Читаем без скачивания Антиох Кантемир. Его жизнь и литературная деятельность - Р. Сементковский

руках Верховного совета, состоявшего из восьми членов: четырех Долгоруких, двух Голицыных, Головкина и Остермана. Но управлял всеми делами, собственно, один лишь Дмитрий Голицын, пользовавшийся как орудием фаворитом Петра II, Иваном Алексеевичем Долгоруким. Мы о последнем уже говорили, указывали, как он по ночам, «словно исступленный», врывался во главе драгунов «в честные дома» – «гость досадный и страшный». Вот как, со своей стороны, характеризует его Кантемир:

Сей новый Менандров друг Ксенон назывался,Коему и власть, и чин высокий достался.В двадцать лет, юность когда и в узде ретива…Неумерен в похоти, самолюбив, тщетнойСлавы раб, невежеством наипаче приметной;На ловле с младенчества воспитан с псарями,Век ничему не учась, смелыми словамиИ дерзким лицом о всем хотел рассуждати(Как бы знание с властию раздельно быватиНе могло), над всеми свой совет почитая,И чтительных сединой молчать заставляя,Хотя искус требует и труды, и лета.Довольно об нем; одна та его приметаДураком кажет.

Но этот «дурак» был благодаря благоволению к нему Петра II влиятельнейшим человеком в государстве и слепым орудием в руках Голицына. Все остальные члены Верховного совета, не исключая и умного Остермана, занимавшего тогда выжидательную позицию, трепетали перед Голицыным, опасаясь за свое имущество и даже жизнь. Когда ребенок на престоле внезапно умер от оспы и речь зашла о его наследнике, о том, кто займет его престол, князь Голицын на вопрос, кого избрать, ответил: «Кого изволите, только надобно себе полегчить», – и когда его спросили, что он под этим разумеет, пояснил: «Так полегчитъ, чтобы воли себе прибавить». Слова эти могли быть истолкованы в различном смысле. Возникал вопрос, кому, собственно, надо «воли прибавить?» Всякому предоставлялось думать, что именно ему. Но Голицын, как ясно видно из кондиций, предложенных Анне Иоанновне, имел в виду Верховный Тайный совет, т. е. себя самого. Он опасался, что со вступлением на престол герцогини Курляндской может восторжествовать немецкая партия.

Анна Иоанновна, правда, будет обязана ему престолом, но чувство благодарности не всегда прочно, или, как говорит наш историк, «Голицын знал, что сначала будут благодарны, но потом какой-нибудь сын конюха русского или курляндского через фавор оттеснит первого вельможу на задний план; надобно дать вельможеству самостоятельное значение». В таком духе и были составлены знаменитые кондиции, предложенные будущей императрице; власть ее была подчинена Верховному совету, т. е. Голицыну, и только для виду была сделана ссылка на «шляхетство», т. е. дворянство. Кондиции были посланы Анне Иоанновне в такой момент, когда в первопрестольной столице собралось по случаю ожидавшегося бракосочетания Петра II с сестрой его фаворита, княжною Екатериной Долгорукой, все знатное «шляхетство». И что же мы видим? Как только разнеслась весть о затее Тайного совета, тотчас же произошло сильнейшее волнение, и обнаружилось большое недовольство. Но Голицыну удалось сдержать его. Сенат, генералитет, представители дворянских фамилий, – все это собиралось, волновалось, кричало, но оказывалось бессильным перед волей Голицына. Вот что пишет Прокопович по поводу собрания, в котором одобрены были кондиции: «Никого, почитай, кроме верховных, не было, кто бы, таковые слушав, не содрогнулся, и сами тии, которые всегда великой от сего собрания пользы надеялись, опустили уши, как бедные ослики; шептания некие во множестве оном прошумливали, а с негодованием откликнуться никто не смел. И нельзя было не бояться, понеже в палате оной, по переходам, в сенях и избах многочисленно стояло вооруженное воинство». Таково было собрание, одобрившее кондиции. Понятно, что при таких условиях одобрение это не могло быть прочным, и тотчас же начались сомнения, колебания. Сенаторы, генералы, шляхетство раздробились на партии, из которых главными были кружки князей Барятинского и Черкасского; душою же первого был наш известный историк Василий Никитич Татищев, а второго – Кантемир. Но были и многие другие кружки, и все они с одинаковою горячностью обсуждали поднятый Верховным советом вопрос. Вопрос этот, собственно, касался будущей формы правления, на самом же деле речь шла о том, как бы «себе полегчить», по меткому выражению Голицына, а «полегчить» себе означало не только «прибавить себе воли», но и – главное – свалить с себя многочисленные государственные повинности, возложенные на дворянство русскими царями вообще и в особенности Петром I. Это отлично понял Голицын, который, ограждая в кондициях права Верховного Тайного совета, в то же время выговаривал облегчение повинностей, возложенных на шляхетство, ни единым словом не упоминая о том, что и остальные сословия несут тяжкие повинности. Во всем этом движении, вызванном знаменитыми кондициями, нет духа солидарности всей земли русской перед государственною властью; есть лишь забота шляхетства о своем благополучии. Голицын думал опереться именно на шляхетство, вызвать в нем убеждение, что он, т. е. Верховный Тайный совет, сумеет оградить материальное его положение полнее и лучше, чем царская власть, налагавшая на дворянство все новые тягла и сокращавшая его права и привилегии. Но тотчас же обнаружилось, что дворянство именно Голицыну не доверяет и относится чрезвычайно скептически к деятельности Верховного совета. Этому нельзя было не удивляться. Несомненно, Голицын представлял из себя плоть от плоти, кость от костей древнерусского боярства, несомненно, он сознавал объединявшие его интересы; мы даже не станем отрицать, что до известной степени Голицын как один из самых образованных представителей этого дворянства был человеком идеи, защитником и поборником аристократического принципа; но в то же время он далеко не был безупречным в нравственном отношении человеком: запятнал свою личность корыстолюбивыми поступками, в том числе такой вопиющей несправедливостью, как лишение нашего сатирика принадлежавшего ему по праву отцовского наследия. Несмотря на троекратное постановление сената о выдаче из наследства князя Дмитрия Кантемира четвертой части вдове его, благодаря проискам того же Голицына, и мачеха Антиоха не могла добиться своего законного права. Мы не станем приводить здесь других аналогичных фактов, так как и упомянутые достаточно характеризуют всемогущего временщика. Очевидно, такой деятель не мог возбуждать к себе доверия, и дворянство отнеслось к нему скептически, предпочитая решить назревший вопрос самостоятельно. Мы видим, что в многочисленных кружках, обсуждавших его, были составлены разнообразные проекты пересоздания политического устройства нашего отечества: проект сената и генералитета, Мамонова, Алабердеева, Мусина-Пушкина и других; кроме того, сюда же относятся конспект шляхетских совещаний, проект тринадцати и «способы, коими, как видитца, порядочнее, основательнее и тверже можно сочинить и утвердить известное, столь важное и полезное всему народу дело» – с добавлениями к нему. Мы не можем входить здесь в обсуждение всех этих проектов, но должны указать на основную их мысль. Прежде всего нас поражает, что ни один из них не касается сущности власти Анны Иоанновны и не упоминает ни о самодержавии, ни об ограничении монархической власти. С другой стороны, видно, что составители этих проектов чрезвычайно озабочены другим вопросом, именно вопросом о том, как бы предотвратить наложение на шляхетство новых повинностей, и только с этой точки зрения предлагают разные формы организации центрального правительства. Их занимает еще и другой вопрос: как бы оградить себя от произвола нескольких аристократических фамилий. Таким образом, мы видим, что движение приняло практический характер. С одной стороны, у дворянства живы были в памяти повинности, наложенные на него царской властью, особенно Петром I; с другой стороны, оно убедилось, что не удастся «прибавить себе воли» и в том случае, если во главе правительства будут стоять представители самого дворянства. Следовательно, надо было искать выход, и его многие усматривали в том, чтобы само шляхетство приняло участие в управлении государственными делами. Но на этом и обрывается ясно осознанная цель. Вопрос поставлен был на почву практическую, но, очевидно, составители проектов не знали, как осуществить свою практическую мысль. В чем должно было заключаться ограничение монархической власти, чтобы оградить себя от произвола одного лица или нескольких лиц, – вот на этот вопрос составители проектов не в силах были дать себе внятный ответ.