Читаем без скачивания Мир Гаора - Татьяна Зубачева

Ворон порывисто закурил, словно совсем забыв, что в спальне курить нельзя, только в умывалке. Старший мягко похлопал Ворона по спине, одновременно и успокаивая и направляя в умывалку, и сурово спросил.

— Понял, Рыжий?

— Понял, — кивнул он, уже успокоившись и зная, как ответит, — я об этом не знал и в голове не держал, это раз, а когда я над ним поработаю, его уже ни подо что такое не приспособишь, это два.

— А ты его подо что взял? — уже вполне мирно и заинтересованно спросил Мастак.

— Увидишь, — озорно ответил он…

…Так и вышло. Плести из проволоки разные фенечки, брелочки и прочее он научился ещё мальчишкой у работавшего в отцовском гараже умельца. На фронте делал цветные оплётки на рукоятки ножей, чтоб не скользили в руках, найти обрезок кабеля всегда можно, а сделанное выменивал потом на сигареты, а то и кое-что посущественнее. Помнится, майор один за рамку-книжку для фотографии семьи отвалил ему недельную норму водки. На дембеле, работая в гараже, на ночных скучных дежурствах делал оплётки на рулевое колесо, тоже был приработок, с которого он в отличие от тех, за какие расписывался в ведомости, сорок пять процентов не платил. Да и колечко там или браслетик витой позволяли уговорить девчонку, вполне заменяя угощение, на которое денег ему всегда не хватало. Жуку он ещё в училище сплёл так ручку, вернее, чехол, куда вставлялся сменный стержень, вышло нарядно и как ни у кого, Жук тогда заикнулся о деньгах, и он ему врезал. И Кервину всё собирался сделать, да так и не успел. Вернее, Кервин отказывался, говоря, что растеряха и неминуемо потеряет, а он обещал сделать ему на цепочке-шнурке, чтоб носил на шее как смертный медальон. Ну да что теперь об этом? Несколько вечеров Гаор аккуратно, стараясь не повредить, стягивал наружный чехол-изоляцию, потом расплетал, разбирая по цветам, сердцевину, опять же аккуратно, чтоб не испортить. Второго-то кабеля у него нет и, видимо, не будет. Но значит, в гараже работал когда-то такой любитель, не плести, а наказывать, мастер бы взял материал с собой. Сам он тогда, увольняясь из гаража, очистил свой шкафчик, забрав даже самые маленькие обрезки.

Сначала за его работой наблюдали с мрачным подозрением, но потом то ли привыкли, то ли, в самом деле, поняли, что в разобранном виде кабель не опасен, и успокоились. Теперь слушая по вечерам чтение Махотки и Салаги, гоняя Махотку по дорожным правилам, а Салагу по физике и электротехнике, Гаор быстро сплетал, скручивал гибкие разноцветные проволочки. Оплётка на хлебный нож, очень понравилась Мамане, и Гаор сделал такие на все ножи, и каждый со своим узором, чтоб издали кидалось в глаза, какой нож для чего. А Мастак поделился инструментом: нашлись у него маленькие, видимо, маникюрные кусачки и маленький ножик для зачистки концов.

— Дело в руках великая вещь, — кивнул Мастак, глядя как-то на его работу. — Давно умеешь?

— Давно, — ответил Гаор, — мальчишкой ещё меня один научил. Тоже гаражный мастер был.

— Мастер он везде мастер. А руки у тебя, Рыжий, ловкие, под дело приспособлены.

Последнее замечание, видно, что-то означало, потому что окончательно сняло остатки возникшей между ним и другими отчуждённости. И почувствовав это, он рискнул…

…Как обычно в свободный вечер Гаор играл с Вороном в шахматы, отпущенные с уроков Махотка и Салага колобродили с девчонками в коридоре, Мастак на соседней койке мастерил очередной гребень — тонкие деревянные зубья легко ломались, а толстые волосы дерут, вот и занят Мастак, аж в очередь иногда к нему стоят. Кто курил в умывалке, кто валялся на койке, ну словом обычный вечер, и он как бы, между прочим, спросил.

— Ворон, а где тебя током били?

— В Амроксе, — рассеянно ответил Ворон, думая над позицией, — я акт на утилизацию отказался оформлять.

У Гаора перехватило дыхание, но спросил он по-прежнему небрежно, как в обычном трёпе.

— Чего так?

— Тех троих ещё можно было вылечить, — по-прежнему рассеянно ответил Ворон и переставил коня.

Он приготовил было следующий вопрос, чувствуя, что Ворон готов к рассказу.

— А амрокс этот, чо за хренотень? — вдруг вмешался в их негромкий разговор Булан, подошедший посмотреть, не готов ли у Мастака заказанный им для какой-то девчонки гребень с узорочьем.

Ворон удивлённо вскинул на Булана глаза и вдруг вскочил на ноги, уронив шахматы, схватил себя за горло, пытаясь то ли сорвать ошейник, то ли задушить себя. Булан испуганно отступил на шаг, потому что Гаор и Мастак, отбросивший своё рукоделие, вскочили и с двух сторон зажали смертельно побледневшего Ворона, схватили его за руки и, оторвав их от шеи, опустили книзу. В мгновенно наступившей тишине вокруг них собрались остальные, готовые прийти на помощь, хотя ещё и не понимавшие что случилось. Но Ворон стоял неподвижно, запрокинув голову, с напряжёнными, будто сведёнными судорогой мышцами.

Видимо, кто-то позвал Матуху, потому что она вошла, решительно раздвинула мужчин, взяла в обе ладони голову Ворона и пытливо вгляделась в его лицо.

— Ах ты незадача какая, — досадливым шёпотом сказала Матуха, — никак столбняком его вдарило. А ну кладите его, мужики.

Ворона уложили навзничь на койку, и Матуха, расстегнув на нём рубашку, стала гладить ему грудь против сердца.

— А вы ноги ему разотрите, и руки, — бросила она через плечо, — пока не захолодел.

— Чо это? — опасливым шёпотом спросил Булан.

— Не видал николи? — ответила вопросом Матуха, — ну и счастье твоё, молись, чтоб с самим такого не было. Давайте, мужики, трите, разгоняйте ему кровь.

Гаор, видевший подобное когда-то у контуженных, ждал вопроса, что дескать с чего это у Ворона, уж очень хотелось услышать объяснение Матухи, но об этом никто и слова не сказал. Ворон лежал белый и неподвижный и даже уже и не дышал вроде. А они тёрли, теребили его, не давая застыть. Но Гаор даже сейчас не жалел, что затеял этот разговор, а только злился на так некстати вмешавшегося Булана. И ещё удивляло, что все, кроме совсем уж мальцов, знают, что это и что надо делать. И что никто не зовёт матерей набольших.

Наконец у Ворона мелко задрожала грудь, и он с всхлипом втянул воздух.

— Слава Огню, — непроизвольно выдохнул Гаор.

И к его удивлению, Матуха одобрительно кивнула, но ничего не сказала. И вот уже у Ворона веки не просто опущены, а прижаты, зажмурены, а из-под них слёзы.

— Поплачь, Ворон, — тихо сказала Матуха, — слезой у человека горе выходит.

Бледные до голубизны губы шевельнулись, выпуская наружу слова.

— Галчата… им память током отбивали… кто не выдерживал… тех к утилизации… в банк крови… на горячее переливание… в банк органов… на пересадку… кто выдерживал… на усыновление… бастардами и младшими… девочки на расплод… свежая кровь… больных, увечных сразу на утилизацию… с любой кровью… заменяли на галчат… чтобы предупредить вырождение…