Читаем без скачивания Последнее слово техники - Иэн Бэнкс

— Но, Сма, они ведь живут согласно велениям их инстинктов, или по крайней мере пытаются. Мы так кичимся тем, что наша жизнь строится осознанно. Но мы потеряли чувство стыда. А оно нам тоже нужно. Даже больше, чем им.

— Что?!!! — заорала я.

Я круто развернулась, схватила его за плечи и бешено затрясла.

— Что мы должны сделать? Устыдиться своего сознания? Ты спятил? Что с тобой творится?! Да как у тебя язык повернулся такое ляпнуть??!!

— Но послушай же! Я не имел в виду, что они лучше нас. Я даже не говорил, что мы должны брать с них пример. Но у них есть идея… света и тени, которой мы лишены. Они горделивы, но и стыдиться тоже умеют, они подчас чувствуют себя властелинами мира, но потом осознают, сколь беспомощны на самом деле. Они знают свои добрые и злые стороны. И те, и эти! Они научились жить, балансируя между ними. Мы так не умеем. И… разве ты не понимаешь, что хотя бы для одного человека — для меня — с опытом жизни в Культуре, во всех её проявлениях, всё-таки может оказаться предпочтительнее жить в этом обществе, а не в Культуре?

— И ты считаешь, что эта адская дыра… предпочтительней?

— Да. Конечно, раз уж я сделал то, что сделал. Они… исполнены жизни. В конечном счёте они окажутся правы, Сма. На самом деле, всё то, что здесь творится, то, что мы — или иногда они сами — зовём злом, не имеет значения. Это просто происходит. Это случается здесь. Уже одно это служит оправданием. Уже хотя бы ради одного этого стоит жить здесь и быть частью всего этого.

Я стиснула его плечи.

— Нет, я не понимаю, о чём ты говоришь. Линтер, чёрт подери, ты ещё больший чужак, чем они. По крайней мере, у них есть выход. Лазейка. Бог. Ты знаком с этим недавним грёбаным мифическим изобретением? А ещё у них есть фанатики. Зелоты[47]. Мне тебя жаль.

— Спасибо.

Он моргнул и снова уставился в небеса.

— Я не надеялся, что ты сразу же проникнешься моим новым мировоззрением, но… — он издал звук, способный сойти за смех, — я не думаю, чтобы ты не была на это способна, не так ли?

— Не надо мне этих твоих снисходительных взглядов.

Я покачала головой. Ну не могла я на него сердиться, пока он в таком состоянии! Гнев стал стихать во мне, и я заметила что-то вроде слабой вкрадчивой усмешки на лице Линтера.

— Я не могу ничего для тебя сделать, Дервлей, — сказала я. — Ты совершил ошибку. Самую страшную ошибку в твоей жизни. Ты сам лучше знаешь, что тебе делать с ней. Остаётся надеяться, что тебе не взбредёт в голову усовершенствовать свою канализационную систему и поселить в своих кишках новый выводок каких-нибудь болезнетворных бактерий, чтобы стать ещё ближе к хомо сапиенс.

— Ты мой друг, Дизиэт, я рад, что ты так этим прониклась… но я думаю, что моё решение верно.

Мне оставалось только снова покачать головой, что я и не замедлила сделать. Линтер сжимал мою руку в своей, пока мы спускались на мостик и затем покидали парк. Мне было очень жаль его.

Казалось, он достиг определённого совершенства в своём одиночестве.

Мы погуляли по городу и зашли к нему в квартиру пообедать. Он жил в современном квартале у гавани, недалеко от внушительно выглядящей городской ратуши. Квартира была бедная, с наскоро выбеленными стенами и скудной мебелью. Она вообще не была похожа на чьё-то постоянное жилище, хотя на стенах и висели несколько репродукций позднего Лоури и набросков работы Гольбейна.

Стало пасмурно. Я пообедала и ушла. Я думаю, он ожидал, что я останусь. Но я хотела только вернуться на корабль.

— Зачем я сделал — что?

— То, что ты сделал с Линтером. Изменил его. Изуродовал его.

— Потому что он попросил меня об этом, — ответил корабль.

Я стояла в центре ангара на верхней палубе. Только вернувшись на корабль, я осмелилась вступить с ним в спор. Через посредство автономного дрона, разумеется.

— И, разумеется, это не имеет ничего общего с надеждой, что пребывание в человеческой шкуре покажется ему столь омерзительным, что он убежит обратно. Ничего общего с намерением шокировать его всей болью и тягостями человеческого существования — аборигены, по крайней мере, могут привыкнуть к ним, вырасти с ними. Ничего общего с идеей подвергнуть его физическому и ментальному истязанию, — зато теперь ты можешь сесть и сказать: «А я же тебе говорил…», когда он взмолится, чтобы ты забрал его.

— Если быть точным, то нет. Ты, по всей видимости, решила, что я изменил Линтера по своим собственным соображениям. Это не так. Я сделал это, потому что Линтер попросил меня. Я его отговаривал, но когда мне стало ясно, что он имеет в виду именно то, что сказал, и знает о возможных последствиях своего решения, когда я не смог найти в его действиях признаков безумия, — я удовлетворил его просьбу.

— Мне показалось, что ему не слишком приятно чувствовать себя столь близким к немодифицированному человеку, но я думаю, что это естественно в его положении — что это очевидным образом следует из его слов при первом разговоре. Он и не надеялся, что это будет приятно. Он расценивает это как форму перерождения. Нового рождения. Я не думала, что он будет так плохо подготовлен к новым ощущениям, так шокирован ими, что ему захочется вернуться к своей исходной генетической норме, и ещё меньше мне верилось, что он согласится вернуться на корабль, отказавшись от своей идеи остаться на Земле.

— Ты меня немного разочаровала, Сма. Я думал, что тебе понятны мои слова. Можно быть справедливым, скрупулёзным, беспристрастным и не искать похвалы. Но я смел бы надеяться, что, выполнив какую-то работу всего лишь более честно, чем тебе кажется приемлемым, могу быть избавлен от допросов в такой оскорбительной и недоверчивой манере. Я мог бы отвергнуть просьбу Линтера. Я мог бы заявить ему, что мне не по нраву эта идея, что я не хочу иметь с ней ничего общего, или же просто выработать совершенную защиту от эстетической безвкусицы. Но не стал. По трём причинам.

Во-первых, я солгал тебе: Линтер и теперь вовсе не кажется мне мерзким или уродливым человеком. Единственное, что мне важно, — его разум, а его интеллект и личность не затронуты. Физиологические детали, в общем-то, несущественны. Разумеется, его тело менее эффективно выполняет свои функции, чем прежде. Оно не так совершенно, менее устойчиво к повреждениям, не так легко приспосабливается к новым условиям, как твоё… Но он ведь живёт на Западе в ХХ веке, в достаточно комфортных, чтобы не сказать привилегированных, экономических условиях, и ему не очень нужны молниеносные рефлексы или ночное зрение, как у совы. Так что целостность его личности в меньшей степени была нарушена этими предпринятыми мною физиологическими модификациями, чем — потенциально — самим решением остаться на Земле, которое он принял.

Во-вторых, если что-то убедит Линтера в том, что мы хорошо к нему относимся, это будет похвально и резонно, как бы это ни сказалось на нём. Вражда с ним просто по той причине, что он повёл себя не так, как мне бы хотелось, или как хотелось бы любому из нас, — лишь укрепит его убеждённость в том, что Земля — его истинный дом, а тамошнее человечество — его соплеменники.

В-третьих, и, собственно, уже одного этого было бы достаточно: а для чего мы всё это делаем, Сма? Мы, Культура? Во что мы веруем, даже избегая определять это в таких терминах, даже чувствуя смущение при любом разговоре на эту тему? В свободу. Больше, чем во что бы то ни было ещё. Это специфическая, очень релятивистская разновидность свободы, избавленная от формальных законов и моральных кодексов, но — уже в силу того, что её так тяжело выразить словами и дать ей точное объяснение, — свобода более высокого сорта, чем любая её видимость, какую можно найти на планете под нами в эту эпоху. Тот же всеприсущий технологический опыт, то же позитивное сальдо продуктивных сил, что позволяют нам, для начала, просто быть здесь, позволяют нам делать выбор относительно судеб Земли, некогда в нашей истории позволили нам перейти к жизни по своим собственным предпочтениям и с единственным ограничением, состоящим в распространении точно такого же уважительного подхода на других людей. Эта идея столь проста, что не только священная книга каждой из земных религий содержит сходное утверждение, но, более того, каждая религиозная, философская или иная мировоззренческая система рано или поздно приходит к мысли, что это утверждение содержится и во всех других тоже. Вот таково это, преследующее столь часто выражаемый словами идеал, встроенное на глубинном уровне в нашу цивилизацию достижение, которого мы, к сожалению, приучены в какой-то мере стыдиться. Я полагаю это извращением. Мы просто привыкли к нашей свободе. Мы свободно черпаем из неё столько всего, о чём люди Земли могут только говорить, а говорим мы о ней так же часто, как встречаются подлинные примеры реализации этой скромной идеи там внизу.