Читаем без скачивания Ласточка с дождем на крыльях - Евгений Дубровин

– Как всегда, Ярослав Петрович? – спросил Сафонов.

– Как всегда.

«Как всегда» – это значит ресторан Казанского вокзала. У них существовала такая традиция. Откуда бы шеф ни возвращался, они всегда отмечали это событие в ресторане Казанского вокзала. Там почти всегда было довольно свободно, готовили прилично, обслуживали быстро, официанты не строили из себя министров, а самое главное – там невозможно было встретить знакомых – какой дурак потащится кутить в вокзальный ресторан?

– А что случилось с Колей?

– Так… взял отгул. Семейные неприятности… А другого я не захотел, – Антон Юрьевич вел машину уверенно, впрочем, водители сами уступали дорогу, видя «автомобиль посла», – в честь приезда шефа Сафонов прикрепил красный флажок.

У личного шофера Красина – Коли вечно были семейные неприятности. Причина – его неутомимая ревность. Жена Коли Вера работала в их институте курьером. Смазливая разбитная бабенка строила глазки каждому встречному; не очень загруженная работой, она часами болтала с мужчинами где-нибудь в укромном уголке, в неимоверном количестве поглощая сигареты, которыми ее угощали. Впрочем, курила она, не затягиваясь, «для форсу», подражая «элегантным», «современным», «эмансипированным» женщинам.

Знакомых у Веры было столько, что ревнивый Коля. просто сбивался с ног, выслеживая жену. Задача осложнялась еще характером Вериной работы: ведь рассыльная вечно в «бегах», попробуй найди. Зато уж вечером шофер Коля устраивал допрос с пристрастием. Рассыльная Вера не отличалась робким характером, сразу же пускала в ход два вида оружия: острый язык и острые ногти, можно сказать, кошачьи когти. Поэтому Коля, по сути дела так ничего и не выяснив, являлся утром весь залепленный лейкопластырем, в синяках, а в особа тяжелых случаях «бюллетенил» или «отгуливал».

Общественные организации сначала пытались наладить в семье нормальные отношения, но из этого ничего не вышло, и в конце концов махнули рукой. Ярослав Петрович тоже предпринимал попытки внести мир в раздираемую вечными войнами семью, беседовал и с Колей, и с Верой, на что получал всегда одинаковые ответы:

«Я ее, с..у, все равно поймаю», – мрачно говорил Коля.

«Я свободный человек, а не раба», – жизнерадостно отвечала эмансипированная рассыльная.

Ресторан только что открылся после перерыва. Было чисто, светло и пустынно. Они выбрали столик в центре зала, откуда хорошо был виден весь купол потолка, расписанный щедро, красочно, помпезно еще в те времена, когда на «излишества» не жалели ни сил, ни средств. Красин любил этот «церковный» купол не только за роспись, но и за то, что купол всасывал в себя все звуки, словно вентиляционный колпак над чадящей плитой. В ресторане можно было громко разговаривать, не боясь быть услышанным за соседним столиком, ибо слова тут же «уходили в небо».

Ярослав Петрович предоставил компании изучать меню, а сам пошел в парикмахерскую, подстригся и побрился, помыл голову – все-таки «лазерный» взгляд секретарши смутил его. Они и раньше брали Танечку с собой в таких случаях. Не только для того, чтобы он подписал срочные бумаги, а она отправила их, но и для «антуража», но раньше она так на него не смотрела.

Все в институте были глубоко убеждены, что директор института и секретарша «живут». Улик никаких найти не могли, но где же это видано, чтобы молодой симпатичный начальник не жил с молодой симпатичной секретаршей, да к тому же еще незамужней.

Но Красин «не жил» с Танечкой. Он вообще, как это ни покажется странным, испытывал чувство скованности, неуверенности, даже легкой боязни в присутствии секретарши. Он не мог понять, что она за человек. Держалась Танечка ровно, корректно, без тени подхалимажа или лести. И не только с ним, но и с другими. В институте ни с кем не дружила. Впрочем, может быть, наоборот: с ней никто не дружил – мало ли что шепнет шефу в постели.

В общем, у них были сугубо официальные отношения. Хотя однажды… Однажды на банкете… Как-то на банкете в честь иностранцев… вернее, уже банкет закончился и они спустились из ресторана в подвал здания, в бар… Так вот в баре его пригласила танцевать иностранка… Креолка… Красин еще на банкете заметил, что она поглядывает на него… Светлая креолка, почти не креолка, а сильно загоревшая на юге женщина с черными удивленными глазами.

Красин не умел и не любил танцевать, но когда приглашала женщина, не отказывался, а шел и послушно топтался в такт музыки, смущенно улыбаясь и извиняюще разводя руками…

Но, наверно, креолка знала волшебное слово. Или волшебное движение. А может быть, все дело было в музыке… Музыка мало походила на музыку в обычном понимании слова. Она несла в себе огромное беззвучное движение ночной океанской волны, покачивание черных пальм над белым песком, ритмичное прикосновение ветра, несущего пряные запахи… И Ярослав Петрович отдался этим ненавязчивым, но властным, сильным звукам, и его тело заскользило легко и плавно, словно щепка на гребне океанской волны. А креолка, почти не видимая в полумраке, вела его, и манила, и уводила все дальше и дальше в глубь океана едва уловимой улыбкой, серьезными большими глазами, прохладными короткими прикосновениями гибкого тела… И Красин плыл и плыл навстречу небу все дальше и дальше от темного берега…

В этот момент Танечка, танцевавшая рядом, и сказала: «А вы, оказывается, прекрасный танцор, Ярослав Петрович». До сих пор Красин не мог понять, что такое было в голосе его секретарши: насмешка, зависть, покровительственное удивление, но, видно, что-то такое было, потому что волна сразу опала, ветер утих, Красин сбился с ритма, благодарно поцеловал креолку в удивленные глаза и ушел из бара.

После этого он никогда не оставался на банкете дольше, чем того требовали приличия. Но странное дело – после случая в баре Ярослав Петрович научился танцевать и полюбил танцы. Он понял то, чего раньше не понимал. Оказывается, танец – это окно в другой мир, в другое время. Достаточно лишь отдать себя музыке, и она сама унесет тебя, куда ей вздумается…

Стыдно признаться, но после этих слов «А вы, оказывается, прекрасный танцор, Ярослав Петрович» Красин стал замечать за собой, что инстинктивно старается избегать общения со своей секретаршей. А однажды ему даже приснился детский сон. Добрая волшебница-креолка ведет его за руку в прекрасный сад, но налетает злая волшебница, похожая на хищную птицу с чертами Танечки, обращает в бегство креолку, а ему царапает лица острыми когтями. Он долго помнил этот сон, потому что утром обнаружил на лбу царапины – следы нервного сна.

Когда Красин вернулся из парикмахерской, сервировка стола заканчивалась. Конечно, как всегда, командовал Сафонов. То есть суетился Головин, но главным был все-таки Антон Юрьевич. Во всяком случае, официантка никак не реагировала на мельтешение Андрея Осиповича, но понимала все взгляды Сафонова.

Все было заказано со вкусом, в меру. Антон Юрьевич знал кулинарное дело не хуже любого другого – под его руководством официантка так искусно перемешала компоненты блюд и так украсила их, что это теперь была вовсе не ресторанные блюда, а нечто невиданное, экзотическое.

Ярослав Петрович подписал бумаги, и Танечка спрятала папку за спину, прижала телом к стулу. Мужчины следили, как она убирала со стола папку, потом Сафонов достал записную книжку и коротко доложил об институтских делах. Дела, в общем, обстояли неплохо. Особых ЧП не произошло, выполнение плана шло по графику. Разносов от вышестоящих организаций не поступило.

Красин одобрительно кивнул и в свою очередь информировал о результатах командировки. Слава института растет, все объекты, воздвигнутые в городе по их проектам, выглядят превосходно. Намечается получение еще одного интересного заказа. Гордеев жив, здоров, процветает и передает всем привет.

Выпили по бокалу сухого вина за успех общего дела, после чего быстро позавтракали и направились к «форду» Сафонова. В дверях Танечка замешкалась, и получилось так, что Красин и секретарша шли через вокзал рядом.

Ярослав Петрович сразу догадался, что Танечка замешкалась специально и оказались они рядом недаром: у секретарши есть для него секретное сообщение.

– Что случилось? – спросил директор.

– Вам письмо.

– Анонимка?

– Да, не подписано…

– Вы же знаете…

– Да, я знаю. Однако…

У Красина было правило: анонимные письма, капающиеся его самого или сотрудников, Танечка уничтожала, не показывая шефу. Все это знали, гордились таким обстоятельством, благородством и смелостью своего начальника. Однако получалось так, что секретарша оказывалась единственной хранительницей тайн института, это ставило ее в особенное положение, не всем нравилась такая практика. Многие хотели бы, чтобы директор тоже был в курсе анонимных дел. Все-таки тайны не должны сосредотачиваться в одних руках, да еще женских, считали многие, но все равно сотрудники гордились своим начальником, особенно женщины, ибо, наверно, никто из них не смог бы долго выдержать подобной практики.