Читаем без скачивания Американец - Генри Джеймс

— Уменьшите? А почему бы не сделать такого же размера, как оригинал?

Мадемуазель Ноэми бросила взгляд на блистательный венецианский шедевр и слегка качнула головой.

— Мне не нравится эта женщина. У нее глупый вид.

— А мне нравится, — возразил Ньюмен. — Решительно, я хочу иметь этот портрет. И в натуральную величину. Пусть она будет точно такая глупая, как здесь.

Мадемуазель Ноэми снова задержала на нем свой взгляд и насмешливо улыбнулась.

— Вот уж изобразить ее глупость мне труда не составит, — проговорила она.

— Что вы хотите сказать? — удивился Ньюмен.

Она снова слегка пожала плечами.

— Значит, вы действительно хотите этот портрет — золотые волосы, пурпурный атлас, жемчужное ожерелье и роскошные руки?

— Да, все как там.

— Может быть, вам все-таки подойдет что-нибудь другое?

— И другое тоже, но эту непременно.

Мадемуазель Ноэми вдруг повернулась, прошла в другой конец зала и постояла там, рассеянно глядя по сторонам. Затем вернулась к Ньюмену.

— До чего же, наверно, приятно иметь возможность заказывать картины чуть ли не дюжинами: венецианские шедевры, портреты в натуральную величину. Да вы распоряжаетесь en prince.[46] И собираетесь так же путешествовать по всей Европе?

— Да, собираюсь, — сказал Ньюмен.

— Заказывая, покупая, соря деньгами?

— Конечно, уж сколько-то денег я потрачу.

— Счастливчик — они у вас есть! И вы совершенно свободны?

— Что значит «свободен»? Что вы имеете в виду?

— Никаких забот — ни семьи, ни жены, ни fiancée.[47]

— Да, можно сказать, я свободен.

— Счастливчик! — задумчиво повторила мадемуазель Ноэми.

— Je le veux bien![48] — сказал Ньюмен, выказывая, что знает французский лучше, чем признавался.

— И долго вы пробудете в Париже? — продолжала допытываться мадемуазель Ноэми.

— Еще несколько дней.

— Почему так мало?

— Здесь становится жарко, мне нужно в Швейцарию.

— В Швейцарию? Прекрасная страна! Я бы пожертвовала своим новым зонтиком, только бы посмотреть ее. Озера, горы, романтические долины, снежные вершины. Да, поздравляю вас. А мне предстоит просидеть здесь все жаркое лето, корпя над вашими картинами.

— А вы не торопитесь, — сказал Ньюмен. — Пишите себе понемножку.

Они пошли дальше, посмотрели еще дюжину картин. Ньюмен показывал те, что ему нравятся, а мадемуазель Ноэми, как правило, критиковала его выбор и предлагала что-нибудь другое. Потом внезапно отклонилась от темы и перевела разговор на то, что ее интересовало.

— Почему вы в тот раз заговорили со мной в Salon Carré? — спросила она.

— Меня восхитила ваша картина.

— Но вы долго колебались.

— А я ничего не делаю очертя голову, — ответил Ньюмен.

— Да, я видела, что вы наблюдаете за мной. Но никак не думала, что вы со мной заговорите. А что буду расхаживать здесь с вами сегодня, мне и в голову не могло прийти. Чудеса, да и только!

— Все это вполне естественно, — заметил Ньюмен.

— О, прошу прощения, не для меня. Хоть я и кокетка, как вы меня назвали, но на публике с джентльменом еще не разгуливала. О чем думал мой отец, когда он согласился на сегодняшнюю нашу встречу?

— Верно, каялся в душе, что несправедливо вас подозревает, — ответил Ньюмен.

Мадемуазель Ноэми помолчала. Потом опустилась на диван.

— Итак, насчет тех пяти решено, — сказала она.

— Пять копий — ослепительно прекрасных, если у меня получится. Осталось выбрать еще одну. Не понравится ли вам одна из этих картин великого Рубенса — «Свадьба Марии Медичи»? Взгляните только, как она хороша.

— О да, она мне нравится, — сказал Ньюмен. — На ней и закончим.

— На ней и закончим? Хорошо, — засмеялась она, глядя на него. Потом вдруг поднялась и встала перед ним, постукивая ладонью о ладонь. — Не понимаю вас, — заявила она. — Не понимаю, как можно быть таким профаном.

— Не спорю, я — профан, — сказал Ньюмен и засунул руки в карманы.

— Но это же смешно! Какой я художник? Ведь я совсем не владею кистью!

— Как так?

— Да я малюю как курица лапой! Прямую линию не могу провести! Пока вы несколько дней назад не купили у меня картину, я не продала ни одной, — и, сообщая эту неожиданную новость, она продолжала улыбаться.

Ньюмен расхохотался.

— Зачем вы мне это рассказываете? — спросил он.

— Потому что меня выводит из себя, когда умный человек делает такие промахи. Ведь мои картины — просто мазня!

— А та, что я купил?

— Та даже хуже, чем другие.

— Ну и пусть, — сказал Ньюмен. — А мне она все равно нравится.

Мадемуазель Ноэми покосилась на него.

— Очень мило с вашей стороны, — проговорила она. — Но мой долг предупредить вас, пока вы не сделали следующий шаг. Поймите, выполнить этот ваш заказ невозможно. За кого вы меня принимаете? Да с такой работой и десять художников не справятся. Вы выбираете в Лувре шесть самых сложных картин и ждете, что я сделаю с них копии. Будто мне предстоит подшить дюжину носовых платков. Я просто хотела посмотреть, как далеко вы зайдете.

Ньюмен слушал молодую француженку в некоторой растерянности. Несмотря на дурацкий промах, за который его сейчас распекали, он был далеко не простак, и у него возникли сильные подозрения, что неожиданно пустившаяся в откровения мадемуазель Ноэми, по сути дела, была не более честна, чем если бы она предоставила ему заблуждаться. Она затеяла какую-то игру; она не просто сожалела о его эстетической, с позволения сказать, девственности. Что она надеялась выиграть? Ставки были высоки и риск велик; а значит, и куш должен быть соответствующий. Но, даже допуская баснословный выигрыш, Ньюмен не мог удержаться от восхищения перед отвагой своей собеседницы. Одной рукой она отвергала то, что могла бы заработать другой, — весьма крупную сумму денег.

— Вы шутите или вы серьезно? — спросил он.

— Совершенно серьезно! — воскликнула мадемуазель Ноэми, улыбаясь своей странной улыбкой.

— Я очень плохо разбираюсь в картинах, еще хуже в том, как их пишут. Раз вы не можете все их написать, значит, не можете. Не о чем и говорить. Сделайте то, что сможете.

— И сделаю очень скверно.

— Ну, — засмеялся Ньюмен, — если решишь сделать скверно, оно скверно и будет. Но зачем заниматься живописью, если все, что вы пишете, скверно?

— А что я могу поделать? У меня нет способностей.

— Выходит, вы обманываете отца?

Мадемуазель Ниош помолчала.

— Он это прекрасно знает.

— Вовсе нет, — заявил Ньюмен. — Я убежден, он верит в вас.

— Он боится меня. Как вы правильно сказали, все, что я пишу, скверно. Но я хочу научиться. Мне это занятие нравится. Мне нравится здесь сидеть. Сюда можно приходить каждый день; во всяком случае, это лучше, чем сидеть в темной сырой комнатушке в суде или стоять за прилавком, продавая пуговицы и китовый ус.

— Да, конечно, здесь гораздо интересней, — согласился Ньюмен. — Но не слишком ли это дорогое удовольствие для бедной девушки?

— Да, разумеется, я поступаю дурно, в этом нет сомнений, — проговорила мадемуазель Ноэми. — Но чем зарабатывать себе на хлеб, как некоторые девушки, надрываясь над шитьем в четырех стенах, в темных каморках, я лучше брошусь в Сену.

— Ну зачем такие крайности? — заметил Ньюмен. — Ваш отец рассказывал вам о моем предложении?

— О вашем предложении?

— Он хочет, чтобы вы вышли замуж, и я обещал ему предоставить вам возможность заработать себе на dot.[49]

— Он сказал мне об этом, и, как вы сами видите, я этим уже распорядилась. Но почему вас так беспокоит мое замужество?

— Меня беспокоит ваш отец. Я сдержу свое обещание. Сделайте то, что сможете, и я куплю все, что вы напишете.

Минуту-другую мадемуазель Ноэми стояла, задумавшись и глядя в пол. Потом подняла глаза на Ньюмена.

— Какого мужа можно получить за двенадцать тысяч франков? — спросила она.

— Ваш отец говорит, у него на примете есть очень хороший молодой человек.

— Из бакалейщиков, мясников, жалких mâitres de cofés.[50] Нет уж! Я или вообще не выйду замуж, или сделаю блестящую партию.

— Вряд ли стоит быть слишком привередливой, — сказал Ньюмен. — Больше ничего посоветовать не могу.

— Напрасно я вам все это выложила! — воскликнула мадемуазель Ноэми. — Какая польза об этом говорить! Просто само собой вырвалось.

— А какой пользы вы ждали?

— Да никакой, заболталась, вот и все.

Ньюмен внимательно посмотрел на нее.

— Что ж, может быть, картины вы пишете плохие, но все равно для меня вы слишком умны. Я вас не понимаю. До свидания, — и он протянул ей руку.

Но она не протянула ему свою, не стала прощаться. Она отвернулась и боком села на диванчик, опустив голову на руку, сжимавшую барьер, который ограждал картины. Ньюмен еще некоторое время смотрел на нее, потом повернулся и пошел прочь. Он понял ее куда лучше, чем в том признался. Вся эта сцена была прекрасной иллюстрацией к словам ее отца, назвавшего дочь откровенной кокеткой.