Читаем без скачивания Сыскные подвиги Тома Сойера. Том Сойер за границей (сборник) - Марк Твен

Ну, как я уже сказал, дошло до того, что стало ему невмоготу, и решил он ехать в Вашингтон, явиться к президенту Соединенных Штатов и рассказать ему все как есть, без утайки, а затем вынуть письмо, положить его перед всем правительством и сказать: «Вот оно перед вами, делайте со мною, что хотите; хотя, видит бог, я невинный человек и не заслужил всей кары закона, и оставлю после себя семью, которой придется умереть от голода, а она тут совсем непричастна. Это истинная правда, в чем готов присягу принять».

Сказано – сделано. Проплыл он самую малость на пароходе, проехал немного в дилижансе, а всю остальную часть пути проделал верхом, и в три недели добрался до Вашингтона. Видел пропасть земель, пропасть деревень и четыре города. В отсутствии пробыл почти восемь недель, а когда вернулся, то стал спесивее всех в деревне. Путешествие сделало его самым великим человеком в округе, ни о ком столько не толковали; люди приезжали за тридцать миль, даже из-за Иллинойских болот, чтобы только поглазеть на него: стоят перед ним и дивятся, а он-то разливается. Не было еще видано ничего подобного.

Ну, а теперь не было никакой возможности решить, кто же самый великий путешественник: одни говорили Нат, другие – Том. Все соглашались, что Нат больше проехал по долготе, но признавали, что Том перещеголял его по части широты и климатов. Значит, здесь ни за кем перевеса не было; и вот они расписывали свои опасные приключения, чтоб этим способом взять верх. Против огнестрельной раны в Томовой ноге Нату Парсонсу было трудно не спасовать, однако он действовал, как умел; и нужно сказать, при невыгодных обстоятельствах, потому что Том не сидел спокойно, как бы оно следовало по совести, а начинал ходить и ковылять кругом, и прихрамывать всякий раз, как Нат принимался рассказывать о своем приключении в Вашингтоне; надо вам сказать, что Том не перестал хромать после того, как его нога выздоровела, а практиковался в этом дома по ночам, и хромота у него выходила чисто как новенькая.

А приключение Ната было не хуже, – и, доложу я вам, умел же он его рассказать! Так рассказывал, что у всех мурашки бегали, и лица бледнели, и дыхание спиралось, а женщины и девушки – те иной раз совсем не выдерживали и падали в обморок. Вот оно в чем состояло, насколько могу припомнить.

Прискакал он в Вашингтон, поставил коня, явился с письмом в дом президента, и узнает здесь, что президент в Капитолии и сейчас отправится в Филадельфию, так если он хочет застать его, то не терял бы ни минуты. Нат еле на ногах устоял, так это его огорошило. Лошадь его осталась в гостинице, и он не знал, что делать. Но в ту самую минуту едет негр-извозчик с ветхой полуразвалившейся каретой. Нат кидается к нему и кричит:

– Полдоллара, если доставишь в Капитолий в полчаса, и четверть доллара прибавки, если доставишь в двадцать минут!

– Идет! – говорит негр.

Нат влез в карету, захлопнул дверцу, – и пошли они трястись да подскакивать по самой скверной дороге, какую только можно себе представить, и с таким грохотом, что ужас. Нат просунул руки в поручни и повис на них, ни жив ни мертв; только вдруг карета наткнулась на камень, подпрыгнула кверху, а дно-то у ней и выпади, а как выпало дно, то ноги Ната очутились на земле, и видит он, что гибель ему грозит неминуемая, если он не будет поспевать за каретой. Испугался он до смерти, однако уж изо всех сил держался за поручни и ногами перебирал, так что просто летел. Он просил извозчика остановиться, и прохожие тоже кричали, так как видели, что под каретой бегут чьи-то ноги, а в карете – видно в окно – болтаются чьи-то голова и плечи, и понимали, что ему грозит страшная опасность, но чем громче они кричали, тем громче орал и вопил негр, и нахлестывал лошадей, и повторял: «Не бойтесь, обещал вовремя доставить, и доставлю!» Он, видите ли, думал, что все они его торопят, а разобрать, что они кричат, не мог из-за грохота, который поднимал своей каретой. И вот они мчались себе дальше, и все холодели и каменели, глядя на них; и когда, наконец, они прикатили в Капитолию, то оказалось, что эта поездка была самая быстрая из всех, какие когда-нибудь случались; все говорили. Лошади грохнулись наземь, и Нат свалился тут же, а когда его вытащили, то оказалось, что он весь в пыли и в лохмотьях, и босой; зато поспел вовремя, и в самое время, и поймал президента, и отдал ему письмо, и все уладилось, и президент тут же простил его, а Нат прибавил негру две четверти доллара вместо одной, так как понимал, что если бы он не поехал в карете, то ни за что бы не поспел вовремя, – и думать нечего.

Приключение было хоть куда, и Тому приходилось здорово налегать на свою огнестрельную рану, чтобы не спасовать и постоять за себя. Однако же мало-помалу слава Тома начала бледнеть, потому что случились разные другие происшествия, о которых все толковали, – сначала скачки, а там пожар, а там цирк, а там большой аукцион негров, а там затмение; и это, как водится, всех будоражило, так что о Томе и говорить перестали, и вы себе представить не можете, как это его огорчало и бесило. Скоро он совсем раскис и затосковал, со дня на день все хуже, а когда я спросил его, что с ним такое, он отвечал, что у него просто сердце разрывается, как подумает он, что время проходит и он становится все старше и старше, а нет ни войны, ни какого другого способа прославиться. Конечно, все мальчики так думают, только он первый, от кого я услышал это так прямо и откровенно.

Вот и стал он придумывать способ прославиться, и скоро придумал, и предложил мне с Джимом принять участие. На этот счет Том Сойер всегда был щедр и великодушен. Есть пропасть мальчиков, которые будут с вами первые друзья-приятели, если вам удалось заполучить что-нибудь хорошенькое, но если хорошенькое досталось им, они вам и не заикнутся об этом, а постараются все себе зацапать. Том Сойер был не таковский – могу вас уверить. Есть пропасть мальчиков, которые будут юлить и лебезить перед вами, ежели вы добыли яблоко, выпрашивать сердцевинку; но когда им удастся добыть яблоко и вы попросите у них сердцевинку, и напомните им, что вы тоже давали им сердцевинку, то они скорчат вам рожу и скажут, что они вам чувствительнейше благодарны, но у них сердцевинки не останется. Однако я замечаю, что это им никогда даром не проходит; надо только подождать. Джек Гукер всегда так делал, и не прошло двух лет, как он утонул.

Ну, так пошли мы в лес, что на холме, и Том рассказал нам, что он придумал. А придумал он крестовый поход.

– Что такое крестовый поход? – спрашиваю.

Он глянул этак презрительно, как всегда глядят, когда стыдятся за человека, и говорит:

– Гек Финн, уж не хочешь ли ты сказать мне, что не знаешь, что такое крестовый поход?

– Нет, – говорю я, – не знаю. Да и не гонюсь за этим нисколечко. Жил я без того, и обходился, и здоров был. Ну, а если ты мне скажешь, буду знать, и ладно. Я не вижу, какой мне прок ломать голову над такими вещами, которые, может быть, ни разу в жизни мне не понадобятся. Это как Лакс Вильямс: выучился говорить по-чоктаусски, а тут и Чоктау-то никогда не видали, пока не пришел один вырыть могилу ему же. Ну, так что же такое крестовый поход? Только я тебе наперед скажу: если это привилегия, то ничего ты с ней не наживешь. Билль Томсон…

– Привилегия?.. – перебивает Том. – Никогда не видал такого идиота!.. Крестовый поход – это вроде войны.

Я подумал было, что он ума лишился. Однако нет: он говорил очень серьезно и преспокойно объяснил:

– Крестовый поход – это война, чтобы отнять Святую Землю у язычников.

– Какую Святую Землю?

– Ну, Святую Землю, – одна только и есть.

– Да нам-то ее на что?

– Ну как же ты не понимаешь? Она в руках язычников, и наш долг отнять ее у них.

– Как же мы допустили их завладеть ею?

– Мы вовсе не допускали их завладеть ею. Они всегда владели ею.

– Послушай, Том, так, значит, она ихняя, разве нет?

– Ну, конечно. Кто же говорит, что нет?

Я призадумался, но никак не мог понять, какие же у нас права на нее, и говорю:

– Это чересчур мудрено для меня, Том Сойер. Ежели у меня есть ферма, и она моя, и другому человеку захочется получить ее, то разве он имеет право…

– Экий вздор! Ты самой простой вещи сообразить не можешь, Гек Финн. Тут не ферма, а совсем другое. Видишь ли, вот в чем дело. Они владеют землей, только одной землей, и только это им и принадлежит; но мы, евреи и христиане, сделали ее святою, и, стало быть, нечего им осквернять ее. Это позор, и мы не можем потерпеть его ни минуты. Мы должны пойти на них и выгнать их оттуда.

– Ну, мне это кажется самым запутанным делом, какое я только знал. Теперь, положим, у меня есть ферма, а другой человек…

– Да ведь я же тебе сказал, что фермерство тут ни при чем! Фермерство – это занятие, самое обыкновенное, простое, мирское занятие, и все тут, больше о нем ничего и сказать нельзя; а тут высшее – тут религиозное, и совсем другое.