Читаем без скачивания На темной стороне Луны - Георгий Вайнер

— Нас предупредили, устоз, — не давать никакой информации никому. Приехал следователь по важнейшим делам с бригадой. По вам…

— По мне?

— Я слышал. Так говорят в управлении… А «Чиройли» в плане Пака не значится. После обеда к нему должен был заехать Атаходжаев из Учкувы, но Пак отменил встречу, передал, что будет занят…

— Мне хочется вам помочь.

— Я знаю, устоз. Пак скорее всего в этом кафе никогда не был. Пока никакой ниточки к «Чиройли».

— А к Сабирджону?

— Артыкову? Тоже. Нигде в бумагах он не упоминается.

— Как он характеризуется?

— Противоречиво. Соседи говорят, что был хорошим парнем. А он публично днем пытался украсть машину…

— Может, угнать?

— Квалифицировали как грабеж. Еще кража кассетника. Вы слушаете?

— Да! Да! Где он жил? Почему мы его не знали!

— В Сырдарье. Потом в Урчашме. Сейчас туда поехали Хурсан с одним из следователей. Его мать — Мухаббат — приехала сюда из Урчашмы, к родственникам. Он прикатил к ней.

— Знакомые у него есть? Какие-то связи?

— В Мубеке? Никого.

— Что он делал после того, как освободился?

— Нигде не работал. В основном находился дома. Или разъезжал по друзьям.

— А вчера? Собрали что-нибудь?

— Неизвестно. Соседей не было. Мухаббат с утра ушла к младшей сестре, та сломала ногу. Сидела с племянницей. Сабирджона не видела.

— Выпивал?

— Нет.

— Где он купил коньяк? Установили?

— Нет. Марочный коньяк в Мубеке не продавался. Алишер запросил Сырдарью и Ургут, куда ездил Артыков…

Какаджан резко замолчал и продолжил деловитым тоном:

— Ну, я, пожалуй, буду собираться. Мне надо опросить владельцев автотранспорта…

Видно, кто-то из начальства вошел в кабинет.

— Извини, Какаджан! — сказал Халматов. — Я, кажется, увлекся. Спасибо тебе.

— Не за что… Завтра я дежурю с утра. Может, зайдете?

Прибежал Улугбек, сбросил кроссовки в прихожей.

— Папа, ты дома? — Лицо сына было злое, а глаза — красные.

— Дома, сынок, дома, — Надежда ничего не заметила — доглаживала в столовой кружевную, с жабо, любимую кофточку. — Теперь папа будет бывать с нами чаще… А то у других отцы — все праздники и все вечера дома, — Надежда повесила кофточку на стул, вышла в прихожую, — а наш — все на службе…

— Значит, это правда?!

— Что правда?

— Нашего папу выгнали! И еще посадят! — крикнул Улугбек. — Потому что из-за него убили дядю Андрея!

— Что ты такое мелешь? — взорвалась Надежда. — Откуда ты взял?

— Бахтиер Яхъяев сказал! А ему — его отец! Вся площадка уже знает!

— Адып Яхъяев?! — Тура тоже вышел в переднюю. — Директор ресторана, что ли?

— Папа ему сказал, что ты — нищий начальник! Что у нас дома как после пожара — ни системы, ни машины. Что ты под всех копал, а теперь сам попался…

— Вот я пойду к его отцу! — Надежда разъярилась не на шутку. — За клевету можно и к ответственности привлечь!

Халматов положил мальчику руку на плечо:

— Сынок! Ты слышал когда-нибудь, чтобы твой отец врал? Струсил? Или поступил недостойно?

— Нет.

— Обидел кого-нибудь? Бросал слова на ветер? Чтобы тебе было стыдно за меня?

— Нет, нет, — Улугбек начал постепенно успокаиваться. — Но мне стало очень обидно…

— Пойми, просто закончился срок моей службы. Я прослужил в уголовном розыске 26 лет 3 месяца и 17 дней. Это ведь немало! А теперь я ушел на пенсию. На заслуженный отдых.

Своим объяснением Тура только все испортил. Улугбек взвился:

— Но ты же молодой! Пенсионеры такие не бывают! Они старенькие, слабые. Им места уступают в автобусах, они во дворе играют в шашки и в нарды. А ты отжимаешься по пятьдесят раз!

— Ну вот еще! — пресекла его мать. — Взял моду — требовать отчета от старших. Мой руки и садись за стол. Нет бы обрадоваться, что отец дома… Ладно, хватит болтать. У меня обед готов…

Тура прошел в свою комнату, подумав, достал из стола трудовую книжку, которую ему вручили утром в управлении.

Трудовая книжка была совершенно новая, все записи сделаны одним аккуратным каллиграфическим почерком:

«Предыдущая работа — „Отделение Среднеазиатской железной дороги — ученик монтера пути, монтер пути околотка третьей дистанции“».

Вся остальная жизнь Туры, его надежды, падения и взлеты, благодарности и взыскания, охота, которую он вел, и та, что вели на него, — все соединилось в две короткие невразумительные строчки — «стаж службы в органах внутренних дел составляет…». Сбоку стояли две даты с номерами приказов и подписью.

Он поднялся, прошелся по комнате. «Почему я не у дел? Именно сейчас, когда я больше всех нужен, чтобы раскрыть убийство Корейца?!»

Зазвонил телефон. Тура снял трубку, и после долгой паузы незнакомый голос спросил:

— Сидишь дома? Не скучно?

Халматов выжидающе помолчал.

— Ну, давай, давай! Привыкай… — В трубке натуженно хохотнули — Надо и отдохнуть! Правда? Как считаешь?

Потом послышались короткие гудки.

— Кто это? — спросила Надежда.

— Так, одна девушка, — усмехнулся Халматов. — Приглашает на свидание.

— Вот и сходи. Развейся. Все равно нас с Улугбеком вечером не будет.

— А вы куда?

— Халида приглашала… — подруга работала вместе с ней в областном отделе статистики. — На девичник…

Через несколько минут опять раздались телефонные звонки.

— Может, мне лучше подойти? — заволновалась Надежда.

— Алло, — Тура уже снял трубку.

Снова была пауза, Халматов хотел нажать на рычаг, но неожиданно знакомый, такой близкий голос вдруг сказал:

— Т-тура… — Силач слегка заикался, произнося «т» перед «у». — Я так и думал, что тебя застану.

— А где же нам, пенсионерам, быть еще? Дома, на завалинке. А ты уже все знаешь?

— Знаю. Ну что — жалеешь себя?

— Есть маленько…

— А ты в эти моменты думай о Корейце — его жальче. А все остальное не бери в голову…

— Стараюсь. Как ты?

— Все нормально.

— Как Автомотриса?

— Бегает…

Силач ездил на развалюхе, неопределенного происхождения и марки. Каждый раз на техосмотре в Госавтоинспекции возникали сложности: давать талон? Не давать? Знакомый Силачу инспектор, сидевший на картотеке, предложил зарегистрировать ее как «автомотрису» — самоходный железнодорожный вагон с двигателем внутреннего сгорания. Прозвище так и осталось.

— …Вечером пойдем на бокс? — спросил Силач.

— На бокс? — удивился Тура.

— Конечно — первенство зоны для юношей. Ну и покалякаем маленько. А что у тебя — другие планы?

— Никаких. Заезжай…

Из газет:

Под Пушкинской площадью Москвы будет построена еще одна станция — «Чеховская».

Серпуховско-Тимирязевская линия — многокилометровая метротрасса через центр столицы — свяжет крупные жилые массивы в Красном Строителе в южной части города и Лианозова в северной. С пуском в эксплуатацию этой подземной магистрали в зону действия метрополитена попадет последний из столичных железнодорожных вокзалов — Савеловский…

Тура сел в машину, захлопнув за собой дверцу, неуверенно протянул руку Силову:

— Привет…

Силач крепко сжал его ладонь и, не выпуская руки, сообщил:

— Плохо держишь удар — у тебя лицо чрезвычайного и полномочного посланника к едрене-фене…

— А какое у меня сейчас может быть лицо? Меня ведь действительно послали к едрене-фене, — слабо усмехнулся Тура.

Силов отпустил его руку, хлопнул по плечу — кость треснула, весело пообещал:

— Пройдет! Это у тебя с непривычки! У нас, выгнанных и пенсионеров, масса своих радостей. Так сказать, шальная жизнь на темной стороне луны. Привыкнешь…

Тура помотал головой:

— А я и не собираюсь привыкать…

— Ого! — удивился Силов и завел мотор. Его развалина затарахтела и медленно покатила в сторону Дворца спорта. — Сейчас в тебе оскорбленное самолюбие бушует болезненно и опасно, как ущемленная грыжа…

— Дело не в самолюбии, — грустно сказал Тура. — Теперь моя судьба покатится на доживание…

— Ну-ну-ну! Меньше патетики! Больше юмора…

Тура шевельнулся, но и рта не успел раскрыть, как Силов крикнул:

— И не вздумай только жалобно блеять о том, что мне хорошо рассуждать! Что я это все давно пережил, а твоя рана свежа и кровоточит соплями! И не забывай никогда: ты — почтенный пенсионер, заслуженный ветеран, а я сомнительный субъект, выгнанный из милиции с «волчьим билетом»! За недоверие! Так что с тобой наш фараон Эргашев поступил еще по-божески!

Они помолчали, и Тура, сглотнув тяжелый ком в горле, спросил:

— Ты меня для этого вызвал? Чтобы это сказать мне?

— И это тоже! — кивнул Силов. — Твое счастье, что в наше время честных людей — как эритроцитов, два-три в поле зрения. И они по ошибке посчитали тебя честным и тихо выперли…

— Знаешь что, останови свой тарантас, я выйду. Иначе я тебе дам в морду, — сказал негромко Тура.

— И то и другое невозможно, — засмеялся Силов. — Останавливаться на Великой Транспортной развязке запрещено. А если дашь мне в морду, мы свалимся с эстакады, и завтра Назраткулов со скорбным ликованием похоронит нас в обнимку — друзья до гроба, дураки оба. Перечислит наши действительные и мнимые достоинства и скажет: «Работу нашу, проведенную с Халматовым и Силовым, прошу признать удовлетворительной…» И примется за Энвера или Какаджана… Поэтому, если хочешь разрядиться — дай лучше в морду себе. Это будет убедительнее и справедливее. Ведь это ты меня предал, когда на меня навалилась вся общепитовская шайка, а не я тебя…