Читаем без скачивания Маршалы и генсеки - Николай Зенькович

Сообщив, что по военной линии уже арестовано 300–400 человек, Сталин просто и доходчиво объяснил, почему их так легко завербовали:

— Среди них, несомненно, есть и хорошие люди. Сказать, что это способные, талантливые люди, я не могу. Сколько раз они поднимали открытую борьбу против Ленина, против партии при Ленине и после Ленина и каждый раз были биты. И теперь подняли большую кампанию и тоже провалились. Не очень уж талантливые люди, которые то и дело проваливались, начиная с 1921 и кончая 1937 годом. Не очень талантливые, не очень гениальные.

После небольшой преамбулы подошел к главному:

— Как это им удалось так легко вербовать людей? Это очень серьезный вопрос. Я думаю, что тут действовали таким путем. Не доволен человек чем-либо, например, недоволен тем, что он бывший троцкист или зиновьевец и его не так свободно выдвигают, либо недоволен тем, что он человек неспособный, не управляется с делами и его за это снижают, а он себя считает очень способным. Очень трудно иногда человеку понять меру своих сил, меру своих плюсов и минусов. Иногда человек думает, что он гениален и поэтому обижен, когда его не выдвигают…

Сталин снова обвел взглядом военных, задержался на задних рядах. Слушают внимательно. По выражению лиц видно — вопросы не возникают.

— Начинали с малого, с идеологической группки, а потом шли дальше, — раскрывает оратор злые умыслы заговорщиков. — Вели разговоры такие: вот ребята, дело какое. ГПУ у нас в руках, Ягода в руках, Кремль у нас в руках, так как Петерсон с нами, Московский округ, Корк и Горбачев тоже у нас. Все у нас. Либо сейчас выдвинуться, либо завтра, а то ведь, когда придем к власти, можно остаться на бобах. И многие слабые, нестойкие люди думали, что это дело реальное, черт побери, оно будто даже выгодное. Этак прозеваешь, за это время арестуют правительство, захватят Московский гарнизон и всякая такая штука, а ты останешься на мели…

При этих словах в зале возникло веселое оживление, что и зафиксировала стенограмма. Контакт аудитории с оратором был полный, и эту взаимосвязь он сразу почувствовал. И закрепил:

— Точно так рассуждает в своих показаниях Петерсон. Он разводит руками и говорит: дело это реальное, как тут не завербоваться?

И снова зал весело зашевелился. Кто такой Петерсон, военные знали. Комендант Кремля!

Читая стенограмму, поражаешься: зал «весело оживлялся», когда Сталин презрительно-иронически сообщал, как ведут себя арестованные в тюрьме: многие из них плакали. Нет большей загадки, чем душа ближнего: ведь речь шла о тех арестованных, среди которых томились 20 членов Военного Совета, то есть четверть состава этого высшего военного органа. Трое смеялись над слезами попавшего в тюрьму четвертого, который еще вчера сидел с ними здесь, на самом верху военного Олимпа.

Обсуждение доклада Ворошилова началось в первый день работы Военного Совета и продолжалось до 4 июня. Выступили 42 человека. Боже мой, что это были за выступления!

Вчерашние соратники, вместе воевавшие в гражданскую, ходившие кавалерийскими лавами на врагов, сообща добывавшие в боях славу революции, не жалели оскорбительных, уничижительных слов, обличая подлых заговорщиков и шпионов. Герои легендарных походов, воспетые в песнях и поэмах, на полотнах и в кинофильмах, предавали анафеме, клеймили позором тех, с кем дружили семьями, отдыхали в Крыму, собирались в дни праздников и торжеств за одним столом. И, слова из песни не выкинешь, требовали сурового наказания.

Из 42 — ни одного усомнившегося. Знаменитые маршалы Блюхер и Егоров, командармы и комкоры Дыбенко и Кулик, Федько и Алкснис, Мерецков и Грязнов, Дубовой и Белов, менее известные Бокис и Мезис, Гринберг и Магер, Троянкер и Хрипин обзывали отступников мерзавцами и фашистами, помещиками и поповичами, заверяли в своей безграничной преданности партии и правительству.

Сталин морщился, слушая ругань не в меру разошедшихся военных.

— Товарищи, сама по себе ругань ничего не дает, — вынужден был сказать он, остужая пыл ораторов. — Для того, чтобы это зло с корнем вырвать и положить ему конец, надо его изучить, спокойно изучить, изучить его корни, вскрыть и наметить средства, чтобы впредь таких безобразий ни в нашей стране, ни вокруг нас не повторялось. Я и хотел как раз по вопросам такого порядка несколько слов сказать.

Зал притих.

— Говорят, Тухачевский помещик, кто-то другой попович, — продолжал Сталин. — Такой подход, товарищи, ничего не решает, абсолютно не решает. Когда говорят о дворянах, как о враждебном классе трудового народа, имеют в виду класс, сословие, прослойку, но это не значит, что некоторые отдельные лица из дворян не могут служить рабочему классу. Ленин был дворянского происхождения — вы это знаете?

Из зала подтвердили, что этот факт им известен.

— Энгельс был сын фабриканта — непролетарские элементы, как хотите, — улыбнулся Сталин. — Сам Энгельс управлял своей фабрикой и кормил этим Маркса. Чернышевский был сын попа — неплохой был человек. И наоборот. Серебряков был рабочий, а вы знаете, каким мерзавцем он оказался. Лившиц был рабочим, малограмотным рабочим, а оказался — шпионом.

Порассуждав о том, что не каждое лицо из эксплуататорских классов может вредить, что марксизм не биологическая, а социологическая наука, Сталин остановился и на другой, тоже неправильной, точке зрения:

— Часто говорят: в 1922 году такой-то голосовал за Троцкого. Тоже неправильно. Человек мог быть молодым, просто не разбирался, был задира. Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог бы оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист и весь ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось. Андреев был очень активным троцкистом в 1921 году.

— Какой Андреев? — переспросили из зала.

— Секретарь ЦК, Андрей Андреевич Андреев. Так что, видите, общее мнение о том, что такой-то тогда-то голосовал, или такой-то тогда-то колебался, тоже не абсолютно и не всегда правильно… Самое лучшее судить о людях по их делам, по их работе. Классовое происхождение не меняет дела. В каждом отдельном случае нужно судить по делам.

В качестве примера он снова вспомнил Тухачевского:

— Тухачевский играл благородного человека, на мелкие пакости неспособного, воспитанного человека. Мы его считали неплохим военным, я его считал неплохим военным. Я его спрашивал: как вы могли в течение трех месяцев довести численность дивизии до 7 тысяч человек. Что это? Профан, не военный человек. Что за дивизия в 7 тысяч человек? Это либо дивизия без артиллерии, либо это дивизия с артиллерией без прикрытия. Вообще это не дивизия, это срам. Как может быть такая дивизия? Я у Тухачевского спрашивал, как вы, человек, называющий себя знатоком этого дела, как вы можете настаивать, чтобы численность довести до 7 тысяч человек. И вместе с тем требовать, чтобы у нас дивизия была 60… 40 гаубиц и 20 пушек, чтобы мы имели столько-то танкового вооружения, такую-то артиллерию, столько-то минометов. Здесь одно из двух, либо вы должны всю эту технику к черту убрать и одних стрелков поставить, либо вы должны только технику поставить. Он мне говорит: «Товарищ Сталин, это увлечение!». Это не увлечение, это вредительство, проводимое по заказу германского рейхсвера.