Читаем без скачивания Стихотворения и поэмы (основное собрание) - Иосиф Бродский

во мгле мерцал орел.

Летели дни, неслись года,

он не смыкал очей,

о, что гнало его туда,

где вечный лязг мечей,

о, что гнало его в поход,

вперед, как лошадь -- плеть,

о, что гнало его вперед

искать огонь и смерть.

И сеять гибель каждый раз,

топтать чужой посев...

То было что-то выше нас,

то было выше всех.

Ответь, ответь, найди ответ,

тотчас его забудь,

ответь, ответь, найди ответ,

но сам таким не будь.

Он пред врагами честь свою

и шпагу не сложил,

он жизнь свою прожил в бою,

он жизнь свою прожил!

Гони, гони, гони коней,

богатство, смерть и власть,

но что на свете есть сильней,

но что сильней, чем страсть.

Враги поймут, глупцы простят,

а кто заучит роль,

тот страстотерпец, тот солдат,

солдат, мертвец, король.

Простись, простись, простимся с ним,

простимся, чья вина,

что тишь да гладь нужна одним,

другим нужна война,

и дробь копыт, и жизни дробь,

походные костры.

Одним -- удар земли о гроб,

другим -- кларнет зари.

Романс

-- Памятью убитых, памятью всех,

если не забытых, так все ж без вех,

лежащих беззлобно -- пусты уста,

без песенки надгробной, без креста.

Я то уж, наверно, ею не храним,

кто-нибудь манерно плачет по ним,

плачет, поминает землю в горсти,

меня проклинает, Господь, прости.

Нет мне изгнанья ни в рай, ни в ад,

долгое дознанье, кто виноват,

дело-то простое, гора костей,

Господи, не стоит судить людей.

Ежели ты выжил -- садись на коня,

что-то было выше, выше меня,

я-то проезжаю вперед к огню,

я-то продолжаю свою войну.

Я проезжаю. В конце -- одно.

Я-то продолжаю, не все ли равно,

все-то на свете в говне, в огне,

саксофоны смерти поют по мне.

Радость или злобу сотри с лица,

орлик мой орлик, крылья на груди,

Жизни и Смерти нет конца,

где-нибудь на свете лети, лети.

18. Комментарий

Как нравится романс его тебе.

Гадай, как оказался он в толпе,

но только слишком в дебри не залезь,

и в самом деле, что он делал здесь,

среди дождя, гудков автомашин,

кто может быть здесь более чужим,

среди обвисших канотье, манжет

и старых пузырящихся газет,

чем вылезший на монотонный фон

нечесаный смятенный солдафон.

Кошмар столетья -- ядерный грибок,

но мы привыкли к топоту сапог,

привыкли к ограниченной еде,

годами лишь на хлебе и воде,

иного ничего не бравши в рот,

мы умудрялись продолжать свой род,

твердили генералов имена,

и модно хаки в наши времена;

всегда и терпеливы и скромны,

мы жили от войны и до войны,

от маленькой войны и до большой,

мы все в крови -- в своей или чужой.

Не привыкать. Вот взрыв издалека.

Еще планета слишком велика,

и нелегко все то, что нам грозит

не только осознать -- вообразить.

Но оборву. Я далеко залез.

Политика. Какой-то темный лес.

И жизнь и смерть и скука до небес.

Что далее. А далее -- зима.

Пока пишу, остывшие дома

на кухнях заворачивают кран,

прокладывают вату между рам,

теперь ты домосед и звездочет,

октябрьский воздух в форточку течет,

к зиме, к зиме все движется в умах,

и я гляжу, как за церковным садом

железо крыш на выцветших домах

волнуется, готовясь к снегопадам.

Читатель мой, сентябрь миновал,

и я все больше чувствую провал

меж временем, что движется бегом,

меж временем и собственным стихом.

Читатель мой, ты так нетерпелив,

но скоро мы устроим перерыв,

и ты опять приляжешь на кровать,

а, может быть, пойдешь потанцевать.

Читатель мой, любитель перемен,

ты слишком много требуешь взамен

поспешного вниманья твоего.

И мне не остается ничего,

как выдумать какой-то новый ход,

чтоб избежать обилия невзгод,

полна которых косвенная речь,

все для того, чтобы тебя увлечь.4

Я продолжаю. Начали. Пора.

Нравоучений целая гора

из детективной песенки Вора.

19. Романс Вора

Оттуда взять, отсюда взять.

Куда потом сложить.

Рукою в глаз, коленом в зад,

и так всю жизнь прожить.

И день бежит, и дождь идет,

во мгле бежит авто,

и кто-то жизнь у нас крадет,

но непонятно кто.

Держи-лови, вперед, назад,

подонок, сука, тать!

Оттуда взять, отсюда взять,

кому потом продать.

Звонки, гудки, свистки, дела,

в конце всего -- погост,

и смерть пришла, и жизнь прошла

как будто псу под хвост.

Свистеть щеглом и сыто жить,

а также лезть в ярмо,

потом и то и то сложить

и получить дерьмо.

И льется дождь, и град летит,

везде огни, вода,

но чей-то взгляд следит, следит

за мной всегда, всегда.

Влезай, влетай в окно, птенец,

вдыхай амбре дерьма,

стрельба и смерть -- один конец,

а на худой -- тюрьма.

И жизнь и смерть в одних часах,

о, странное родство!

Всевышний сыщик в небесах

и чье-то воровство.

Тебе меня не взять, не взять,

не вдеть кольца в ноздрю,

рукою в глаз, коленом в зад,

и головой -- в петлю!

20. Комментарий

Поэты утомительно поют,

и воры нам загадки задают.

Куда девался прежний герметизм.

На что теперь похожа стала жизнь.

Сплошной бордель.

Но мы проявим такт:

объявим-ка обещанный антракт.

Танцуйте все и выбирайте дам.

Осмеливаюсь я напомнить вам:

не любят дамы скучного лица.

Теперь уж недалёко до конца.

(Уходит, следует десятиминутный джазовый проигрыш)

Конец первой части

Часть II

Уже дома пустеют до зари,

листва -- внизу, и только ветер дует,

уже октябрь, читатели мои,

приходит время новых поцелуев.

Спешат, спешат над нами облака

куда-то вдаль, к затихшей непогоде.

О чем писать, об этом ли уходе.

И новый свет бежит издалека,

и нам не миновать его лучей.

И, может быть, покажется скучней

мое повествование, чем прежде.

Но, Боже мой, останемся в надежде,

что все же нам удастся преуспеть:

вам -- поумнеть, а мне -- не поглупеть.

Я продолжаю. Начали. Вперед.

21

Вот шествие по улице идет.

Уж вечереет, город кроет тень.

Все тот же город, тот же год и день,

и тот же дождь и тот же гул и мгла,

и тот же тусклый свет из-за угла,

и улица все та ж, и магазин,

и вот толпа гогочущих разинь.

А вечер зажигает фонари.

Студентики, фарцмены, тихари,

грузины, блядуны, инженера

и потаскушки -- вечная пора,

вечерняя пора по городам,

полупарад ежевечерних дам,

воришки, алкоголики -- крупа...

Однообразна русская толпа.

О них еще продолжим разговор,

впоследствии мы назовем их -- Хор.

Бредет сомнамбулический отряд.

Самим себе о чем-то говорят,

князь Мышкин, Плач, Честняга, Крысолов

о чем-то говорят, не слышно слов,

а только шум. Бредут, бредут хрипя,

навеки погруженные в себя,

и над Счастливцем зонтик распростерт,

и прижимается к Торговцу Чорт,

принц Гамлет руки сложит на груди,

Любовники белеют позади.

Читатель мой, внимательней взгляни:

завесою дождя отделены

от нас с тобою десять человек.

Забудь на миг свой торопливый век

и недоверчивость на время спрячь,

и в улицу шагни, накинув плащ,

и, втягивая голову меж плеч,

ты попытайся разобрать их речь.

22. Романс князя Мышкина

В Петербурге снег и непогода,

в Петербурге горестные мысли,

проживая больше год от года,

удивляться в Петербурге жизни.

Приезжать на Родину в карете,

приезжать на Родину в несчастьи,

приезжать на Родину для смерти,

умирать на Родине со страстью.

Умираешь, ну и Бог с тобою,

во гробу, как в колыбельке чистой,

привыкать на родине к любови,

привыкать на родине к убийству.

Боже мой, любимых, пережитых,

уничтожить хочешь -- уничтожишь,

подними мне руку для защиты,

если пощадить меня не можешь.

Если ты не хочешь. И не надо.

И в любви, испуганно ловимой,

поскользнись на родине и падай,

оказавшись во крови любимой.

Уезжать, бежать из Петербурга.

И всю жизнь летит до поворота,

до любви, до сна, до переулка

зимняя карета идиота.

23. Комментарий

А все октябрь за окном шумит,

и переулок за ночь перемыт

не раз, не два холодною водой,

и подворотни дышат пустотой.