Читаем без скачивания Клор (СИ) - "Бэзил И. Зеро"

С полминуты мы молчали, размышляя каждый о своём.

— Так с чего начнём? — Джин заговорила первой.

— На Бирже линейная полиция есть?

— Формально — да, но…

— Кого можно спросить про местный расклад, не связываясь с бандитами и прочими интересными личностями?

— Формально городовой на Бирже — Кахваджи, но… — в округлившихся глазах Ферон плескался чистейший, стоградусный когнитивный диссонанс.

— Формально или не формально, а мы идём к Кахваджи, — отрезал я.

Глава 8. Пятна крови говорят мне вслед

Перспектива: Кахваджи Кхандо, человек в гармонии с окружением

Я так понимаю, мир устроен вот как: то про меня все забывают на несколько месяцев, а то всем всё и сразу подавай. Сначала Степной Волк — ему вынь да положь какого-то непонятного проповедника. И ладно бы хоть проповедник вообще существовал, так нет, Острый с ребятами с бодуна пошли на опохмел стрелять и встретили что-то среднее между тушканом и майцом. По-моему, история тут простая как водка с Батрачки: сначала ты ловишь белку, а потом белка — тебя, но Волк так не думает. Как будто он вообще думать умеет, подпивасник шерстяной.

И теперь вот опять: недели не прошло, заваливается новый городской комиссар в обнимку с Фероновской, гхм, гетерой и спрашивает: а где это у вас тут, гражданин городовой, дикие бомбисты водятся, а то руки чешутся пристрелить кого-нибудь. Благородные, мать их неудобью сказывай. И когда только нового комиссара назначили вообще?

Перспектива: агент Ликвидатор, локальный идентификатор «Pa-233»

Улица встретила нас стеной из совершенно ледяной мороси. Джин в один приём собрала эфирный зонт, спугнув жирного ворона, меланхолично созерцавшего арку входа.

— Серьёзный птиц, — задумчиво прищурившись, заметила Ферон.

— Идём, — одёрнул я её. — Этот треклятый дождь, кажется, пытается растворить мою кожу.

Шли молча. Почти все обитатели Биржи забились по своим норам: за весь путь от площади до улицы Гравёров я увидел только одно совершенно голое и весьма косматое нечто, сосредоточенно обмазывающееся содержимым кучи помоев. Уже перед самой сторожкой городового Джин поймала меня за руку:

— Насчёт Кахваджи…

— Я весь внимание, — я решил не прятать саркастичного тона.

— Гениальные мысли вообще-то постоянно преследуют его. Но Гаев одеколон пока что позволяет Кахваджи оставаться быстрее.

— Ага…

Да, такое положение вещей вполне объясняло желание Ферон пойти к кому угодно, кроме городового. Но я привык ставить интересы службы выше личных симпатий. Короткий стук, скрип двери и укол сожаления о том, что не послушал доброго совета старшей коллеги. Казалось, что стены изнутри специально поливали вёдрами одеколона. Нотки отвергнутого пищеварительной системой обеда и задубевших от пота портянок завершали композицию боевого отравляющего вещества. А я, помнится, ещё думал, что на Бирже воздух не вполне свеж…

— Я справлюсь. Можешь подождать снаружи, — предложил я Джин, чтобы хотя бы один следователь в паре сохранял трезвость ума.

Она слегка улыбнулась, покачала головой и сплела воздушный фильтр. Я поднял собственную защиту лёгких, и мы шагнули в сумрак.

— Гражданин Кандо? — позвал я, осознав, что никаких признаков разумной жизни в сторожке не наблюдается.

Из горы лежащего у стены тряпья самого подозрительного вида показалась голова. Голова обвела комнату блуждающим взглядом и спряталась назад. Я уже набрал воздуха, чтобы корректно, но твёрдо выразить неудовольствие неуставным видом контрагента, но Ферон меня опередила:

— Эй, алкашня, подъём! — рявкнула она, отвесив куче пинок с разбега.

Голова снова поднялась над уровнем ткани, промычала нечто нечленораздельное и попыталсь нырнуть назад. Именно в этот момент я понял: примат эффективности над гуманизмом — семейный принцип Феронов. Джин просто и незатейливо ухватила Кахваджи Кандо за ухо и, периодически срываясь на змеиное шипение, выдала чрезвычайно мотивирующую речь:

— Слушай сюда, кривоухая ты гряземорда! Либо ты сейчас же встаёшь и отвечаешь на вопросы гражданина комиссара, либо…

Далее городового одним рывком взяли на болевой. И на ещё один. И снова…

— Джин, — голос лишённого убежища Кахваджи сорвался на писк, — отпусти, больно же…

— Ты. Меня. Понял?

— Понял, понял, только не оторви!

Ферон фыркнула и разжала пальцы. Кандо кулём осел на пол, убаюкивая растянутое ухо обеими ладонями.

— Какая же ты всё-таки бессердечная непечатница, — прохныкал Кахваджи. — Видишь же: вокруг меня весь мир — жижа, а внутри совсем сухо. Как жить прикажете, когда такое творится с белым светом?

— Алкаш обыкновенный, — Джин решила провести для меня развёрнутое представление городового. — Ни чести, ни уважения, ни даже простого пива!

— Пусть пиво всякие Волки позорные хлещут! — едва ли Кандо мог выбрать менее удачный момент для защиты своего доброго имени. — А мы стоим на страже города! Да! Мы бойцы незримой войны!

— Войны с мировым заговором парфюмеров разве что, — устало проворчала Ферон. — Слушай, Тит Кузьмич, спрашивай быстрее, чего хотел, и пойдём уже отсюда подальше.

Честно говоря, я чувствовал себя при этой почти семейной сцене несколько лишним. Интуиция подсказывала, что пикировки вроде этой не раз случались в прошлом и, скорее всего, многократно повторятся в будущем. Фокусировка внимания на интересах службы потребовала заметного ментального усилия.

— Гражданин городовой, — голосом несколько более твёрдым, чем требовали соображения заботы о коллеге в тяжёлом состоянии, начал я, — Силы Превентивной Городской Самообороны просят вашего содействия в расследовании террористического акта, имевшего место неделю назад.

— Чё? — реакция Кахваджи явно показала, что я сильно переоценил концентрацию крови в его внутривенном спирте.

— Тоуро Соплю помнишь?

— Каво?

— То-у-ро, — по слогам отчеканил я, присев на корточки перед собеседником.

— Соплю-то?

— Его самого.

— Помню, конечно. А чего с ним? Опять на уважаемых людей кляузы строчит, подстилка имперская?

Я переглянулся с Джин. Она пожала плечами. Я продолжил по биту выуживать из тела городового информацию:

— Мы ищем его. Ты знаешь, где он живёт?

— Тоуро?

— Да, Сопля.

Лоб Кандо сморщился от интенсивной мыслительной деятельности, как пересушенная изюмина. Спустя полминуты Ферон демонстративно подпёрла стену и начала насвистывать какой-то незнакомый мне мотив. Через минуту я аккуратно начал прощупывать Кахваджи диагностирующими заклинаниями. Две минуты спустя лицо городового просветлело, и он на одном дыхании выдал:

— Шестая по Лампадке, там вниз раковальня, а галерейку Плитка держит — она ещё Арти отстёгивает. У Сопли конура в северном углу, на него ещё сосисочные всё жалуются, что он по утрам горшок в окно выплёскивает, им на лотки.

Я хотел получить комментарии практически к каждому слову, но Джин уже развернулась на выход.

— Спасибо, гражданин городовой, ваш вклад неоценим, — прокряхтел я, возвращая обмякшее тело в пригретую берлогу.

Едва я вышел наружу, Ферон быстрым шагом направилась вглубь Биржи.

— Ты, кажется, поняла, что сказал Кандо? — спросил я, подстраиваясь под не вполне подходящий серьёзным людям темп движения.

Джин коротко кивнула и добавила:

— Кхандо.

— Что, прости?

— Его фамилия — Кхандо. «Ка» аспирированное. Кандо живут в Деновее, в Клоре ты ни одного не встретишь после той истории в конце войны за независимость.

Несколько метров я осмысливал полученную информацию. База данных Талоса утверждала, что Кандо и Кхандо — одна семья, и вся разница в том, каким диалектом синтана мы пользуемся. В клорском Лён Ньол верная форма — Кхандо, в аксиотском Риэн Мар — Кандо. Пока я размышлял о роли шибболета в политической самоидентификации, Ферон поинтересовалась:

— Тит Кузьмич, почему ты со вспомогательными заклинаниями так сильно тупишь? С боевыми, кстати, тоже, хотя и не столь критично.