедет.

ОБУСТРОЙСТВО

– Ну давай, Вовчик, показывай, как ты живёшь! – отобрав обратно сумку, и отпустив машину, обратился к нему Владимир.

– Да там же, куда ж я… Айда, что стоим. Блин, я страшно рад тебя видеть! А чё у тебя с носом?

– С носом… Машина резко затормозила, я и стукнулся. А вообще у вас тут в Мувске весело… как в Гарлеме накануне Дня Благодарения, хы. Ну, пошли? О, а это что? Только заметил…

Уже было направившись к подъезду он остановился и кивнул на явные следы от пуль около подъездной двери. В самой железной крашеной шаровой краской двери подъезда тоже было несколько аккуратных отверстий с отшелушившимся вокруг них покрытием.

– Это ещё что. Это ж со двора. Ты ещё со стороны Проспекта дом не видел. А внутри – вообще абзац… Да сам сейчас всё увидишь.

– А…

– Так путч ведь был. Установление народной власти. В смысле «новой-народной», антинародной же не бывает; та власть тоже была народная. Айда. Сейчас сам увидишь последствия «почти-мирного» установления.

Они поднялись на четвёртый этаж к квартире Вовчика. Владимир, остановившись, только присвистнул. Дверь в Вовчика квартиру, как принято, металлическая, была разворочена. Как будто гигантской кувалдой ударили в край, вмяв замки и изорвав в лохмотья вокруг стальной лист, отколов значительный кусок стены около, смяв стальную облицовку дверного проёма. Смяв дверь – а потом выдрав её наружу, так что она торчала теперь на лестничную площадку, конечно же, не закрываясь. Крашеные светлой краской стены лестничной клетки также имели следы мощного взрыва, вмявшего вовчикову дверь. Хотя всё было давно и чисто подметено, на площадке не было никакого мусора, последствия взрыва производили сильное впечатление.