Читаем без скачивания Призрак Манхэттена - Фредерик Форсайт

И всё же я подумал, несчастный, глупый бедняга, что она, всё же, может любить меня хотя бы немного, после того, что произошло между нами в тот час безумия, когда жаждущая мести толпа стремилась вниз, чтобы линчевать меня.

Когда я понял свою судьбу, я позволил им жить, и я рад, что поступил так. Но зачем я поступаю так сейчас, ведь это может принести мне только больше боли и отвержения, отвращения, презрения и антипатии. Конечно, это всё из-за письма.

О, мадам Жири, что же мне думать о вас теперь? Вы были единственным человеком, которой когда-либо было добр ко мне, единственный, кто не плевал на меня и не убегал, крича при виде моего лица. Зачем вы ждали так долго? Должен ли я благодарить вас за то, что в свои последние часы вы послали мне новости, которые вновь изменили мою жизнь, или я должен обвинять вас за то, что вы скрывали от меня это в течение двенадцати лет? Ведь я мог умереть, так и не узнав об этом. Но я не умер и теперь я знаю. Поэтому и иду на этот сумасшедший риск; я рискую, привезя её сюда, вновь увидев, вновь страдая, вновь прося, умоляя… и рискуя вновь быть отвергнутым? Вероятнее всего, скорее всего. И всё же, и всё же…

Я запомнил письмо, каждое слово; я читал и перечитывал его до головокружения, не веря, пока на его листах не остались потные отпечатки моих пальцев, и пока эти листы не измялись в моих руках. Датировано в Париже, в конце сентября, незадолго до вашей смерти…

Мой дорогой Эрик,

К тому времени как ты получишь это письмо, если это вообще когда-нибудь случится, я уже покину этот и уйду в иной мир. Моя борьба была долгой и тяжелой, прежде чем я все же решилась написать эти строки, и я пошла на это лишь потому, что знала, сколько страданий выпало на твою долю, а потому была уверена – ты должен, наконец, узнать правду; я не могу встретиться с Создателем, зная, что до последних дней своих я обманывала тебя и держала в неведении.

Я не могу предугадать, чем обернется для тебя эта новость – радостью или новой болью. Но вот правда о тех событиях, некогда напрямую затрагивающих тебя, но о последствиях которых ты уже ничего не знаешь. Лишь я, Кристина де Шаньи и ее муж Рауль знают эту правду, и я молю тебя отнестись к ней с должной осторожностью и пониманием…

Через три года после того, как я встретила несчастного шестнадцатилетнего беднягу, посаженного на цепь в клетке в Нейи, я встретила второго молодого человека, одного из них двоих – позже я буду называть их обоих «моими мальчиками». Встреча была случайной, то был ужасный трагический случай.

Это случилось поздно ночью зимой 1885 года. Опера наконец-то закончилась, девочки все разошлись, огромное здание закрыло свои двери, и я шла домой одна по тёмным улицам по направлению к своему дому. Это был короткий путь: узкий, тёмный и вымощенный булыжником. И хотя я этого не знала, но в аллее я была не одна. Впереди меня шла служанка, которую поздно отпустили из ближайшего дома, она шла быстро, с опаской по тёмным улицам по направлению к освещенному Бульвару впереди. В одном из дверных проёмов появился молодой человек, как я впоследствии узнала, всего шестнадцати лет, он прощался со своими друзьями, с которыми провёл вечер.

Из тени появился хулиган, грабитель из тех, что ходят по тёмным улицам в поисках пешехода, которого можно ограбить. Я не понимаю, почему он выбрал своей жертвой эту маленькую служаночку. У неё за душой не могло быть больше пяти су. Я увидела, как негодяй выпрыгнул из тени и схватил её за горло одной рукой, чтобы заглушить крики, а другой полез за кошельком. Я закричала: «Оставь её в покое, мерзавец. Au secours!»

Мимо меня простучали стремительно мужские сапоги, и я краем глаза поймала молодого человека в мундире, а затем он кинулся на негодяя, увлекая того на землю. Служаночка закричала и побежала прямо к бульварным фонарям. Больше я её не видела. Хулиган вырвался из рук молодого офицера, вскочил на ноги и бросился бежать. Офицер погнался за ним, затем я увидела, что мерзавец обернулся, вынул что-то из своего кармана и наставил этот предмет на своего преследователя. Раздался грохот и вспышка выстрела. Затем он пробежал через арку, чтобы затеряться во внутренних дворах.

Я подошла к упавшему и обнаружила, что это практически мальчик, храбрый и благородный, в мундире кадета из Ecole Militaire. Его привлекательное лицо было белым как мрамор, а из раны внизу живота обильно текла кровь. Я оторвала полоски ткани от своей нижней юбки, чтобы перевязать его, а затем кричала, пока владелец ближайшего дома не выглянул из окна, спрашивая, что случилось. Я попросила его срочно бежать на Бульвар и найти фиакр, что он и проделал прямо в ночной рубашке.

Да, Hôtel-Dieu был слишком далеко, госпиталь Святого Лазаря находился ближе, поэтому мы направились туда. На дежурстве там был молодой доктор, но как только он осмотрел рану и установил личность кадета, отпрыска самого знатного рода Нормандии, он послал привратника за главным хирургом, жившим неподалёку. Я больше ничего не могла сделать для паренька, и потому отправилась домой.

Но я молилась о том, чтобы он выжил, и на следующее утро – это было воскресенье, и у меня в Опере был выходной – я вернулась в госпиталь. Власти уже послали за семьёй мальчика в Нормандию, и господин хирург, дежуривший в тот момент, должно быть принял меня за мать раненого. Его лицо было мрачным и торжественным. Он пригласил меня в свой личный кабинет. Там он мне и поведал ужасные новости.

Он сказал, что пациент будет жить, но ущерб, причинённый пулей и её извлечением, оказался ужасающим. Все главные кровеносные сосуды в паху и внизу живота были непоправимо повреждены. Ему не оставалось иного выбора, как только наложить швы. Я по-прежнему ничего не понимала. Затем, наконец, до меня дошло, что он имел в виду, и я спросила его об этом напрямик. Он мрачно кивнул. «Я совершенно опустошён, – сказал он. – Такой молодой, такой симпатичный мальчик, и теперь лишь наполовину мужчина. Боюсь, он никогда не сможет иметь детей».

«Вы имеете в виду, что пуля лишила его… что он больше не мужчина?» – спросила я. Хирург покачал головой. «Это было бы даже милосерднее, потому что в таком случае он не испытывал бы желания по отношению к женщинам. Но нет, он будет испытывать страсть, любовь, желание, как любой другой молодой человек, но разрушение кровеносных сосудов означает, что…»

«Я не ребёнок, месье доктор», – сказала я, желая пощадить его деликатность, хотя осознавала, что он сейчас мне скажет.

«В таком случае, мадам, я должен сказать, что он никогда не сможет закрепить ни один союз с женщиной и зачать своего собственного ребёнка».

«Значит, он теперь никогда не сможет жениться?» – спросила я.

Хирург пожал плечами. «Это только если он найдёт странную или святую женщину, или ту, у которой наличествует другой сильный мотив, который позволит ей вступить в брачный союз без его физической составляющей, – сказал он. – Мне очень жаль, я сделал всё, чтобы спасти его от последствий кровотечения».

Я с трудом могла сдержать рыдания, услышав это. Подумать только, что этот мерзкий негодяй нанёс мальчику такую рану, из-за какой он едва не умер. Такая мысль казалась почти невыносимой. Но я пришла, чтобы увидеть мальчика. Он был бледен и слаб, но в сознании. Ему ещё не сказали. Он очень мило поблагодарил меня за то, что я помогла ему в той аллее, и настаивал на том, что именно я спасла ему жизнь. Когда я узнала, что его семья прибывает на поезде из Руана, я ушла.

Я никогда не думала, что я когда-нибудь вновь увижу моего молодого аристократа, но я ошибалась. Восемь лет спустя, когда он стал красив как греческий бог, он часто стал бывать в Опере, вечер за вечером, в надежде поговорить или хоть поймать взгляд некой особы. Позже, когда он узнал, что она беременна, то этот хороший, добрый и благородный человек, каковым он и являлся, признался ей во всём и женился на ней, дав ей своё имя, свой титул и брачный обет. В течение двенадцати лет он давал сыну всю свою любовь, какую только мог бы дать настоящий отец.

В этом и заключается вся правда, мой бедный Эрик. Постарайся быть добрым и осторожным.

О той, которая всегда пыталась помочь тебе, облегчить твою боль,

с прощальным поцелуем,

Антуанетт Жири.

Я увижу её завтра. Она уже должна всё знать. Сообщение, которое я отправил в отель, было достаточно простым. Она узнает эту музыкальную обезьянку всегда. Место и время по моему выбору. Будет ли она вновь меня бояться? Думаю, что так. Но всё же она не узнает, как сильно буду бояться встречи с ней я; бояться, что она вновь откажет мне в тех крохах счастья, которые другие мужчины принимают как должное.

Даже если меня снова отвергнут, всё уже изменилось. Я могу наблюдать с высоты за родом человеческим, который я так ненавижу, но теперь я могу сказать: «Вы можете плевать на меня, смешивать с грязью, глумиться надо мной, поносить меня; но что бы вы ни сделали, это не повредит мне теперь. Потому что, несмотря на всю грязь и ненастье, на слёзы и боль, теперь моя жизнь не напрасна; У МЕНЯ ЕСТЬ СЫН.»