Читаем без скачивания Молния. История о Мэри Эннинг - Антея Симмонс

загудел, словно пчела, я посмотрела на него так свирепо, как только могла. Потом швырнула в него ком грязи. А когда и это не помогло, подскочила к нему и больно стукнула — тогда-то он наконец замолчал. С того дня достаточно было кинуть на него злобный взгляд, и Генри тут же затихал. Со временем он и вовсе перестал гудеть, во всяком случае пока мы были на берегу вдвоем. Когда же к нам присоединялся Джозеф, Генри напрочь забывал об установленных мною правилах. Мальчишки шумели так, что у меня просто голова трещала, — иной раз приходилось отходить от них подальше, чтобы не слышать этот гам.

Короче, я искренне радовалась обществу Генри, если с нами не было Джозефа. А все потому, что Генри и впрямь оказался отличным помощником. Он мастерски зарисовывал мои находки, и на бумаге они выглядели точь-в-точь как в жизни. Он измерял окаменелости и записывал их точные размеры, а еще тщательно соблюдал пропорции в своих рисунках. Такой подход Генри называл научным (это слово я всегда старалась пропускать мимо ушей) и говорил, что мы непременно должны тщательно записывать, где именно и что нашли.

А еще Генри зарисовывал те участки берега, где мы вели поиски, чтобы можно было без труда их найти, если вдруг понадобится. Обычно я очень хорошо помнила интересные места с находками, но, разумеется, море, ветер и дождь делали свое дело и порой меняли береговой пейзаж до неузнаваемости даже летом. Если не случалось страшного шторма или мощного оползня, верхушка утеса сохраняла прежний облик, и потому Генри каждый раз выискивал наверху какой-нибудь ориентир вроде кривого дерева, куста причудливой формы или необычного камня, похожего, скажем, на человеческое лицо. Он зарисовывал такие вот ориентиры и оставлял коротенькую приписку, например: «от этого места — три шага вдоль моря», а потом помечал направление маленькой стрелочкой.

Генри и меня учил рисовать и подписывать свои рисунки. Мне ужасно нравились его работы — такие они были точные и понятные. Он называл их набросками, а я свои — нацарапками: острие перьевой ручки громко царапало бумагу, пока я писала, и рвало ее, словно кошачий коготь. Казалось, вот-вот — и оно продырявит страницу! Мне очень хотелось писать так же красиво и убористо, как Генри, но не хватало умения и опыта, и потому я старалась как могла, учась новому день ото дня.

После удачного дня мне нравилось сидеть на берегу и разглядывать все, что мы отыскали, сортировать находки и записывать их размеры и количество.

— А что это такое? — как-то спросил меня Генри, когда мы, стоя на мели, отмывали от грязи недавно найденные диковинки. Я поглядела на находки, лежащие у него на ладони.

— «Ногти дьявола» и «чертовы пальцы», конечно, — отозвалась я. — Ты же и сам знаешь! — Даже странно, что он задал мне такой вопрос. Ведь он уже раз два­дцать, а то и тридцать их зарисовывал.

— Но ведь на самом деле ни дьявол, ни черти не теряли никаких ногтей и пальцев, правда? Сколько вообще у дьявола ногтей? Разве у него не копыта, как у козла? Тогда что это такое? Ты видела у кого-нибудь такие ногти?

— И без тебя знаю, что никакие это не ногти. Просто камни похожи на них, а богатым людям нравится думать, что они держат в руках ногти самого дьявола. Ты же замечал, как вскрикивают и морщатся знатные дамы! Им хочется, чтобы их пугали. А «чертовы пальцы» такие темные, что и правда похожи на чертовы. Не «дамскими пальчиками» их же называть.

— Это я знаю, — нетерпеливо отмахнулся Генри. — Но нам нужен научный подход! Что это такое? «Ногти дьявола», как по мне, больше похожи на устриц или моллюсков, но на самом деле это что-то совсем другое. Кроме внешнего сходства, тут ничего и нет. Вот ты когда-нибудь видела такую устрицу в Лайм-Риджисе? Нет! И я не видел. Это точно какое-то древнее создание, умершее сотни лет назад!

— Никто нам не станет платить за древнюю устрицу. Ты ведь знаешь, по каким законам живет торговля, — уточнила я.

— Да, но еще я знаю, что ты всем сердцем любишь правду и, как мне кажется, предпочла бы разобраться, что это за штука, а не просто продавать ее под лживым названием. Вот это, — он набрал полную горсть «ногтей дьявола», — никакие не ногти, а это, — он указал на аккуратно разложенные по земле кучки, — никакие не змеи, не «дамские пальчики» и не «крокодиловы зубы», правда ведь? Так что же это такое? И где они теперь? Я имею в виду живых существ, конечно же.

Я и сама не раз задавала себе эти вопросы. Меня одновременно и обрадовало, и раздосадовало, что Генри тоже об этом думает. Обрадовало, потому что, выходит, мы мыслим одинаково, а раздосадовало потому, что раньше я ни разу не заговаривала об этих загадках и теперь, когда я начну делиться своими идеями, Генри запросто может подумать, что я за ним повторяю.

Он пристально посмотрел на меня, ожидая ответа, но я не знала, что сказать. Моя голова сначала опустела, а потом вновь наполнилась самыми разными идеями, которые замелькали так быстро, что я не успевала их запоминать.

— Впрочем, ты права, — со вздохом продолжил он. — Люди верят в то, во что хотят верить. Мэри, мы непременно станем настоящими учеными, начнем свое исследование и выясним, что же это за существа и что они могут поведать нам! — Он повернулся и указал на море, на небо, на утес. — О нашем мире, о жизни на нашей планете!

Ученые! Слово, которое нельзя произносить вслух. Слово, которое ничем не лучше разговоров о дьяволе. И все же оно пробудило во мне не только страх. В груди словно полыхнул огонь, а мысли озарила яркая вспышка — как если бы меня во второй раз ударила молния. Наверное, что-то такое отразилось и на моем лице, потому что Генри посмотрел на меня и улыбнулся.

— Ага! Вижу, ты со мной согласна! Так вот, Мэри, давай заключим договор. Мы пообещаем друг другу, что станем учеными — втайне от всех, если хочешь, — и будем вместе отгадывать загадки. Ты великолепно умеешь находить улики, а я — их зарисовывать и описывать. Вдвоем мы точно сможем разобраться, что же это все значит. Ну что, по рукам?

Он протянул мне ладонь (уже не такую белую и изнеженную, как когда-то), и я пожала ее. Пожатие Генри было крепким и уверенным, и я тоже изо всех сил стиснула его руку, показывая ему, что чувствую то же самое. Подумать только! Мы втайне от всех станем учеными!

10. Дружбе конец

Уже через неделю от моего воодушевления не осталось и следа.

Закончился первый день «научного исследования», о котором мы с Генри договорились еще совсем недавно. Осень принесла с собой дожди и ветра, из-за которых мы несколько дней все никак не могли выйти на берег, а почва размокла настолько, что число наших находок резко сократилось, несмотря на мой талант к поиску окаменелостей. Домой мы шли, можно сказать, с пустыми руками, и настроение мое оставляло желать лучшего.

Я шагала стремительно, как, впрочем, и всегда, а Генри бежал за мной, силясь догнать.

— Мэри! Погоди! Я должен тебе кое-что сказать. Хотел тебя поблагодарить. Я столько интересного узнал за последние месяцы, что совсем позабыл о своем горе, — и все благодаря тебе! Спасибо огромное. Ты и представить себе не можешь, как я тебе благодарен.

— Что ж, я рада, — ответила я. — Как по мне, горевать — лишь попусту время тратить. Печалью мертвого не оживить, да и живому она не в радость.

Он едва заметно улыбнулся — видимо, за несколько месяцев так и не привык к моей простой и прямолинейной речи.

— Вот, это тебе, — сказал он и протянул мне небольшой альбом в кожаном переплете с рисунками, сделанными на берегу во время наших многочасовых поисков.

Я быстро его пролистала.

— Почему ты мне его отдаешь? — спросила я. — Тут еще остались чистые странички, к тому же мы только начали исследование.

Генри опустил глаза.

— Я кое-что от тебя скрыл. Не хотел все