Читаем без скачивания Княгиня Ольга. Зимний престол - Елизавета Дворецкая

Уже стемнело, и страт, кроме дозорных, отдыхал. Но Феофан не спал. Как и в ту ночь после битвы, он стоял на корме, близ военного креста – дара патриарха – и вглядывался в темноту. Тогда он ждал, что скифы вновь двинутся в пролив и полезут на хеландии под прикрытием темноты. Но напрасно – варвары предпочли отойти на восток, где разбираться с ними досталось в конце концов Иоанну. В глубине души тлела надежда, что и сегодня будет так, но патрикий знал – она тщетна. Скифы покинули Никомедию и уже несколько дней стоят в гавани Святого Николая, совсем рядом. Стоят и ждут подходящего часа для прорыва. Разумеется, за ними велось наблюдение, знак мог быть подан каждый миг. Уже третьи сутки мера находилась в постоянной готовности, и это очень изматывало.

– Знак! – вдруг закричал дозорный на носу. – Стрела!

С прытью, не вполне приличной при его полноте и высоком звании, Феофан поспешил на нос; огибая палубную надстройку, успел мельком увидеть падающую звездочку в воздухе.

– Они вышли из гавани! – вполголоса воскликнул игемон, начальник нынешней стражи. – Полная готовность!

Заранее отданным приказом Феофан запретил в этом случае шуметь, поэтому звуком трубы никаких знаков не подавали. Мандаторы-вестники побежали по двум палубам; во тьме слышали негромкие свистки. Один за другим гасли фонари вдоль борта и возле надстройки. Хеландия пряталась, скрывалась под одеялом тьмы, чтобы ждать врага в засаде.

Феофан отошел назад на корму, к военному кресту, что так выручил во время первой битвы этого лета. Он сам был хищником, сторожащим добычу, но сердце стучало так сильно, будто охота велась на него.

Хельги напряженно вглядывался во тьму впереди. Лодья шла вслепую; Агнер, кормчий, держал путь по звездам и последним отблескам огней на царьградских стенах. А те уже так отдалились, что их едва удавалось разглядеть.

Кто-то быстро постучал Хельги по плечу; оглянувшись, он увидел Раннульва. Тот показывал куда-то назад.

– Что?

– Там был вроде знак – горящая стрела. Видно, со стены пустили, сюда, в сторону пролива.

– Нас приметили?

– Скорее поняли, что в нашем стане пусто.

– Тише!

Хельги ясно расслышал в стороне негромкий свист – настолько близко, что даже шум ветра его не заглушил. Хеландия, невидимая в темноте, была рядом! Даже чуть позади – они уже прошли ее! Осознав это, Хельги ощутил вспышку ликования, но тут же плеснула холодом мысль – впереди могут быть другие. Если сейчас хеландии стоят, как в начале лета, в три ряда по три-четыре, перегораживая пролив с таким расчетом, чтобы не оставить промежутков для прохода, то значит… Это значит, что, пройдя мимо одной хеландии, его скутар правит прямехонько в нос другой. На жерло огнеметного сифона.

И в тот же миг, будто желая подтвердить его правоту, луна проглянула меж туч. Поверхность моря осветилась, и прямо перед собой, шагах в тридцати, Хельги увидел черную громаду хеландии.

– Навались!

Попутный ветер дул от скутара к хеландии: на то и был расчет, и Хельги знал – в таком положении палить из огнемета не будут.

Оттуда тоже донеслись крики: от неожиданности, увидев врага прямо перед носом, ромеи не сдержались. Скифы, будто дьявольской силой перенесенные, очутились здесь одновременно с сигналом об их выходе из гавани!

Кто же мог знать заранее, что они обманут наблюдателей и те обнаружат их уход из долины с большим опозданием?

Со всех сторон между берегами пролива слышались крики: противники обнаружили друг друга, и ближе, чем ожидали.

Агнер переложил руль, чтобы обойти хеландию.

И в этот миг по глазам ударила ослепительная во тьме пламенная вспышка.

Стало видно с десяток скутаров поблизости – Хельги успел отметить, что идут они в одну сторону, но очень неровно, – и еще две хеландии: одна впереди справа, другая уже позади слева. Часть горючей смеси упала на воду и теперь горела там; скутар Хельги шел вдоль этой пламенной дорожки из носимых волнами чадящих пятен. Хирдманы отчаянно налегали на весла, стараясь не въехать в какое-то из них. Скутар не горел – пламенная струя до него не долетела. Но что-то горело, хищное темное пламя бушевало где-то впереди, оттуда слышались неистовые крики.

Кричали на греческом языке. Но не сразу – лишь через несколько бесконечно долгих мгновений – Хельги сообразил: горит сама хеландия.

Никто не понял, почему так случилось. Не то среди криков сифонатору послышался приказ дать залп, то ли он сделал это просто от неожиданности, внезапно увидев врага на расстоянии выстрела. Недостаточно опытный, он выпалил, совсем забыв о ветре. Спросить его об этой незадаче уже не удалось: когда порыв встречного ветра бросил часть горящей смеси назад на хеландию, она накрыла и самого стрелка. Оказавшись в плену огня, тот, как и многие до него, безотчетно бросился в воду. И больше его никто не видел: как и все хеландарии, одетый в клибанион, он пошел ко дну камнем.

Однако свое дьявольское дело его почти невольный выстрел успел сделать. Завидев, что на хеландии Артемия начали палить, другие кентархи поняли это как знак всем открывать огонь. Кентархи меры подобрались разной опытности, но никто из них ранее не сражался ночью. Сейчас, при внезапном начале битвы во тьме, мало кто смог сообразить, какого именно сигнала им надлежало ждать. Все понимали, что подать знак цветными камелавкиями[18] во тьме нельзя, а трубить стратиг Феофан запретил. Да и как мандатор на караве [19] доберется до них в темноте, скользя между скифскими лодками? В неразберихе почти все кентархи, кто видел перед собой черные тени вражеских судов, приказали сифонаторам стрелять.

Но вот тут требование скрытности оказало Феофану очень дурную услугу. На хеландиях не горели огни, не подавались сигналы, и далеко не все из них видели друг друга. Многие кентархи, обнаружив противника, послали хеландию на сближение со скифами, ради более верного выстрела; но не все до выстрела успели увидеть, в какое положение встали относительно друг друга.

А русы продолжали двигаться. Ни в коем случае не останавливаться – это Хельги всем боярам, старшим на лодьях, натвердил накрепко. Да все и сами понимали: в стоящую или медленно идущую лодью попасть куда проще.

После первой вспышки время сжалось; мгновения понеслись, наполненные действием и чувством, но каждое стало огромно. Видя вблизи страшный «влажный огонь», люди Хельги налегали на весла и стремились уйти в спасительную тьму.

Скутары шли сквозь трехрядный строй хеландий; передовая часть русов во главе с самим Хельги миновала в темноте, неведомо для себя, два ряда. Лишь хеландии третьего ряда погнались за ними, озаряя тьму вспышками из носовых сифонов – теперь, во время преследования, эти залпы шли по ветру и были очень опасны. Дважды Агнер, меняя направление, чудом избегал языка пламени, и струи горящей смеси падали на воду возле борта и за кормой. Хельги сам видел, как струя дымного огня, похожая на пышный хвост исполинского огненного лиса, пролилась на скутар справа от него – Валанды или Козельца, он не разобрал. Мельком оглядываясь, Хельги видел, как темные пятна валятся с бортов и исчезают в черной воде. Хельги предупредил: останавливаться под жерлами огнеметов, чтобы подбирать из воды, никто не будет. Шлемов и доспехов на его людях не было; не попав в огненное пятно, обычный пловец мог добраться до берега пролива, если бы не ошибся с направлением. Хельги обещал, в случае удачи, сутки ждать за проливом. Кому суждено, тот выберется. Ничего больше он в таком положении для своих людей сделать не мог, и все это понимали.

Луна скрылась, но этого никто не заметил. В проливе теперь хватало света от огня. Пылали две хеландии: кентарха Артемия, что загорелась от собственного залпа, и кентарха Виктора, в которую попал залп с хеландии Льва. Целил он, конечно, в скифские лодки, но Виктор, преследуя своих противников, сам подвернулся под выстрел. Теперь на двух гибнущих судах спускали каравы, их соседи делали то же, пытаясь спасти прыгающих в воду стратиотов. А скифы продолжали идти мимо и исчезали во тьме, но ромеи, занятые спасением от огня, ничего не могли сделать.

Не все их залпы пропадали даром. Пламя освещало поверхность моря и позволяло сифонаторам видеть противника. Один за другим – а то и с двух сторон разом – на скутары падало из черноты дымное пламя и охватывало просмоленное дерево. Горящие лодьи теряли ход и становились факелами на поверхности моря, освещая ромеям своих идущих следом товарищей, чем делали и их легкой добычей.

Сам патрикий Феофан, с кормы своей хеландиии наблюдая происходящее, невольно жмурился и крестился, твердя в полузабытьи боевой клич ромеев, который сейчас был для него только молитвой: Господи, помилуй! Вот теперь это был настоящий ад. Тьма сверху, глубокая вода – снизу, вспышки жгучего, губительного пламени между ними, неистовые крики испуга и боли. Кентарх Иоанн отдавал распоряжения, палили все три сифона – на носу и по бортам, – и Феофан сам видел, как после их залпов вспыхнули две или три скифские лодки. Ночью это выглядело еще страшнее, чем в первый раз, при ярком летнем солнце. Невольно Феофан цеплялся за поручни борта, каждый миг ожидая, что вот сейчас среди волн распахнется пасть ада и поглотит все это – волны с горящими пятнами смеси, полусгоревшие и еще целые скифские лодки, а заодно и хеландию. Этот ужас не мог продолжаться долго, это было невыносимо. В эти жуткие мгновения сам стратиг меры не помнил, зачем все это нужно, едва осознавал свою задачу – уничтожить как можно больше скифов, рвущихся сквозь их строй на север. Сильнейшим его искренним желанием было одно: чтобы все это поскорее кончилось, неважно как.