Читаем без скачивания Древо человеческое - Патрик Уайт

Глава пятая

Местность постепенно заселялась новыми людьми. Время от времени они проезжали мимо со столами и матрасами на повозках и в фургонах, запряженных волами, кто-то даже запряг собаку в детскую коляску, свежевыкрашенную в черный цвет. Иногда кто-нибудь приходил с бурдюком набрать воды из колодца Паркеров. Однако большинство новоселов не спешили завязать знакомство с теми, кто уже обжил эту землю, они только посматривали на них искоса, а Паркеры провожали их долгим равнодушным взглядом.

Одна молодая женщина, которой стало нехорошо, зашла посидеть у них на веранде, протерла лицо намоченным платком и сказала, что здесь ужасно одиноко Эми Паркер ничего не ответила. Она еще не умела чувствовать одиночества, базарные дни были не в счет. Когда новоселы скрывались из виду, тишина мгновенно смывала их мало ощутимое присутствие. В расцвеченном попугаями утре тишина звучала, как колокола. И Эми наслаждалась ею.

Теперь перед верандой цвел куст белых роз, о которых она говорила и мечтала, – его привез из города муж. Куст разросся, разлохматился и был усеян крупными, округлыми, точно бумажными, помпонами роз, пахнувших табаком. Пожалуй, чуть холодноватого тона. Наверно, из-за влажного зеленого света на этой стороне дома, где вокруг куста высились длинные стебли травы, которую называют «коровьей чесоткой». Со временем ветки куста почернеют и будут торчать во все стороны. Но сейчас розовый куст Эми Паркер был сочно-зеленым. При луне белые розы казались изваянными из мрамора. В мощном свете полдня они светились и роняли бумажные лепестки в желто-зеленые заросли «коровьей чесотки».

– Вы, как видно, любительница цветочки разводить, – сказала женщина, чья двуколка, заскрипев, как бы сама собой остановилась у калитки.

– У меня всего один розовый куст, – спокойно ответила Эми Паркер.

– С этих финтифлюшек не разживешься, – сказала женщина в двуколке, – но, конечно, кому что нравится.

Эми Паркер ощутила неприязнь к этой женщине, как, бывало, к своей тетке Фиббенс, хотя эта была еще молода.

– Надо же иметь что-то для души, – сказала Эми Паркер.

– Пф, – фыркнула молодая женщина, и будь она ломовой лошадью, то непременно взметнула бы хвостом. – У нас имеются свиньи, две супоросных матки и славный молодой кабанчик, да еще и курочки-молодки, а мой страх как любит огородничать, мы нынешней весной на пробу картошку посадили, хотя такой мороз потом ударил, что не дай бог.

Слова горошком выкатывались у нее изо рта, голова с узлом черных блестящих волос вертелась туда и сюда, на щеках темнел густой румянец, и каким-то образом все это придавало дюжей молодой женщине еще больше сходства с ломовой лошадью.

– Так что не говорите, что без роз и жить невозможно, – добавила она.

– А мне нужна моя роза, – упрямо ответила Эми Паркер.

– Вы на меня не сердитесь, милушка? – спросила молодая женщина. – Это же только мое собственное суждение. Мой говорит, меня хлебом не корми, дай только языком почесать, но ведь женщина должна же дышать, и что плохого, если как дыхнешь, так словечко-другое и выскочит, а?

От ее болтовни Эми Паркер начала оттаивать.

– А глухомань здесь страшная, – вздохнула женщина. – Сама-то я на болотах родилась, уж чего говорить, но тут хоть глотку надорви, все равно ни одна живая душа не услышит.

Эми Паркер прислонилась спиной к калитке. Раньше она не чувствовала, что живет в безлюдной глуши, только недавно почувствовала, потому что слишком многое наводило на эту мысль, а сейчас пустыню заселила собой эта кубышка, ее новая подруга, сидевшая в двуколке.

– Мы все-таки вдвоем здесь, – произнесла Эми Паркер, словно оправдываясь.

– А, – сказала женщина, – ну да.

Но взгляд ее стал пустым. Она сидела, уставясь прямо перед собой. Живое ее лицо потухло, и тяжелый узел блестящих волос стал распадаться.

– Так вот, – выговорила она, как бы проталкивая слова сквозь что-то, с чем боялась не справиться. – Я в город еду продать кое-что. Мой-то ни сегодня, ни завтра не прочухается. Я так считаю, что вообще-то это недуг, только у него никакой не недуг, у него просто барские замашки. Мол, право у него такое есть – от поры до поры надираться, как благородный или как мразь последняя, и пустую посудину расшвыривать, чтобы жена себе ноги переломала об те бутылки, что по всему двору валяются.

Она собрала пряди волос в узел и рывком ухватила вожжи.

– Это я разоткровенничалась, – сказала она, – потому что мы вроде стали уже знакомые, но что-ничто, а он не такой уж плохой, мой-то.

И она принялась щелкать пересохшим языком, настегивать собранными в кулак вожжами, подпрыгивать на перекладине сиденья, и будь лошадь получше, все это заставило бы ее тронуться с места.

– Лошадь у вас хворая? – спросила Эми Паркер.

– Другая была хворая, – объяснила ее новая приятельница. – А эта – нет. Сейчас побежит, разомнет свои косточки.

Побежит или нет, но лошадь была кожа да кости. Ее глаза да еще нагнеты от сбруи в двух-трех местах являли пиршество для мух.

– Ход у нее хороший, – отдуваясь, сказала женщина. – Только вот как остановится, так уж накрепко. Эй ты, но! Но, глухая тетеря, тварь бесчувственная!

Тележка заскрипела.

– Ну вот, значит, мы познакомились, как и подобает соседям. Мы живем милях в двух от вас, за поворотом, где лежит наша дохлая гнедая кобыла. Если вам захочется попить чайку и покалякать, я уж так буду рада. Наш дом легко найти, правда, он еще недостроенный. Вы только смотрите, где дохлая лошадь, наша прежняя, лежит, мой нарочно оставил ее как примету.

И уже когда двуколка нехотя потащилась вперед, кренясь на камнях женщина наклонилась и опять заговорила, и вспотевшее от долгой болтовни лицо ее блестело. Над вырезом ее лучшей блузки виднелись родинки, а на вязаной жакетке – следы разбившегося сегодня яйца. У нее была славная улыбка, у этой соседки. От чисто вымытой кожи веяло дружелюбием.

– Ой! – воскликнула она. – Я же забыла сказать – меня зовут миссис О’Дауд.

Эми Паркер тоже назвалась, осмелев с тех пор, как сменила фамилию Фиббенс, и вскоре соседка скрылась из виду. И опять остались одни деревья.

Молодая женщина отошла от калитки и вернулась в дом, думая о своей подруге. Конечно, она ее подруга – Эми Паркер, еще никогда не имевшая подруг, твердо верила в это. Все утро, скребя доски стола, выбивая половик, помешивая в кастрюле, она раздумывала над словами соседки. Какие-то предметы, увиденные иными глазами, вдруг поражали ее. Кровать, например, и ее огромные сияющие медные шишки на скромных железных столбиках. Молодая женщина бродила по своему дому и засмеялась навстречу псу, которого так и не сумела полюбить, а пес смотрел на нее в упор удивленными, но непрощающими глазами и подергивал кончиком носа цвета сырой печенки.

– Стэн, – сказала она мужу, шедшему следом за собакой, – у нас есть соседи, она сегодня проезжала мимо. Ее зовут миссис О’Дауд, а муж у нее пьяница.

– Уже и ирландцев сюда принесло, – отозвался Стэн Паркер, положив шапку и наливая в таз воды умыться перед обедом.

– Ну и что? – отозвалась она. – Тут так одиноко.

– Вот новости!

– Приятно же с кем-то поговорить.

– А я на что?

– Ну, – сказала она, сдирая кожуру с крупной дымящейся картошки. – Ты!

Ему не удалось испортить ее радостное настроение.

– Она совсем другое дело, – добавила Эми Паркер.

Она подавала ему обед, не поднимая глаз, и это его раздражало.

– Следующий раз приглядывай за вещами, – сказал он, набив полный рот праведной картошкой.

– Да что ты, она честная женщина, – возразила жена, – по разговору видно.

– Тот проходимец с библиями тоже умел разговаривать, – пробурчал муж. Горячая картошка обжигала рот, и потому голос его стал сердитым.

Он сидел и отламывал хлеб как-то так, что мослы на его запястьях казались особенно большими и несуразными.

Женщина примолкла. В комнату забралась пестрая курочка, ее любимица, которой она иной раз позволяла поклевать под столом, и в наступившей тишине слышался стук куриного клюва по дощатому полу. Как будто решительно ставились точки после сказанных слов.

Но Эми Паркер не могла отказаться ни от мужа, ни от своей новой подруги. Они как-то перемешались в дремотном полдне. На нее нашла теплая грусть, такая, что даже приятно было ей предаться, легкая и сладостная, как крепкий чай, который туманит глаза и все окружающее отодвигает куда-то вдаль.

Вскоре муж поставил свою чашку и вышел за дверь. И они ничего не уладили. Первый раз с тех пор, как они жили вместе, между ними возникло какое-то недоразумение, и это грустное и вместе с тем приятное состояние продолжалось весь жаркий день.

– Ну и что? – говорила она себе, в сердитом возбуждении втыкая иголку в носок, который она взялась штопать, – все это пустяки. К вечеру, наверно, будет гроза. На верхней губе у нее выступили капельки пота. В листве уже шевелился легкий ветерок. И в той стороне, откуда приходят грозы, кучились облака. В предчувствии какого-то события она уколола палец, пососала его и нервно свернула носок в комочек. А тяжелые облака уже надвигались, клубились, сталкивались и громоздились друг на друга. Ветерок, поначалу легкий, повлажнел и стал развязно шумным. Он задирал кверху все, что мог задрать. Женщина в доме встала и захлопнула дверь, стараясь создать иллюзию безопасности, – пусть даже только иллюзию, потому что над ней вверху рвались черные тучи. Гонимые ветром серые космы разъяренных туч бежали по небу быстрее, чем ее кровь, и в ней нарастал страх.