Читаем без скачивания Спич - Николай Климонтович

Евгений Евгеньевич часто столовался вне дома, потому что и в новой богатой квартире, кроме случаев торжественных, всегда было шаром покати: Павел, который теперь вел образ жизни исключительно домашний, готовить не умел. И учиться никак не хотел. И в магазин его было не пропереть. Но с собой в рестораны, как правило, Евгений Евгеньевич его не брал. Не брал потому, что чаще всего обедал не один, но с редакторшами или коллегами, занимавшими посты, а Паоло взял манеру чуть не доглядишь — напиваться: ему и нужна-то была одна рюмка, как коту капля валерьянки. Так и питался дома колбасой, кефиром да камамбером — по-холостяцки. Точнее, по кошачьи.

Чтобы не слишком отвлекаться от основной линии, скажу здесь только, что именно в те дальние годы в Текстильщиках в жизни Евгения Евгеньевича появился Ипполит. Дело было так: они с Паоло в Эрмитаже остановились в Шатровом зале, у малых голландцев, и где-то между ван Рейсдалом и ван Остаде, на фоне крестьянских домиков в дюнах, столкнулись с Ним.

Евгению Евгеньевичу, помнится, прежде другого бросилось тогда в глаза даже не красивое томное лицо, даже не серые воспаленные, будто всегда заплаканные, глаза, но отчего-то черный приталенный кардиган с разлетающимися длинными полами, сверху застегнутый как глухой сюртук. Ипполит оказался научным сотрудником Эрмитажа, диссертация по флорентийскому Кватроченто, по Мазаччо — быть может, потому, что и сам близился тогда к двадцати семи. Он раскланялся с Паоло, обернулся к Евгению Евгеньевичу и чуть небрежно, но, не заступая, конечно, границы вежливости а ведь мы с вами однажды виделись. И добавил на лекции у Люмьера, я как-то заглядывал, когда был в столице… В столице прозвучало по-питерски саркастично. И Евгений Евгеньевич долго еще ума не мог приложить, как же это он не заметил в свое время такого прекрасного Ипполита.

Потом был долгий роман с взаимными метаниями между двумя столицами, с ревностью, слезами, страстями, разлуками и письмами, извещавшими, что на этот раз все окончательно кончено, кончено. И со следовавшимиза этими разрывами новыми непременными приступами страсти. Дело кончилось тем, что Ипполит женился, потому что хотел ребенка. Причем женился на подружке Евгения Евгеньевича, дочери одного театрального режиссера, которая некогда в ресторане ВТО увязалась за Женечкиной компанией, осела у него в доме, сдружилась с Паоло, и которую позже Ипполит именно в доме своего друга сердца и подцепил. Или она его подцепила, второе точнее. На первых порах она принялась бешено ревновать одного к другому, и даже, когда уже вышла за Ипполита замуж и перебралась в Питер, аккуратно бегала топиться в Фонтанке, однажды и правда бросилась, извлекали с помощью катера. Почему в Фонтанке — неизвестно, Нева была ближе.

Черед года полтора она родила Ипполиту сына, и тот охладел к Женечке, охладел и остыл. Это был удар, спазм, паралич, но прошло время, боль отошла, они — с немалыми усилиями со стороны Женечки — сделались товарищами. И позже в Питере Евгений Евгеньевич подчас останавливался у Ипполита и коварной бывшей своей подруги в одной из трех их комнат в кромешной коммуналке, но с дивным видом на площадь Исаакия, на знаменитый Дом со львами Монферрана…

Менялась погода на дворе, причем в лучшую сторону, Евгений Евгеньевич стал выезжать. И как-то незаметно объездил полмира, пока Паоло дежурил в квартире, у того и иностранного паспорта-то не было. Полюбил осень в Амстердаме, когда становилось поменьше американцев, где вот беда, недавно сократили улицу красных фонарей; наизусть выучил Прадо и галерею Уффици, знал что где — что в собрании принцессы Хуаны Португальской, а что у королевы Виктории с принцем Альбертом; Монако не любил — людно и нервно, страшно смотреть на бледные лица проигравшихся потертых леопардов и поживших пантер — лица будущих самоубийц, но иногда заглядывал в Сан-Тропе; на Патмосе они с Ипполитом в гостях, так сказать, у старика Иоанна, чувствовали себя дома. Совершили круиз по батюшке по Рейну, как выразился Ипполит, читали друг другу:

Глядели женщины, обрыв заполонив,На май, на дивный май, что плыл по Рейну в лодке.Но лодка уплыла, печалуйтесь красотки,И кто довел до слез толпу плакучих ив…

И вот теперь, сидя под арестом в роскошной гостинице посреди дикой скифской степи, Евгений Евгеньевич вспоминал молодое божоле в ноябре, когда на парижских бульварах уже начинают жарить каштаны, и где однажды осенью за столиком уличного кафе под жаркой газовой жаровней одна пожилая англичанка приняла его и Ипполита за итальянцев; и фрески в капелле церкви Санта-Мария дель Кармине во Флоренции, на которые Ипполит молился; и горячий глинтвейн на улицах рождественской Вены; и засыпанный разноцветным мусором булыжник площади Сан-Марко с неутомимыми закопченными маврами над головой, неумолимо отбивавшими часы нашей земной жизни; и узкие проулки, кончавшиеся выгнутыми мостами, и саму непрозрачную затхлую воду каналов с плавающей в ней печальной белой маской с красными и зелеными потеками слез, оброненной, видно, каким-то незнакомцем еще в феврале, в дни карнавала… И Венецию, так долго бросавшуюся с набережных вплавь, так давно обещавшую, как молодая жена Ипполита, утопиться, но все как-то не тонувшую, сейчас отчего-то было жальче всего.

23

Евгений Евгеньевич проделал долгий и неприятный путь. Сначала неудобные и тесные самолетные кресла, ног некуда девать, бизнес класса на этой линии не было; потом роллс-ройс, в котором, хоть и работал климат-контроль, неведомым образом было очень холодно и одновременно много пыли. Они катили по бетонной дороге, то извивающейся по сухому каньону, то взбиравшейся на холм, кругом было запустенье, лишь изредка мелькали вдали какие-то хижины и попадались отары овец: пастухи глядели на машину из-под ладони, косматые грязно-рыжие овчарки лаяли. Наконец они достигли местности совершенно голой и плоской, и шофер, указывая вперед, повернулся назад к Евгению Евгеньевичу и крикнул:

— Вон он — Халва отель!

Евгений Евгеньевич вгляделся. Издалека, из степи отель виделся небольшим и приземистым пирамидальным четырехэтажным строением, похожим на мавзолей. Его фасад был неотличимого от окружающего ландшафта светло-песочного пыльного цвета, а плоскую крышу венчал ослепительно-серебряный купол. При приближении стало видно, что исполнен фасад в псевдо-арабском стиле. Не мавританском, скорее в египетском: какие-то башенки над эркерами, с золотыми иглами и серебряными полумесяцами, завитушки, вязь и дрянь.

Отель должен был открыться лишь к концу года. Так что Евгения Евгеньевича прислали сюда далеко загодя, осмотреться и освоиться, как ему объяснили. Несмотря на то, что он был первым и единственным постояльцем, принимали его так, будто все в отеле уже наладилось и вовсю работало. Встречал сам управляющий, краснорожий приземистый татарин со ртом, полным золота. Когда замерзший Евгений Евгеньевич вылез из авто, к нему первым делом подскочили два боя в малиновой униформе с золотым позументом и подхватили чемодан и дорожный саквояж флорентийской рыжей кожи. Причем пытались сорвать с его плеча и портфель с компьютером, но портфель Евгений Евгеньевич отбил.

Управляющий стоял на крыльце, куда следовало подниматься по насчитывавшей десятка три ступеней лестнице, покрытой, как в Канне, красной дорожкой. Вокруг начальника стояли с полдюжины охранников в камуфляже, только что без автоматов. Несмотря на пронзительный ветер и какую-то ледяную крупу, которую он нес, управляющий был в одном черном костюме, белейшей рубашке и черном галстуке. Неотрывно глядя в лицо Евгения Евгеньевича, он при его приближении раскинул руки, и тот с содроганием счел, что сейчас татарин полезет обниматься. Но нет, тот левую руку опустил, а правую протянул гостю. У Евгения Евгеньевича выбора не было, хоть он терпеть не мог мужские рукопожатия, когда его руку так стискивали, что пальцы немели. Но сейчас он пожал протянутую руку, оказавшуюся отчего-то заскорузлой, что было странно для топ-менеджера такого заведения. И Евгений Евгеньевич безошибочно понял, что этот татарин — из родственников.

— Рады приветствовать дорогого гостя, — мало разборчиво проскрипел татарин. Быть может, золотые зубы ему приделали недавно, и он еще не освоился с новыми условиями артикуляции. — Для дорогого гостя стол уже накрыт.

— Достархан, понимаю, — дурацки пошутил Евгений Евгеньевич, хотел проявить осведомленность в местных реалиях, но татарин, казалось, не расслышал. — Спасибо, но прежде я, знаете ли, поднялся бы в номер. Если позволите… с дороги…