Читаем без скачивания Memento - Радек Йон

Она повернулась к отцу:

— Когда-нибудь он сможет стать, ну, скажем, начальником Управления городского транспорта.

Жизненная философия, смахивающая на анекдот. Двадцать лет беспорочной службы — от машинистки до заведующей отделом. Вставать ни свет ни заря и возвращаться домой с жуткой мигренью.

А Ева ждет уже почти полчаса, думает Михал.

Все было тип-топ. Медосмотр тоже. Да и с чего было досконально разглядывать волосы в паху или слизистую под языком. Михал еще в армии наловчился колоться только в эти места. Все время надо было помнить про медосмотр перед дембелем и приемом на работу. Старые уколы на ногах давно зажили. С первого раза ничего и не заметишь.

Как здорово мы сумели ограничить дозу до двух-трех раз в неделю. И чихать на всех. Каждую свободную минуту вместе. Только действует на нервы это идиотское мотание из квартиры в квартиру, смотря где нет родителей. Как малолетки!

Ну разве могло мне тогда прийти в голову, что Ева раз пять сидит на игле без меня и только два раза со мной. А на дискотеку не ходит потому, что понимает — рано или поздно туда нагрянут менты. Черт его знает, что там натрепали Павел со Стандой. Или в конце концов всплывет, как достает кайф Рихард. Образцовый служащий конторы Аптекоуправления. Пустили козла в огород.

Вот бы скроить приличную заначку. И не высовываться.

— Михал, что будем делать, когда это кончится?

— Не бойся. — Они лежали на диване в его комнате. Предки утром уехали. Собрать листья, перекопать огород, подготовить дачу на зиму. Хорошо еще, что Михал сумел отговориться сверхурочными за выходные. Вот он, тот долгожданный миг, когда можно показать Еве свои сокровища. Ведь больше двух месяцев она делилась с ним всем, что осталось от Станды. И ни слова упрека. Пусть теперь и она порадуется.

Сто пятьдесят кубиков морфы и куча рецептов. Ева ощупывает каждую ампулу.

— Как тебе это удалось? — наконец спрашивает она.

— Была у нас в части парочка приличных врачей-двухгодичников, — Михал старается говорить небрежно. Но как подавить радость в голосе? — Представляешь, за шмат домашнего сала удалось выменять три рецепта на залепушку! Конечно, я наврал, что это для отца.

— А остальное?

— Пару штук просто спер. — Михал ждал, когда же наконец Ева спросит про морфий и он поведает ей свою героическую эпопею с разбитым ящиком.

Как мы могли быть так неосторожны? Да нет, какая там неосторожность. Мы просто потеряли счет времени. Знали, что Евина мать приходит в четыре. Только понятия не имели, который час. На столе шприц и ампулы. Радио настроено на станцию Бавария III. А мы в блаженном полусне в постели.

— Так я и знала, потаскушка, что ты это не бросила! А это кто? — опешила Евина мать.

— Здравствуйте. — Ничего себе знакомство. — Меня зовут Михал.

— Поздравляю. — Снова повернулась к Еве: — Неплохо бы выяснить, где молодой человек раздобыл вот это. И я узнаю, будьте уверены. — Она сжала в руке ампулу морфия.

— Это я достала, мам, — попробовала вступиться Ева. — В одном баре за пять…

— Придется снова позвонить в психушку, девочка моя. Пускай тебя на этот раз с годик подержат!

Не понимает, что лечение у нас добровольное, прикинул Михал. Так что, если Ева не согласится… Хотя можно и по определению суда. А что, если мамаша заявит про эту ампулу? Недозволенное хранение наркотиков. Уголовное дело и принудительное лечение…

— Если ты это сделаешь, я на себя руки наложу!

— Не устраивай тут цирк! — осадила ее мать. — А ты? Чего уставился? — Она снова повернулась к Михалу. — Дверь вон там! И лучше не лезь к моей дочери! А то я и в самом деле заявлю куда следует!

— Нечего вам Евой командовать, — вдруг огрызнулся Михал с ощущением полного бессилия.

Страх снова потерять Еву? Или страх, что вдруг ее мать и впрямь заложит и тогда всплывет, где он раздобыл морфу?

— Ты этого не сделаешь, мам.

Та и не обернулась.

— Значит, мне нечего Евой командовать? Ну, наглец! Пока она живет здесь… Пока не в состоянии сама о себе заботиться…

Разыгрывает тут передо мной заботливую мамашу, подумал Михал. Он слишком хорошо помнил, что говорила Ева о матери. В глазах вдруг потемнело.

— Да вы на нее всегда чихали! — заревел он.

— Ты что это тут себе позволяешь? Ты — молокосос! Как там тебя зовут? — В три прыжка она очутилась в прихожей. Схватила куртку Михала, висевшую на вешалке, и полезла в карман.

Черт, там ведь паспорт, подумал Михал. Как назло!

— Отава. Вот и хорошо. А теперь вон! — Она бросила Михалу куртку и паспорт. — Кому я сказала?

Он медленно двинулся к двери прихожей.

— А ты останешься дома. — Мать обхватила Еву сзади за шею.

В дверях Михал повернулся и вопросительно взглянул на Еву.

Та кивнула. Перво-наперво надо замотать этот морфий. Иначе хана. Да нет. Неужели родная мамаша пошлет дочь в тюрьму? А нечего было выступать. Молчал бы в тряпочку.

Опустив голову, он позволил вытолкать себя за дверь.

Не может она нас выдать! Подставить собственную дочь. А вдруг возьмет и сделает так? Может, ей хочется отдохнуть от Евы? Устроить медовый месяц со своим Йозефом? Вот влипли. Выпрут с работы и дело пришьют.

— Михал! Что опять произошло? Ну скажи, ведь это случайность? Ты ведь только разок, правда…

— А что? — Он пытался потянуть время.

— Звонила пани Попелкова. Нет, этого не может быть. Скажи, что это неправда. Может, тебя соблазнила ее дочь?

Тревожные взгляды и снова объятья.

Ну что тут ответить?

— Ничего не случилось, мам, — пробурчал он.

— Ничего не случилось, да? У сыночка все в порядке. А мать прямо с ума сходит. И не надейся снова отвертеться на выходные. Поедешь с нами на дачу, и баста! А с этой девицей чтобы больше не виделся. Пока живешь у нас, изволь слушаться.

Опять та же песня. Как бы поскорее договориться с Евой, если нам запретят встречаться?

— Обещай, что бросишь это! Михал, ну, обещай мне!

Черт побери, я уже взрослый, мама. Сам знаю, что делаю. Мы уже ученые. Все будет о'кей. Обещать! Обещать можно что угодно. А вот сдержать слово…

Встречи тайком, чтобы не пронюхали предки, прямо как в гимназии. Только вот на улице холодновато. Отец обшарил все углы в моей комнате, слава тебе господи, догадались запрятать кайф в подвале. Мать тоже вынюхивает каждый шаг. Никакой личной жизни. Хорошо еще, ей иногда и на работу ходить надо. Все равно так долго не выдержать.

— Они меня хотят в дурдом упрятать, Михал. Но я матери заявила: назвонишь, что мы кололись, приму дозу, от которой не просыпаются. Я свое слово сдержу. Лучше сдохнуть, чем такая жизнь!

Все вдруг посыпалось на наши головы. Отчалить бы на необитаемый остров. Вдвоем. Только вдвоем плюс кайф! Сучья жизнь.

— Не могу я больше с ними. Йозеф как появился, на дух меня не выносит. А теперь и мама. Этот кретин каждый вечер орет на нее, что она меня избаловала, что я его не слушаюсь.

— Не дрейфь, подыщем что-нибудь. Но где?

— Знаешь, у меня остались ключи от квартиры Станды. Можно пожить там, пока он на отсидке. Если, конечно, соседи не настучат.

— Ты что, спятила?!

Едва успели выехать — уже нотации. Отличный будет уик-энд!

— Ты вообще соображаешь, какой это риск? Наркоман — и ведет трамвай! — Отец то и дело поворачивается от руля к Михалу, съежившемуся на заднем сиденье.

Хоть бы продержаться. Шприц в кармане брюк. Ампула в запасных носках.

— Возит людей! — Отец повышает голос: — Если ты немедленно не бросишь эту гадость, я обязан сообщить твоему начальству.

— Только попробуй, я покончу с собой, понятно?

— Михал! — Испуганные глаза мамы. Почти ненавидящий взгляд отца в зеркале заднего вида. Сжатые, узкие губы. Как обычно, даже побелел от злобы. Рывком переключил на третью скорость и нещадно гонит машину по обледеневшей мостовой.

— Послушай, Михал. Что это с тобой?.. — Мама вдруг держит его за руки. — Ну пообещай, что больше не будешь, и все. Ты ведь сумеешь. Ты просто обязан, наконец.

В машине тесно, как в клетке. Сумки, набитые продуктами и разным барахлом. Пятьдесят километров до дачи, починить забор, чтоб зайцы не грызли саженцы, и снова назад. В клетку, за забор, в клетку… Я взрослый, понимаете? Взрослый. Не лезьте в мою жизнь. Да брошу я, брошу! Но сам. Не нужна мне ваша помощь! И ваши заборы!

— Кому-нибудь про меня расскажете, пеняйте на себя — это будет на вашей совести!

— Пока живешь у нас… — снова заводит отец.

Господи, боже ты мой! Не могу я больше!

Машина затормозила на перекрестке. Михал вдруг открыл дверцу и вывалился наружу. Метра два его протащило по льду.

— Ты что! Ненормальный! — неслось вдогонку.

Колючий ветер вместо прогретого салона. Пар от дыхания.

Михал поднялся и побежал в обратную сторону. Успел еще заметить, как мама открыла дверцу, но тут загорелся зеленый. Три или четыре машины за ними загудели, требуя пропустить. Пришлось ехать дальше.