Читаем без скачивания Домик в Армагеддоне - Денис Гуцко

– Сборы закончились.

– О, – удивилась Надя. – Как-то внезапно.

Как только Крицын домыл машину, они с Надей приступили к делу. Вынули из большой картонной тубы наклейку, стали примерять. Попросили его принести из гаража стремянку. Он принёс. Примерялись долго, репетировали, как будут наклеивать и разравнивать плёнку, когда снимут защитное покрытие. Спорили, как лучше: из центра или сверху вниз.

– Как обои нужно, – твердила Надя, и Фима подумал, что тот ремонт – в комнате с большим окном – проходил, наверное, с её участием.

Стоя под балконом, Фима отрешённо наблюдал за их работой – как взобравшийся на стремянку Крицын, вывалив мохнатое пузо из-под задравшейся сорочки, прижимал верхний край под самую крышу, как Надя, нервничая и повизгивая, сантиметр за сантиметром расправляла плёнку, вынимая из-под неё защитную клетчатую подложку.

Фима настолько увлёкся, что совсем забыл про человека в униформе, занятого той же по сути работой на высоте пятого примерно этажа.

Когда он взглянул в сторону вышки с рекламным экраном, там всё было закончено. Сероватое прямоугольное бельмо тупо таращилось на посёлок. В небе висели крупные нарядные облака. Никаких следов, никакого вам, господа, Армагеддона. Бытовая химия и клейкий цветастый пластик – всего-то. Будто и не было ничего. Как в песок. Тишь да гладь.

Закончили и Надя с Костей. Хлопнули в ладони, Надя, сдерживая радостный смех, постояла в позе Наполеона.

Подошла к Фиме с видеокамерой.

– Слушай, Фим, тут неважно видно. Посмотри. Темно, как я и боялась. Утром щит не сообразила заснять. С балкона надо было. Хороший был ракурс. Не будешь ругаться?

Даже не взглянул.

– Не надо ничего.

– То есть?

– И запись у себя там не надо выкладывать.

Она недоверчиво заглянула ему в лицо.

– Почему?

– Да ребячество всё это. Действительно. Взрослеть пора.

Ранним вечером они с Надей уезжали в Любореченск. Крицын подбросил их до автовокзала. Извинился, что не может в город отвезти: работа, нужно срочно в Зону – так он про Шанс-Бург говорил. Купил им билеты, сказал, что таким образом расплатиться хочет за Надину идею насчёт наклейки – сам бы он ни за что не додумался, а покраска влетела бы в копеечку.

Взяли кофе из автомата, пока ждали автобуса. Отойдя к киоску «Союзпечати», Надя снимала Фиму с Крицыным, усевшихся на перила мостка, переброшенного через небольшую речку-гадючку. Остро пахло тиной и выхлопными газами. Возле новенького автовокзала сновали пассажиры. Многие невольно задерживали взгляды на пёстрой Надиной голове.

– Ты не принимал бы всё так близко к сердцу, – сказал Костя. – Жизнь как жизнь. Нормальная. И люди вокруг… – Крицын повёл перед собой рукой, на людей, идущих по мосту, на размытые в автобусных окнах лица. – Маршем их в высокую духовность не загнать.

Фима вспомнил лицо Шульги в окне чёрного джипа.

– Я плюс истина, Костя, уже большинство.

– Красиво, да, – Крицын отпил кофе. – Опасная штука – красивые фразы. А всё же светлая кому-то мысль пришла, закрыть вас, пока не поздно. Ты не сердись. Знаю я всё. В «Комсомолке» прочитал. И Надя знает. Зря брехал, получается.

Диспетчер в который раз вызывала водителя «е326вк» к начальнику вокзала. Расфуфыренный дембель, по локти утопив руки в карманах, стоял возле кафе, пьяно улыбаясь в небо.

Надя подошла, уселась рядом с Фимой на перила, принялась просматривать то, что только что отсняла. Двое беседуют, сидя на мосту, уличный шум, обрывчатые реплики проходивших мимо.

– Про что кино, Надежда? – поинтересовался Костя. – Непонятное какое-то.

– А чего тут непонятного? – ответила она, не отрываясь от камеры. – Один хочет, чтобы все были немножко святые, другой боится, что и его заставят. Как-то так… – поглядела по очереди на одного, на другого. – Ой, я что-то не то сказала, да?

В автобусе Фима молчал всю дорогу. Надя сначала рассказывала ему про свою учёбу в университете, про суперлидерство на сайте, про какие-то замечательные отснятые ею кадры, потом тоже смолкла. В проходе возле них покачивалась-поскрипывала сложенная коляска, поставленная на бок. В конце салона шумели пьяные голоса:

– Да говорю тебе, звала!

– Ага, я с тобой уже связался тогда.

– Ну иттить же твою налево!

В Любореченске коротко попрощались, Надя обняла его, бросила: «Звони» – и пошла на свою остановку по зебре перехода. Фима посмотрел ей в спину. Надя выглядела усталой. Мелькнула неведомо откуда залетевшая искорка: «Позвать её? К себе? Никогда ведь не была». Светофор переключился, машины, как водится, рванули, и Надя остановилась на островке посреди дороги. Оглянулась, встретилась с ним взглядом поверх несущихся мимо автомобильных крыш. Спросила кивком головы: «Чего?» Фима помахал ей рукой и зашагал по тротуару.

Войдя во двор, Фима замедлил шаг – споткнулся о неожиданное воспоминание. Хмыкнул. Ночью в Солнечном сказал Наде, что не припомнит папашу под мухой. На самом деле было однажды. Незадолго до смерти бабы Насти. И, стало быть, примерно через месяц после того, как школу окончил.

Сел на покосившуюся лавку, оглядел пустой, залитый жиденькими сумерками двор.

Тогда тоже был вечер, только ветреный: сухое дерево возле гаражей покряхтывало, под ногами кувыркались пакеты из жбанов.

В тот вечер Фима несколько часов слонялся по району, глазел на его квёлую, на излёте, суету – на то, как у входа на рынок последняя торговка крикливо нахваливает припозднившимся хмельным покупателям своих краснобоких раков; как люди на остановках по-пингвиньи жмутся к подкатывающим маршруткам; как гаишник, сунув жезл под мышку, идёт к своей машине с угрюмым нарушителем; как за стеклом парикмахерской усталая парикмахерша держит на весу зеркало, в котором дрожит чей-то затылок с проплешиной… «Скоро и ты сюда впишешься», – говорили ему эти унылые картинки. Со своих прогулок Фима, в общем-то, каждый раз приносил одно и то же – всё ту же тоску. Но часто в те дни шатался по городу, время перед сном убивал.

Дойдя до столбов с бельевыми верёвками, Фима услышал, как его окликнули. Вика Личутина. Бежит к нему, каблучками цокает. Может, и бежать пустилась только для того, чтоб каблуками весёлыми поцокать. И в тот же момент Фи-ма увидел в противоположном конце двора папашку. Папашка тоже его заметил – скорей всего, высматривал, поджидал. Двинулся к Фиме нетвёрдой походкой. «Чего это он?» – удивился Фима, разглядев, что папаша нетрезв.

Вика подбежала. Вся такая радостная. Юбка на ней короткая. От ветра придерживает юбку рукой.

– Привет, Фима!

Папаша остановился в отдалении. Вика улыбается, тараторит бойко:

– Как дела? Рада тебя видеть. Все расползлись, блин, как тараканы. Никого не соберёшь. Идём в «Пушкарёва», посидим? Я, кого смогла, обзвонила. Блин! Вроде хотелось поскорее из школы свинтить, а знаешь, прям ностальгия какая-то!

Не дружили с ней никогда, а тут чуть не на шее повисла. Собственно, по-настоящему Фима ни с кем из класса не дружил. Делал вид разве что, при случае. Жили-то в центре, школа навороченная, в классе одни мажоры. Вот и Вика Личутина из таких, бизнесменова дочь.

– Идём, чего ты? Чего молчишь как в рот воды? Фима, блин!

Папаша стоял, отвернувшись.

– Да нет, Вика, мне домой надо. Занят.

– Ой! Чем занят-то? Поступать готовишься?

– Готовлюсь.

– И я. В медицинский. А ты?

– Я? Не решил пока. Пока так… готовлюсь, в общем, по предметам.

Вика обернулась, посмотрела на пьяненького, стоящего к ним вполоборота, сказала:

– Что за тип? На нас зырит, кажется.

Продолжила свою скороговорку:

– Успеешь ты, выучишь! Зубрила! Что, не отдыхать теперь?!

Папаша, наверное, услышал, как Вика сказала про него: «Что за тип?». Постоял ещё немного и пошёл со двора – туда, откуда пришёл. Фима почувствовал такое облегчение, что на радостях даже с Личутиной поболтал немного. В «Пушкарёв» с ней, конечно, не пошёл. Она бросила ему на прощание: «Надумаешь, мы допоздна там» – и ускакала рысцой звонкой.

А Фима поспешил сначала домой, но возле подъезда вдруг замялся. Не хотелось домой. До десяти – когда баба Настя начинала волноваться и, бывало, выходила его искать – времени оставалось достаточно. «Просто пройдусь ещё чуток», – соврал себе Фима и двинулся за отцом вдогонку.

Зайдя за дом, сразу увидал его сутулую спину в обвислом клетчатом пиджаке. Фима хмыкнул про себя: «Что может быть глупее клетчатых пиджаков? Разве что поношенные клетчатые пиджаки». Папаша подходил к ярко освещённому супермаркету на противоположной стороне Пушкинской.

Нет, не качает его. Издалека и не скажешь, что пьяненький. Пожалуй, ведёт себя немного неестественно, дёргано. По карманам похлопал. Может, ключи проверил или зажигалку… Глаза потёр. Пару раз выписал вензеля какие-то правой рукой – будто мошек отгоняя. Остановился. Волосы по своей привычке – коротким движением от макушки ко лбу – пригладил. Сунул жвачку в рот. Потоптался ещё немного на входе и вошёл наконец в холодный свет за автоматическими стеклянными створками.