Читаем без скачивания Братья Ждер - Михаил Садовяну

Глашатай вновь выступил вперед, чтобы прокричать призыв.

Слегка наклонившись вперед, новый борец быстро прошел вперед и сбросил с себя одежду. Георге Ботезату, находившийся среди всадников, не удержался и вскрикнул, ибо узнал того, кто устремился на середину площади.

— Да хранит его господь! — вздохнул он, не осмеливаясь перекреститься.

Узун, сбычившись, бросился на Ждера. Ждер увернулся и обошел его. Черный великан опять двинулся на него. Ионуц остановился, выпятив грудь. Тогда все увидели, что он высокого роста и отлично сложен. Некоторые разглядывали его с удовольствием и надеждой. И на этот раз Ждер не подпустил арапа. Выпрямившись, он пружинисто переступал, тогда как Узун с громким сопеньем приближался к нему. Внезапно по-тигриному прыгнул. Ионуц отпрянул в сторону, пропустив его, нагнулся, поднял с земли горсть пыли, быстро осыпал ею плечи и затылок евнуха, а остатками потер себе ладони. Двумя ловкими прыжками он очутился справа от Узуна, ударил его по руке, третьим прыжком он был уже слева от арапа и снова намеревался ударить его. Но Узун гневно взвыл и бросился на противника. Резко схватил Ионуца за обе руки. В то же мгновение Ждер повалился навзничь, увлекая за собой Узуна; но когда Узун падал на него, он, упершись ногами в живот противника, перебросил его через голову. Мгновенно вскочив, он был уже на Узуне, который даже не успел еще коснуться затылком земли.

«Какой раздался рев, какая поднялась суматоха, как глядели с заборов и топали на крышах, вздымая руки к небу, нельзя и описать, дорогой батюшка и дорогая маманя!»

Какой смысл был еще кричать глашатаю? Напрасно он старался. Смешались даже кони. Ждер поспешно схватил шапку и одежду, не зная, как выбраться из потока, устремившегося на него. Но победа так раззадорила его, что ему захотелось показать Храна-беку еще кое-что. Согнув мизинец левой руки, он сунул его в рот и издал три коротких свиста. Сразу же из конного строя вышел его гнедой и направился к нему. По знаку хозяина он опустился на колени, и Ждер взлетел в седло. Повернувшись к Храна-беку, он заставил коня поклониться ему, и тогда Храна-бек сказал следующие слова:

— Халахал пехливанх [66]! Ты бехадыр нравится на мене [67]!

Подобало бы Храна-беку сорвать с седельной луки кошелек и бросить ого победителю, но такие вещи случаются только в сказках.

ГЛАВА XI

Другие, еще более удивительные приключения

Ну, что мне теперь делать верхом на коне, среди такого скопища зевак и воинов? Сколько пар глаз смотрят на меня, сколько голосов кличут меня, не зная даже, кто я такой. Вот передо мной Храна-бек, который назвал меня пехливаном. Он ухмыляется и машет мне рукой, как крылом. Он не зовет меня, ему просто по душе пришлось то, что я сделал. Он не зовет меня, но мне удрать опасно. Мне так стыдно за свое хвастовство, что я готов сквозь землю провалиться. Ведь наставлял меня дядюшка архимандрит: не выползай, словно вошь на лоб, а я что натворил! Теперь, после того что сделали мои руки и ноги, неплохо было бы пораскинуть умом, чтобы как-нибудь поправить дело.

На площади еще продолжалась суматоха, народ наседал со всех сторон, кое-кто попытался пробраться сквозь расстроившиеся ряды, но всадники тотчас вскочили на коней и оттеснили смельчаков назад. Георге Ботезату удалось выбраться из толпы турецких слуг, он подскочил ко мне, взял под уздцы гнедого и повел его в сторону, сначала на то место, где стоял сам, а потом дальше, за спину Храна-бека. Все это, конечно, не прошло незамеченным. Храна-бек искоса следил за мной, потом повернул голову к одному из окружавших его людей и что-то шепнул. Тот шепнул на ухо другому.

— Видел, Ботезату?

— Что видел?

— Что я натворил, Ботезату.

— Видел… — с глубоким сожалением вздохнул Ботезату.

Да и в моем голосе звучала отнюдь не радость, а печаль.

Вновь выступил глашатай и прокричал слова, которые не нужно было и переводить; началась игра с кольцом и копьем между татарскими и турецкими конниками. Одни на всем скаку бросали сквозь кольцо копье, которое называется «джерид», а соперники также на всем скаку пытались поймать его с другой стороны кольца. Быть может, я тоже попытался бы принять участие и в этом состязании, но у меня было тяжело на душе.

Ботезату спросил:

— Ты не голоден, конюший?

А я и позабыл о еде. Но как только Ботезату спросил об этом, перед глазами у меня сразу же возник заезжий двор, который у них называется Гюл-хане, и я увидал, как трактирщик длинным ножом режет подрумяненный кебаб. «Негодный чревоугодник», — сказал бы отец архимандрит. Надо мною навис меч, жизнь моя на волоске, а я услаждаюсь мыслями о Гюл-хане и о кебабе.

Георге Ботезату легонько потянул меня за рукав. Он спешился, спешился и я. Держа коней под уздцы, мы прокрались в сторону. Когда мы выбрались с площади на улицу, зеваки у заборов стали что-то кричать и показывать на меня. Ведь я угостил их занимательным зрелищем, и они радовались, довольные моей ловкостью. А мне их радость была ни к чему, хотел лишь одного — чтобы меня оставили в покое.

Но хотя я был глубоко огорчен, тем не менее у меня просто слюнки текли при мысли о жареном барашке и теплой лепешке. Я так голоден, что даже Ботезату не вижу. Не понимаю, за что господь наложил на меня проклятие, отчего именно в такие минуты мне чертовски хочется есть. В постоялом дворе, куда я так спешу, наверно, найдется и вино с греческих островов, есть там и сладкие плоды, называющиеся арбузами и дынями.

Ботезату набросил мне на голову торбу из-под ячменя. Теперь я похож на турчанку. Но люди, зная, что я «тот самый с площади», все равно бежали за мной, разинув рты до ушей. Тогда я вдел ногу в стремя, вскочил в седло, не сбрасывая мешка с головы, — видел я теперь все, словно сквозь сетку. Повернул в какую-то улочку. Проехав немного, попал в переулочек. Ботезату рядом со мной, тоже на коне. Он отобрал от меня то, что принадлежало ему, то есть торбу из-под ячменя, и взгляд его был все так же грустен.

— Теперь поищем пристанища. Нужно поехать в Гюл-хане — Дом роз, — сказал я.

— Ладно, поедем в Гюл-хане, — вздохнул Георге Ботезату. — Где он?

— Не знаю, надо поискать. Не может быть, чтобы в таком городе, который находится под властью его величества султана Мехмета, не нашлось постоялого двора под таким названием.

— Будем искать, конюший, но как?

— Очень просто, — ответил я, — будем идти и спрашивать, ноги нам даны для того, чтобы ходить, а язык для того, чтобы спрашивать.

Пока мы стояли в переулке под старым каштаном и держали совет, вдруг растворилось решетчатое окно. Окно это было на втором этаже. И там я заметил прелестное создание, глядевшее на меня. Показалось оно лишь на единый миг: в легкой белой одежде, в тюбетейке, отделанной бисером. Алые губы, черные глаза. И только я хотел спросить то, что мне было нужно, на лицо упала чадра, и видение исчезло.

— Это дом правоверного турка, — сказал я, — балкон окрашен в желтый цвет; по словам отца Амфилохие, в такой цвет окрашивают дома только турки.

Повернувшись к открытому окну, я спросил:

— Как нам пройти к Гюл-хане?

— Да кто же поймет по-молдавски в этом городе? — упрекнул меня Георге Ботезату. — Лучше пойдем отсюда и поищем мужчину, ибо только с этими скотами дозволено нам разговаривать в царстве султана Мехмета.

Я спросил снова:

— Гюл-хане? Гюл-хане?

Тут уж не удалось мне попридержать язык; я позабыл и о кебабе, и о дынях: хотел лишь одного — увидеть еще хоть раз в жизни девушку в решетчатом окне. Ибо, судя по всему, она была совсем юной девушкой. Лишь на миг взглянула она на меня, и этого было достаточно. Да, именно тут и находится мой Дом роз. А что, ежели мне хоть ненадолго поселиться в этом городе и захаживать в этот переулок, к тихому дому с желтым балкончиком? Вот бы удивилась матушка, если бы я привез турчанку! Не смейся, матушка! Случаются у меня причуды, особенно в часы опасности.

— Я спросил еще раз — и вновь увидел девушку в окне. Лицо ее все еще под чадрой. Но вдруг она подняла руку и отвела в сторону чадру, чтобы я увидел ее смеющееся лицо.

Она уже хотела что-то сказать, а я приготовился слушать своего толмача Ботезату, как вдруг распахнулись ворота, и два арапа подбежали к нашим коням. За воротами слышался гул голосов. Еще один толстогубый арап вдруг появился в воротах с палкой потолще тех, с которыми обычно ходят люди, а вслед за ним еще один. Я рванул своего гнедого вперед и, не вынимая ноги из стремени, ударил ею в подбородок черного парня, который хотел наброситься на меня. Ботезату вздыбил своего коня, чтобы пугнуть другого парня. Расчистив себе путь, мы пришпорили коней и помчались; но из переулка за нами бросилась гикающая и размахивающая дубинками ватага.