Читаем без скачивания Побочный эффект - Татьяна Туринская

Балкончик, хоть и маленький, но выглядел весьма живописно: несколько кованных витых колонн, расцветающих вверху раскидистыми ветвями, были соединены сплошными листами толстого стекла, так, что любопытные прохожие могли видеть стоящих на балкончике людей во весь рост. И лишь верхние части стекол, словно спрятанные за кованными райскими кущами, открывались наружу, давая доступ свежему воздуху.

Ирина глотнула морозного воздуха и взглянула на Черкасова с благодарностью: молодец, мальчик, все правильно сообразил, именно это ей сейчас и было необходимо. Вот только холодно, а она в открытом платье, защищенная от мороза лишь шелковым флером. Но какая же эта защита, ведь натуральный шелк не греет, а очень даже наоборот. Ирина только подумала об этом, не произнеся ни слова, но Вадим то ли прочел это в ее глазах, то ли, и даже скорее всего, сам догадался – не дурак ведь, дурак бы не понял, снял пиджак, накинул на плечи замерзшей дамы, и стянул лацканы пиджака на ее груди, укрывая от декабрьского морозца. Так и застыли, словно ледяная композиция: почти вплотную друг к другу, его руки придерживают пиджак практически на ее груди, не переходя при этом граней дозволенного. И – глаза в глаза, и никаких слов, и никаких мыслей. Только глаза в глаза, почти впритык, почти поцелуй, но еще не поцелуй. Оба хотели, но оба понимали, что нет, нельзя, любое дальнейшее движение – шаг за грань дозволенного. Потому и замерли в этой нелепейшей позе, не в силах оторваться друг от друга. Долго стояли, не слыша музыки в зале, не замечая праздничных фейерверков за стеклом, бликов фотовспышек. Близко, рядышком, едва удерживаясь на грани, и чуть не теряя сознания от предчувствия запретного поцелуя.

Ирина сто лет ни с кем посторонним не целовалась. Вернее, двадцать. Почти двадцать. Поцелуи же родного, как часть самой себя, Сергея уже давно перестали ввергать в пучину страстных ощущений. И теперь Ира наслаждалась давно забытым чувством, когда что-то поднимается из самых низких глубин организма и застывает комков в горле, когда становится вдруг трудно дышать, когда распирает грудь горячей волной, не стынущей на морозе. Наслаждалась, прекрасно понимая, что продолжения не будет, продолжение невозможно, и даже невинный поцелуй она никогда не сможет себе позволить. Только ожидание, только ощущение чего-то запретного, не больше. И в эту минуту она не удивлялась, почему же ей так приятно стоять здесь, в этом ажурно-чугунном зимнем саду, в замечательной имитации воздушной беседки, рядом с этим мальчишкой, который моложе ее, страшно сказать, на невероятных шестнадцать лет, с тем, кто был противен до омерзения еще несколько часов назад…

А совсем рядом, за стеклом, стояла Ларочка Трегубович. Стояла долго, не отводя от парочки глаз. И хищно улыбалась каким-то одной ей ведомым мыслям…

Николай Черкасов, бравый лейтенант с усами, слова своего не сдержал. Не мог он забыть о том, что видел собственными глазами, в чем лично принимал участие. А потому денно и нощно рассказывал супруге, кто она есть на самом деле. Его дико унижало сознание того, что жена его ни кто иная, как шлюха подзаборная. И что имели ее все, кому не лень, и имели так, как подсказывала каждому его извращенная фантазия. С другой стороны, память предательски часто возвращалась к дикой той оргии, когда к нескончаемому своему ужасу он имел возможность воочию убедиться в том, что все забавные сказочки про любимую его певицу, Паулину Видовскую, истина в последней инстанции. Хуже всего было то, что с ним, законным мужем, Паулина была холодна, словно ледышка, и то наслаждение, то запретное удовольствие, что Николай испытал в том «гареме наоборот», в роли мужа оказалось ему недоступным.

От сцены Паулине пришлось отказаться. Николай в ее жизни случился как нельзя кстати, так как именно в это время всплыли фотографии грязнейшего содержания с ее участием. Слухи поползли сначала по Москве, а потом, как водится, дошли до самых до окраин. И, дабы не ставить супруга, а еще больше саму себя в неловкое положение, Паулине пришлось сменить длинные светлые волосы, визитную карточку Видовской, на мальчишескую стрижку цвета «спелой меди». Нельзя сказать, чтобы новая прическа Паулину изуродовала – вовсе нет, она по-прежнему была красавицей, однако на себя прежнюю походила очень мало.

Сменить довелось не только фамилию и прическу. Буквально через два дня после срочной свадьбы Николай Черкасов вместе с новоиспеченной супругой отбыл к месту службы в Иркутск. Паулину это обстоятельство страшно бесило: мало того, что ей пришлось оставить сцену ради этого солдафона, так еще и увез ее из родной Москвы в самую настоящую, по ее разумению, Тмутаракань. Теплых чувств к Николаю после всего этого, естественно, она испытывать не могла, но вынуждена была терпеть его присутствие в собственной жизни. Ничего-ничего, вот пройдет времечко, улягутся сплетни, забудется имя Паулины Видовской, самые злые языки перестанут обсасывать подробности ее личной жизни, и она еще вернется. Правда, фамилию Видовская ей уже никогда не носить, но она может испытать судьбу под именем Паулины Черкасовой. И выглядела она нынче совершенно иначе – вряд ли кто-нибудь додумался бы провести параллели с той самой скандально известной Видовской… Вот имя разве что… Имя Паулине и впрямь досталось редкое, а стало быть, ее могут идентифицировать именно по нему, но отказаться от своего имени она никак не могла. Как ни крути, а с самого раннего детства это была ее визитная карточка, самый верный талисман. Она ни разу в жизни не встречала тезку, никогда ей не доводилось оглядываться, когда ее именем окликали кого-нибудь другого. Нет, решительно, изменить своему имени Паулина не могла.

Николая она ненавидела. Да и мало какая женщина смогла бы любить, во-первых, свидетеля своего позора, во-вторых, постоянно тычущего ее в тот позор очаровательным носиком. Ведь редко случался день, когда Николай не напоминал ей о грязном прошлом. Днем он еще хоть как-то старался сдерживать себя, хотя все равно периодически проскакивали его излюбленные словечки «шлюха» да «блядь» (последнее он произносил нарастяжку, и оно звучало из его уст, как «билять»). Ночью же становилось еще хуже. Паулина не знала, чего он от нее хочет. Вроде и старалась, исполняя все его требования, но он только злился, оскорбляя грязно и мерзко, непременно вставляя излюбленную свою фразу:

– Тебе мало меня, да? Тебе непременно надо побольше зрителей, а лучше участников. Шлюха, тварь! Я один тебя не завожу, да? Может, мне роту свою привести, может, тогда ты продемонстрируешь свои блестящие таланты?

Хуже всего было то, что буквально через пару недель после свадьбы Паулина почувствовала неладное. И совсем уж отвратительно было то, что это неладное оказалось правдой: да, она таки забеременела. Ощущения сами по себе были не из приятных: тошнота, тупая тянущая боль внизу живота… Но эти физические неприятности казались такой мелочью по сравнению с моральными страданиями Паулины. Во-первых, она сама не предполагала, кто мог бы претендовать на лавры отца ее будущего ребенка. Конечно, она вполне могла забеременеть от Николая, ведь с ним-то она точно спала. С другой стороны, если верить Николаю, претендентов на отцовство было хоть отбавляй. Но можно ли верить Николаю? Были ли все эти жуткие оргии на самом деле, или Николай придумал их только для того, чтобы жениться на ней? Ведь, не будь всей этой грязи, Паулина ни за что на свете не согласилась бы выйти замуж за этого мужлана! Наверняка это он все подстроил. А на самом деле не было, и быть не могло никакого группового секса. Она же не какая-нибудь… Она же приличная девушка, она – Паулина Видовская!

Но как тогда объяснить наличие грязных сплетен о бурных групповушках с участием Видовской? А может, сам Николай их и распустил все из той же навязчивой идеи жениться на ней. Да, да, наверняка так оно и есть, он сам все это придумал! Подлец и мерзавец! Он все просчитал, он сделал все для того, чтобы она не могла уйти от него, чтобы закрыть ей доступ на эстраду, в мир людей утонченных, ценящих ее красоту, ум и интеллект.

Однако Николай слишком хорошо играл роль возмущенного супруга – прирожденный актер! Всю беременность он тыкал Паулину носом в то, что под сердцем она носит неизвестно чье дитя. Неизвестно, чье грязное, похотливое семя привело ее к беременности. И какой он, Николай, герой, что спас шлюху от позора, и каково ему, бедолаге, каждый вечер ложиться в постель с беременной распутницей и грязной шлюхой… Впрочем, подобные стенания не мешали ему каждую ночь заворачивать беременную супругу то так, то этак, периодически хлестать по щекам за то, что не оправдывала она его надежд на развязный безудержный секс, которым одарила лишь раз, той мерзкой, но такой восхитительной, даже волшебной ночью.

Спустя девять месяцев, как и положено, родился мальчик. К несчастью, появился он на этот свет абсолютным блондином с голубыми глазами. А ведь Николай Вадимович Черкасов, записанный в метрике мальца, как отец, был бравым кареглазым брюнетом. И все пуще неслись проклятия в сторону Паулины. Мальчишка же, названный в честь отца Николая Вадимом, вызывал у новоявленного папаши и вовсе невиданный гнев. И то, что к трем годам уже ничто не напоминало о блондинисто-голубоглазом прошлом ребенка, уже не могло изменить отношения отца к сыну. И пусть нечастые в их доме гости непременно указывали на буквально бросающееся в глаза сходство отца и сына – Николай лишь с плохо скрытой ненавистью бросал горящий взгляд в сторону мальчишки, и тут же улыбался гостям: мол, а на кого же еще может быть похожим его сын.