Читаем без скачивания Гнев терпеливого человека - Сергей Анисимов

Нужные указания телевидению Корнилов давал лично, пригласив развлекательные команды и нескольких старых звезд и распределив их положение в очередном сценарии. Охрана что-то там проверила, но сценарий просто был больно масштабным, больно сложным. Впрочем, в прошлые разы такое сходило с рук: Москва – это все же не Нижний, Иркутск или какой-нибудь Братск. Пролетариата здесь было поменьше, а создающей правильную массовку «позитивно настроенной либеральной общественности» – больше в разы. С настоящими террористами здесь довольно давно в целом справились и теперь гнались за круглыми числами. Написанные подростковым почерком самодельные листовки на углах домов, с примитивными текстами типа «Мэр сосет у Маннергейма и Геринга» – отличный повод для арестов, демонстрирующих «активные и умелые действия сил безопасности» всем читающим текущие отчеты.

Речь Георгия Корнилова о том, как важно для нас всех признание своих прошлых ошибок, могла бы стать примером и образцом для сотен остальных мэров, старост, губернаторов нового русского правительства, делающих свою важную работу в «зонах урегулирования». Могла бы, если бы была не такой привычной. И если бы закончилась как-нибудь иначе, менее страшно. Уже под ее занавес, уже под рассказ о том, какими на самом-то деле патриотами России были Маннергейм и Геринг, режиссер выпустил из-за кулис народные танцевальные коллективы – расставляться в нужном порядке на сцене. Символизировать многообразием своих костюмов братство народов России, как если не объединителя, то связующее звено между Азией и Европой. Шесть девушек в обклеенных стразами кокошниках; в сарафанах, представляющих собой какой-то летний вариант наряда новогодней Снегурочки. Самая крепкая – с хлебом-солью в руках, самая пышногрудая – с выстланным бархатом подносом, на котором лежали серебряные ножницы для перерезания ленточек. Синих, шелковых. Удерживающих балахоны на бюстах больших русских патриотов, желавших русскому народу только добра. Что запомнилось из этих, спокойных еще минут присутствующим? Недовольные физиономии официальных представителей – кто-то что-то даже предчувствовал. Бесстрастность бойцов охраны – и своей, и «миротворческой». Эти последние могли открыть огонь в любую секунду – и по обнаруженному в толпе террористу, и по тому, кто показался им террористом. Такое случалось нередко. Но, собственно, именно они и спасли в этот день многих «официальных лиц» из состава мэрии и внешней гражданской администрации и военных. Не всех, но многих. От гибели «на миру», на виду у десятка телекамер.

В ту секунду, когда одышливая, но вдохновенная речь мэра Корнилова завершилась и он шагнул к приветливо улыбающимся девушкам в народных костюмах, все и закончилось для него. Совсем. И вызывающая зависть многих важная работа под закат жизни. И нажитые своим трудом и талантом миллиарды, от которых что-то все еще уцелело и там, и здесь. И надежная поддержка и благосклонное одобрение новых хозяев. И уверенность в судьбе любимых детей, давно переправленных из этой поганой, презираемой им страны. Все.

Девушка из второго ряда, не снимая с лица ласковой улыбки, плавно и даже как-то неторопливо сунула ладонь в разрез своего сарафана и вытянула из него что-то, что он даже не успел узнать. Вторая, третья, четвертая только еще начинали делать то же самое, а эта, первая, уже поднимала руку. Усатый казак в яркой кубанке, с двумя алюминиевыми шашками сразу – что-то там его форма символизировала в приложении к тому же Герингу – переглянулся с соседом. Скалясь, шагнул вперед, кинул куски металла себе под ноги и ухватился обеими ладонями за газыри у себя на груди. «Бурка», – совершенно машинально подумал Корнилов в последнюю свою секунду.

Гибель военного коменданта Москвы – генерал-майора армии Словацкой Республики, – гибель еще полудюжины офицеров, представлявших на празднике европейские и североамериканские контингенты, разъярила «миротворцев» до предела. Какое-то значение имела и гибель ручного мэра, и десятка его помощников, но меньшее. Уже к концу этого дня были арестованы «по подозрению в причастности» около двухсот человек. Еще порядка шестидесяти были убиты на месте «за попытку сопротивления», выражающуюся в самых разных действиях, пресечение или предотвращение которых не требовало никаких конкретных обоснований. К концу следующих суток число совершенных всеми службами вместе арестов перевалило за тысячу, в «Лужниках» и на обеих «Аренах» шли быстрые казни. Впрочем, тот конвейер еще с весны не останавливался ни на день. Толку-то…

Иногда брали «тех» или «вроде бы тех», иногда «не тех». Разница имела значение вовсе не для многих представителей спецслужб и нескольких действующих параллельно полиций. Кому-то не хватало профессионализма, а от кого-то и прямо требовали продемонстрировать активность, выполнить определенное число арестов и ликвидаций. Родственники идентифицированных «потенциальных террористов» идеально подходили для ареста, а просто схваченные на улицах или вытащенные из домов люди – подходили для той же цели нисколько не хуже.

Как обычно, винили в происходящем самих русских: не нужно было совершать террористических актов, не нужно было поддерживать террористов, не нужно было являться гражданами этой страны. Как обычно, мировые СМИ гневно осудили «предательскую атаку русских террористов на участников мирного собрания», «культурного мероприятия, демонстрирующего неуклонный прогресс в нормализации обстановки на территории бывшей России». Как обычно, последствия подрыва смертников и результаты последующей стрельбы охраны по толпе были перечислены несколькими простыми словами. Как обычно, сюжет завершился деловитым упоминанием тяжелого урона, нанесенного террористическому подполью соизмеримыми ответными действиями. Имя Карл Густав Эмиль Маннергейм прозвучало в описаниях содержания «культурного мероприятия» лишь несколько раз и вызвало довольно смешанную реакцию даже в Финляндии. Имя Геринг не прозвучало ни разу и нигде.

Должность мэра Москвы была заполнена в течение того же дня одним из вице-мэров. Некролог Георгия Корнилова был полон искренних сожалений его соратников о жизни патриота России и Москвы, пресеченной руками подлых убийц.

У инженеров Семенихина и Славина, у врача Пичкина, у фермеров Романовых и миллионов других погибших в эти же дни людей некрологов не было и не могло быть. Их судьба никому не была интересна, кроме их родственников и друзей. А те либо разделяли ее, либо не имели доступа ни к какой информации о них ни в эти горькие дни, ни даже много позже. Объединило все эти случаи одно и то же. Все они были гражданами одной страны. Той же самой, что и мы.

Вторник, 20 августа

Николай думал, что этот день будет попроще других, но уже часам к восьми утра стало ясно, что жизнь – сплошной обман. Впрочем, так было всегда, сколько он себя помнил взрослым. Бывало, еще полгода назад, в мирном городе, в теплой и светлой больнице начинается рабочий день удачно, идет спокойно, все тихо и хорошо. Часам к трем начинаешь мечтать, что уж сегодня-то точно можно пораньше закончить – или хотя бы просто вовремя и опять же спокойно. Начинаешь планировать что-то, думать, как проведешь умиротворенный вечер… А потом каа-ак… Минут за пятнадцать до конца рабочего дня обычно… И начинаются танцы с бубнами, часа на три. Так что он привык. Как любой взрослый человек.

Четкое планирование – основа успеха на войне. Причем на войне любого масштаба. От стратегических наступательных операций фронтов и групп армий и до единственного удара ножом, который бывший учитель физкультуры или работяга наносит в спину одинокому «миротворцу», зашедшему по уже натоптанной дорожке погреться в бордельчик. Так должно быть. Только планирование обеспечивает вероятность успеха, хоть как-то отличную от нулевой или от стремящейся к нулевой. Того, что сколько-то врагов отправятся домой в черных пластиковых мешках, а у тебя и твоих товарищей будет время перезарядиться и перейти к следующему делу в таком же роде. А потом к следующему и так далее. И тем более забавно, что каждый пятый если не четвертый раз ему приходило в голову: «Черта с два! Ну да, партизанский отряд. Но ведь с кадровыми же командирами в “думалке”, в штабе, ну ведь нельзя же так!» А потом снова все возвращалось к норме. А потом снова от нее отступало во все стороны сразу.

Со стороны могло показаться, что половина отряда – неадекватные, подсознательно стремящиеся к суициду люди. Как человек, в институте едва вытянувший по психиатрии с тройки на четверку, Николай мог бы в это поверить. Как лейтенант медицинской службы, который месяц воюющий среди этих самых людей, – ни на секунду. Скорее это он сам не понимал происходящего там, в чужих головах.

Бойцы выполняли команды, каждый раз ставя на карту собственную жизнь. И это работало. Отряду было хреново, отряд нес потери, дважды его стачивали почти в ноль – в конце концов их выдавили из Питера. И даже не просто выдавили – выбили с треском. Но отряд делал дело там и делал дело уже здесь, на новом месте: его работа приносила пользу, и это было очевидно даже такому непрофессионалу военного дела, каким являлся он, бывший терапевт. И именно поэтому лейтенант Ляхин тщательно, принципиально соблюдал субординацию: в первую очередь в безоговорочном подчинении приказам, какими бы странными те ему сперва ни казались. Было понятно, что, когда приказ окажется действительно тупым и бездумным, тут-то Николаю и придет итоговый и невозвратимый «упс». Но пока что он лечил, дрался в составе тех групп, которым его «придавали», и снова лечил, и дрался опять. И, в отличие от слишком многих, до сих пор был живым и целым. Не считая пары шрамов на руках и ногах, не восстановившегося до конца слуха на одно ухо, царапин и ожогов там и тут. Чего еще? Ну, еще помимо перманентных ссадин на морде, кулаках, локтях и коленях – и синяков по всему телу. И по всей душе. И все.