Читаем без скачивания Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта - Мор Йокаи

— Но я только о ней мечтаю. Прямо говорю. Только дурак никчемный от своих слов открещивается.

— Эх, Баран, не знаешь, чего требуешь. Не ты первый попадаешь в эту ловушку, много мы видели таких «никчемных». Парню, который воркует да вздыхает, не место среду нас. Можешь забрать Маду, но придется тебе нас покинуть.

— Уж попытаюсь как-нибудь пережить такое горе.

Захохотал Медведь:

— Понимаю. Не много ты по нас слез прольешь, коли мы тебя с Мадой отпустим на все четыре стороны. Так-то оно так. Но если кого мы заклеймили «никчемным», того отпускаем очень хитрым способом. Не вспоминаешь ли молодца, которого мы втиснули в расселину, когда ты впервые здесь появился? Он был тоже «никчемным». Каждого, кто влюбляется, охает да стонет, отпускаем мы только через расселину. Неразлучной парочке выдаем свечу, котомку с хлебом и вином. Они уходят в каменную трещину, идут, покуда можно идти, и живут, пока хватает хлеба с вином, и видят, пока свеча горит. Даже целоваться-миловаться могут. Многие прошли этим путем. Думаю, ты в каждом углу скелет найдешь, а то и два скелета, сплетенных в объятьях. Ну как? Выбирай.

Ничего не скажешь, радости мало среди скелетов свадьбу праздновать! Но когда я увидел устремленные на меня несравненные глаза Мады, забыл про свадебных гостей с того света и сказал: ну и ладно, лишь бы Мада стала моей, а свадьба пусть хоть в адской бездне играется.

И объявили мы бестрепетно, что любим друг друга и не страшимся трещины в скале. И велел Медведь позвать попа.

Бородач, знакомый мне по прошлой церемонии, на сей раз явился в еще более роскошном убранстве (взятом, надо полагать, из новых трофеев моего сиятельного тестя) и свершил весьма странный брачный обряд, пробормотав несколько малопонятных фраз, напоминающих цыганские заклинания.

Набросили нам на плечи драгоценные меха, надели на головы золотые колпаки, дали котомку с едой и кувшин, а затем подвели к той самой расселине, куда за несколько месяцев до этого впихнули трусливого бедолагу, коего сочли недостойным находиться в обществе. Откатили каменную глыбу, потом все пожали нам руки, а растроганный Медведь даже обнял и поцеловал дочь на прощанье. Выдали мне и Маде по свече, подвели к расселине и… задвинули за нами камень. Громкие голоса из пещеры доносились как слабый неясный шум, словно раковину к уху поднесешь.

Мада сделала мне знак не робеть, следовать за нею. Тесный проход в скале изгибался, нигде не расширяясь, и мы шли друг за другом, пока на пути нам не встретился грот размером с крестьянскую каморку.

Мада сказала, что нет смысла сегодня идти дальше — здесь хорошее место для ночлега.

— Ночь-то мы здесь проведем, — рассудил я. — Стоит только свечи погасить. А когда настанет завтра? Здесь не забрезжит заря, петух не прокричит. Кто воскликнет: вставайте, настало прекрасное солнечное утро!

— Ах, Баран, — упрекнула меня Мада. — Или ты пожалел, что ночь, проведенная в моих объятьях, никогда не кончится?

— Нет, совсем нет.

Тогда расстелили мы наши меха, достали еду и вино. Выпили, и стало нам весело и хорошо. А в хорошем настроении и поцелуи рождаются.

Потом спросила Мада:

— Как ты думаешь, в аду мы или на небесах?

— На небесах, конечно, — ответил я незамедлительно.

Она погасила свечи и прошептала в темноте:

— Ты меня видишь?

— Нет, не вижу.

— Нет, видишь. Смотри на меня и повторяй, что я скажу.

Мада принялась читать «отче наш», «верую», «богородицу», и с каждым словом лицо ее мне казалось светлее и светлее, и постепенно озарилось наше подземелье. Я, конечно, ничего не сказал, чтобы жена моя особо не возгордилась. Но с этого момента я уверовал: Мада — святая, посланная мне господом.

Никогда в жизни не был я так счастлив, как здесь — погребенный в каменной могиле.

Время проходило, и я не задавался вопросом, перейдет ли эта ночь в какой-нибудь рассвет, когда Мада нежно пробудила меня и зажгла свечи.

— Как ты считаешь, — улыбнулась она, — что дальше с нами будет?

— Думаю, гайдамаки просто решили нас испытать и скоро выпустят.

— Не надейся. Мы к ним больше не вернемся.

— Неужто Медведь оставит на погибель единственную дочь?

— Плохо ты знаешь Медведя. Кого он в расселину заключил, тому нет обратной дороги.

Ужаснулся я по-настоящему и стал было раскаиваться: ради любовных утех такую судьбу накликал. Но Мада поднялась и велела идти. Я вспомнил, как светилось ее лицо в ночи, и ко мне вернулась моя уверенность.

Шли мы каменным коридором, там и сям попадались гроты — маленькие и побольше. Пугливо я заглядывал в каждый грот — не увижу ли скрюченных скелетов, коими стращал меня мой тесть. Но не нашел ни единого мертвеца.

А пещерный ход шел все дальше, и встречались нам иногда дивные, сверкающие кварцем и горным хрусталем залы, полные причудливых изваяний. И вдруг расширился путь, и что-то засияло в глубокой мрачной дали. Солнце.

— Свобода! Свобода! — закричал я и прижал Маду к груди.

— Свобода? Нет, всего лишь очередная неволя, — проговорила она кротко и печально. — Сейчас увидишь.

Мы шли обнявшись — дорога стала просторной. Свечей не требовалось, солнечный свет вел нас. Мы увидели голубое небо, побежали как безумные, чтобы охватить его взглядом, вдохнуть всей грудью. Наконец мы достигли края пещеры — перед нами простирался Остров-сад.

Настоящий остров, только окруженный скалами, а не морем. Повсюду скалы крутые и высокие, никакой дороги из долины или в долину, кроме тесной тропы, что привела нас сюда. Голые, вздымающиеся ввысь скалы, горные вершины, сдвинутые, словно башни гигантского собора, глубокие проемы, трещины в скалистых стенах; множество базальтовых колонн резко и прямо шли вверх, затем вогнуто изгибались, создавая впечатление разрушенного свода над Островом-садом, над круглым зеленым оазисом, пересеченным полосами обработанных полей; в южной стороне виднелся правильный квадрат огородов, окруженный пышными фруктовыми садами.

На головокружительной высоте из стены пещеры Пресьяка бил ручей, сначала распыляясь об острые камни и образуя вечную радугу над сей обетованной землею, а затем спускаясь прихотливой серебряной змеей. Сквозь прозрачный туман виднелись белые домики.

— Здесь нам предстоит жить — тихо сказала Мада. — Нам никуда не уйти отсюда. Гайдамаки поселяют здесь тех, кто недостаточно храбр для их ремесла или же устал от бесконечных опасностей, или не хочет расстаться с полюбившейся женщиной. Так они и живут здесь все вместе, трудятся, обрабатывают землю, и мир для них замкнут этими скалами.