Читаем без скачивания Варшавская Сирена - Галина Аудерская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Варшаве уже не осталось семьи, которая бы не получила печального известия из Павяка, уведомления о смерти из Освенцима или Дахау. В одной из массовых освенцимских могил нашлось место и молодой женщине, автору знака надежды — якоря подпольной Польши. В тюрьмах расстреливали узников по спискам или выстраивали в шеренги и стреляли в каждого десятого. На совещании в Кракове губернатор Франк, не колеблясь, заявил, что источником зла, средоточием всех бунтов и диверсионной деятельности является бывшая столица Польши, преграждающая путь на восток уже со времени первой битвы под Танненбергом, Варшава — мозговой центр, где рождается мысль, отрицающая историческую миссию немецкого народа. Если бы не этот город, движение сопротивления в генерал-губернаторстве легче было бы подавить. Но, к сожалению, в городе подпольщики повсюду имеют своих людей.
Немцы верили в это, подобно тому как многие измученные и запуганные жители Варшавы считали, что гестапо знает все и повсюду имеет своих осведомителей.
После большого наступления Красной Армии, после битвы, в которой отважно сражались воины польской дивизии имени Костюшко под командованием генерала Берлинга, Новицкая рассказала Анне, что один из ее соседей по дому предостерегал ее от занятий какой бы то ни было политической деятельностью. «Даже если Польша и сохранится, — говорил он Галине, — то какая она будет? Чужая, советская? Или рабоче-крестьянская, управляемая без помощи старой интеллигенции, именуемой буржуазной, которой якобы не поспеть за вихрем новых идей, не проникнуться ритмом слов, призывающих: „левой, левой, левой!“».
— Он так и сказал: «якобы»? — допытывалась Анна.
— Да. Он из тех, чьи деды и отцы принимали участие во всех восстаниях. Именно они, утверждает он, были солью этой земли, зачинщиками бунтов. И если до сих пор невидимые руки писали «Польша жива!», то теперь, когда приближается конец схватки, в игру вступят чьи-то мозги и начнут обсуждать: «Какая Польша?», «Какой ценой?»
Анне вспомнился недавний разговор с прабабкой в «Мальве». Маршальша была уверена, что, хотя история не повторяется, ей снова придется быть свидетельницей столкновения белых с красными.
— Мнения Павла и Зигмунта столь же различны, как и надписи на заборах Константина, — говорила она. — Рядом с давним знаком якоря — черные буквы «ППР борется». Наряду с Армией Крайовой и Крестьянскими Батальонами — Гвардия Людова. Берт все реже общается с Иваном.
Анна спросила робко:
— Вы, наверно, уже устали от всего этого?
— Я? Ты хочешь сказать: я, в моем возрасте? — возмутилась прабабка. — Нет. С годами мое любопытство растет. Я не могу умереть, не узнав, какой станет Польша. То, что она будет, вы пишете уже несколько лет на стенах. Но только теперь, когда началось наступление на востоке и на юге, вы начинаете анализировать, считаете, что вы недостаточно хорошо изучили грунт, в котором застрял якорь. Но… пойдем-ка лучше к Эльжбете. Знаешь, она получила из Италии весточку от мужа. Твоя ворожба сбылась: он жив, участвует в штурме немецкой линии фронта.
— А что говорит об этом Берт?
— Утверждает, что теперь, когда итальянцы не только капитулировали, но и объявили войну немцам, все возможно.
— А Иван?
— Иван связался через садовника с партизанами и вот-вот уйдет в лес. По его мнению, наступление на востоке задержалось, в частности из-за того, что такие, как он, бьют баклуши в немецком тылу и беззаботно «хлебают чай из-под Дюнкерка». Это не мои слова, так сформулировал он сам.
Теперь у каждого была своя формулировка. Несмотря на затишье на фронте, варшавско-немецкая война продолжалась. «Октябрь!» — кричали крупные надписи на тротуарах, стенах и развалинах. Посланные на улицы полицейские и солдаты вспомогательных частей усердно дописывали: «Четыре года Г. Г.». Но хватило нескольких предрассветных часов, чтобы последовала контратака: перед словом «четыре» появилось слово «только», и немцам пришлось смывать всю надпись, гласящую теперь, что временный властелин Вавеля будет править генерал-губернаторством не более четырех лет.
— Почему вы грозите именно «октябрем»? — спрашивала Анна у Олека.
— Чтобы напомнить немцам о двадцать пятой годовщине их поражения в первой мировой войне. Ты должна лучше меня знать, когда они подписали капитуляцию.
— Одиннадцатого ноября, в Компьене.
— Ну, значит, октябрь был началом конца. В последнем «Бюллетене» сообщается, что десятого октября по приговору борющейся Польши были застрелены роттенфюрер Веффельс, палач Павяка, и гестаповец Лехнер, начальник отдела по борьбе с саботажем и диверсиями. Приближается одиннадцатое ноября. Пусть немцы хоть немного опамятуются и устрашатся.
— Олек, а ты никогда не задумываешься, что будет потом?
— Я? Нет. Пока я вижу на улицах черные мундиры и черепа на фуражках, мне хочется одного: уничтожать их, срывать все их планы. Жить борьбой.
— И тебя не интересует наше будущее?
— Ты что? Сейчас, когда у меня работы невпроворот?
Немецкие газеты и уличные репродукторы внушали, что, несмотря на предательство итальянцев, война не проиграна, что у фюрера есть новое оружие, мощное «чудо-оружие». Зигмунт пожимал плечами, Павел Толимир тоже не очень-то верил, хотя и не отрицал, что немцы грозят столице Великобритании атаками самолетов нового типа и англичане стараются закрыть небо над городом сетью аэростатов воздушного заграждения. Время перед весенним наступлением пятого года войны Гитлер использовал для запугивания Черчилля, заявляя, что превратит Лондон в мертвую каменную пустыню. Этот же период кажущегося затишья на фронтах после остановки войск союзников под Монте-Кассино политические деятели использовали для определения будущего расположения сил в освобожденной Европе. Берт первый сообщил прабабке о конференции в Тегеране, о решениях, которые приняла в конце ноября великая тройка, в том числе и относительно будущих границ Польши.
Маршальша не поверила. Вечером она сама спустилась в подвал и прослушала торопливо переводимое ей сообщение Би-Би-Си. Сведения еще не были исчерпывающими, но линия Керзона, пролегающая по Бугу, упоминалась как восточная граница будущей независимой Польши.
— Вы сможете это предотвратить? — спросила прабабка у Павла, когда он навестил ее в «Мальве».
— Я один — нет. Но возможно, если нашей разведке удастся раздобыть бесценные для англичан сведения о гитлеровском «чудо-оружии», Черчилль изменит свое отношение к нам.
— Мы с Гарри засвидетельствуем… — начал Берт, но умолк.
Все, что происходило в стране — непрерывное ожесточенное сопротивление, налеты партизан на тылы отступающих немецких войск, дезорганизация поставок продовольствия и деятельности администрации, диверсии на железных дорогах, — было не настолько весомым в последней фазе войны, чтобы изменить решения Тегеранской конференции.
— Я считаю себя на военной службе и делаю все, что в моих силах, чтобы немцы проиграли войну. Политические споры и соглашения — это не
