Читаем без скачивания Убитый манекен - Станислас-Андре Стееман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Она так обожала это олицетворение всяческих добродетелей, что не смогла его пережить»!
«Приходилось ли тебе когда-нибудь созерцать фотографии умерших в юные годы людей? — прочел он где-то как-то раз. — Меня всегда поражало, что в этих портретах, хотя и сделанных в то время, когда эти люди находились еще в добром здравии, было что-то мрачное… Словно бы те, кто предназначен стать жертвой драмы, несут на лице свой приговор…»
(Жорж Сименон.)Малезу было хорошо знакомо это состояние болезненного страха, это одновременно горькое и покорное ожидание… Но напрасно искал он его на лице, которое лежало перед ним, как тщетны были его поиски и на фотографиях, содержавшихся в альбоме.
Напротив, там он обнаруживал признаки с трудом сдерживаемого горения, напористого тщеславия, может быть, и признаки преждевременной испорченности. Внезапно у Малеза появилась уверенность, что он не один рассматривает фотографию, что за его спиной к низкой оконной раме прижимается чье-то лицо.
Он чувствовал, как давит на его затылок этот взгляд. Такое случается в театре или в трамвае, когда вы спиной ощущаете взгляд любопытного, пытающегося через ваше плечо читать программу или газету, которую вы держите.
Не двигаясь, коротким словом он привлек к себе внимание трактирщика:
— Осторожно! — прошептал он. — Оставайтесь на месте! Сделайте вид, что не слушаете меня! Через окно за мной наблюдает человек… Нет, не смотрите! Выйдите через черный ход, попытайтесь его ошарашить…
Взяв с бара связку ключей, покорный трактирщик с совершенно естественным видом открыл дверь и исчез в глубине.
Малез едва успел незаметно, ногой, отодвинуть стол, как услышал скрип засова и шум голосов на улице.
Резко обернувшись, он крепко схватил оконный шпингалет, потянул его, рванул на себя створки окна.
В нескольких шагах плотный силуэт трактирщика пытался незаметно и не вызывая тревоги приблизиться к другому силуэту, худому и наклонившемуся, словно падающая тень.
При стуке открывшегося окна оба повернули к трактиру свои мертвенно-бледные лица, а затем второго будто сдуло ветром.
— Жером! — завопил Малез, стоя на подоконнике окна и сложив ладони трубочкой. — Жер-о-о-м!
Трактирщик беспомощно опустил руки:
— Он боится побоев… Не любит, чтобы к нему приближались…
Не отвечая, Малез, в свою очередь, нырнул в дождь и мрак.
Но беглец, подгоняемый ветром, уже достиг самого сердца бури.
16. Сорвиголова
На следующий день утром Малез прогуливался перед постоялым двором, раздумывая, передала ли Ирма его записку Арману Лекопту и, если да, согласится ли тот ответить на приглашение, которое в ней содержалось, когда, подобно урагану выехав на Станционную улицу, перед ним с визгом тормозов остановился ярко-красный «Бугатти».
— Хелло, комиссар! Вы поедете?
Небрежно устроившись за рулем, Арман Лекопт в меховой шубе, с растрепанными ветром волосами, помахивал рукой в перчатке:
— В сорока километрах отсюда я знаю окруженный соснами ресторан, где очаровательный ребенок подает вам им самим приготовленные разнообразные напитки. Если вам это улыбается, мы будем там через десять минут.
Не заставляя себя просить, Малез уселся рядом с молодым человеком. Он уже начал порядочно уставать от кривоногих столов трактира, от его засыпанного опилками гулкого пола, от скудного бара, у которого торчали только крестьяне да ломовики.
— Не торопитесь! — все же посоветовал он, сняв из осторожности свою шляпу и положив ее на колени. — У меня есть время.
Арман выжал сцепление:
— И у меня. После того, как я расцеловал отца, сестру и кузину, справился у старой Ирмы, какие есть новости от Лео, ничто больше не задерживало меня в древнем жилище, видевшем мое рождение… Кстати, извините меця за вчерашнее! Лаура решительно настаивала…
Но комиссару не было суждено узнать, чего добивалась Лаура.
С оглушающим грохотом выхлопной трубы авто с головокружительной скоростью рвануло вперед, срезая на мокрой дороге повороты, обрывая листву с придорожных кустарников, лишая кур их оперенья и являясь перед выскакивающими на крыльцо или откладывающими свою лопату крестьянами лишь видением стремительно уменьшающейся вдали красной стрелы.
Сначала Малез уцепился за шляпу. Теперь же, незаметно оцустив ее между ног, он обеими руками судорожно ухватился за сидение, задыхаясь и тщетно пытаясь остановить слезы, которые ледяные порывы ветра выжимали из-под моргающих век.
Они проносились через деревушки, где их появление вызывало всеобщую панику, под невнятные проклятия пастухов обгоняли стада коров, проносились через железнодорожные переезды, когда на машину, словно мстительные руки, уже опускались шлагбаумы, вынудили двух жандармов — двух! — вместе с велосипедами нырнуть в канаву.
— Приехали! — вдруг сообщил Арман Лекопт, выключая газ.
После шумной гонки сосновая роща, где они наконец-то остановились, показалась Малезу погруженной в волшебный покой. Незаметно обмахнув щеки тыльной стороной ладони, он поспешил надеть шляпу, отсутствие которой унижало его достоинство. Вслед за тем он мучительно расправил ноги и ступней пощупал почву, которая казалась такой же зябкой, как палуба торпедированного корабля.
— Сюда, комиссар!
Арман Лекопт уже направлялся широким шагом к длинному бунгало в нормандском стиле, утопающему в гирляндах увядающих вьющихся роз. Толкнув дверь, он возгласил:
— Привет! Это я!
Остановившись, он огляделся:
— А махарани еще нет?
Служаночка, накрывавшая столы яркими скатертями, быстренько подошла:
— Нет, господин Арман. Она будет только к вечеру… Что вам подать?
Арман взглядом спросил Малеза:
— Капельку спиртного, комиссар? Рюмку портвейна? Коктейль? Мари-Анж, два коктейля! Мы их выпьем в роще… Разве что вы хотите согреться, комиссар? В этом случае попрошу разжечь камин!
— Нет дров, господин Арман. И снова начинается дождь…
— В конце концов, устроимся у бара! Сигарету, комиссар?
— Спасибо, — ответил Малез. — Предпочитаю трубку.
С момента встречи с юношей это было первым проявлением его самостоятельности. Еще когда Арман спрашивал, что он хотел бы выпить, комиссар испытывал желание сказать: «Пива!» и удержался, лишь бы не наказывать себя самого.
«Он не похож на Ирэн», — размышлял он, искоса посматривая на своего спутника, пробующего забраться на высоченный табурет. «Он больше напоминает потерянного им брата. Мне легко его представить таким же уверенным в себе, как и того, чувственным и немножко фатоватым, склонным пускать пыль в глаза… Но без злобы и довольного жизнью».
— Признайтесь, комиссар, что приобретение у меня автомобиля никогда не входило в ваши намерения?
Малез не шелохнулся: ему редко бросали его звание в лицо, если с самого начала не хотели показать, что его истинные намерения раскрыты.
— Сознаюсь, — сказал он. — Я воспользовался этим предлогом только для того, чтобы без посторонних поговорить с вами…
Скосив взгляд, он удостоверился, что Мари-Анж не может их услышать:
— Я склонен думать, что ваш брат Жильбер был убит.
— Я тоже, — сказал Арман.
Потом он рассмеялся:
— Предполагаю, вы ждали, что я взорвусь, может быть, перебью здесь об пол с полдюжины бокалов, выражая свое негодование? Это не мой стиль, комиссар. Короче говоря, по своему характеру я больше склонен разглашать то, что остальные скрывают, восхищаться тем, что они презирают, радоваться тому, что их огорчает… Не из злобы — вам не найти никого добрее меня! — а из ненависти к угодничеству…
Он утонул в облаке дыма.
— Вам, наверное, знаком этот тип сорванца… Напрасно ему угрожают самыми страшными наказаниями, сажают на хлеб и на воду, запирают в подвале! Подобно ему я всегда страдал от необузданной жажды откровенности…
— А! — произнес Малез.
И в то мгновение ему и не следовало бы говорить ничего другого.
— Ну что за мину вы скорчили? Вы напомнили мне всех добропорядочных старичков, которым я еще с малолетства в мельчайших подробностях повторял неприятные разговоры, предметом которых они были… И мне было наплевать на громы и молнии моего семейства! Я к ним привык. Вас я попрошу только об одной любезности: позвольте моему отцу угаснуть в неведении о ваших расследованиях.
— Я ручаюсь вам в этом, — сказал Малез.
— Остальные пусть выпутываются сами! Отнюдь не хочу сказать, что всегда испытывал к Жильберу огромную привязанность, но, если посягнули на его жизнь, нужно, чтобы это было до конца прояснено… Еще раз повторю, комиссар, я всегда придерживался мнения, что важно ничего не оставлять в тайне…
Высказываясь, Арман заметно оживился. «Заинтересованность или такая натура?» — спрашивал себя Малез.
