Читаем без скачивания Кукушка - Дмитрий Скирюк

— Они уже давно решили. Это вы в своей Англии трясётесь при каждом наводнении, а любой голландец сразу скажет: «Лучше потопить землю, чем потерять землю»!

— God damned! Мы же не можем их о том спросить!

— Так ведь мы и ждать не можем! Пусть они укроются на башнях, на чердаках. У проклятых испанцев только лагерь в чистом поле, они утонут, как щенята, если не уйдут. Если Бог с нами, то кто против нас? Мы снимем осаду! Да здравствует гёз!

— Да здравствует принц Оранский!

— Смерть палачам!

— Смерть! Смерть!

Все шумели, обнимались и скалили зубы.

— Мы не можем их спросить, — подытожил де Мантеда, когда страсти немного улеглись, — а стало быть, не сможем и предупредить.

Воцарилась тишина.

— Может, удастся послать в город гонца? — предложил кто-то.

— Вряд ли, — с сомнением возразил де Мантеда. — Как пробраться сквозь кольцо врагов? В осаждённый город так просто не попасть. Устье Рейна запечатано, даже самая маленькая лодка не проскочит мимо испанских кулеврин. Но даже если гонец проникнет в город, как мы узнаем, что это ему удалось? Сколько лье отсюда до города?

— Сорок, или около того, — ответил адмирал.

— Французских или голландских?

— Голландских.

— Тогда плохо дело. Нам остаётся только уповать на милость Божию.

— Если Бог с нами, то кто против нас? — сказал кто-то, но уже не так уверенно, как раньше.

Все понимали, что это слабая надежда. Город в любом случае был обречён.

— У меня есть человек, который может их предупредить, — вдруг сказал Яльмар.

— Что за человек? — заинтересовался Буазо. — Он испанец? Невидимка? Или плавает как рыба? Или, может, он так здорово дерётся, что его нельзя убить?

— Я не могу сказать, как он это сделает, — уклончиво сказал варяг, — но сделать это он может. Если, конечно, захочет.

— И мы узнаем, удалось ему или нет?

— Узнаем. Дайте мне два дня. Или лучше — две ночи.

— Что-то тут не так... — засомневался ван Кестерен. — Что ты задумал, норманн? О каком ты человеке говоришь? Никто не способен пробраться в Лейден в одиночку — это очень опасно.

— Больше я ничего не скажу, — мрачно отвечал на это Яльмар.

— Хорошо, варяг, — решился адмирал. — Я дам тебе два дня. Не больше. Постарайся его убедить. Очень тебя прошу.

— Постараюсь, — сказал норвег.

Золтан отыскал их на берегу канала. Впрочем, «отыскал» — не то слово, скорее, наткнулся, ибо никоим образом не думал их тут застать, просто шёл набрать воды. Было темно, моросил лёгкий дождик. Песок, ракушки, тина, брёвна старого причала, вода — всё сливалось в темноте, и только бернардинская ряса выделялась светлым пятном.

Подоткнув подол и закатав штаны, травник стоял по колено в воде и умывался. На берегу сидел огромный белый волк, втягивал ноздрями воздух и облизывался. При появлении Золтана он повернул голову, но с места не сошёл, наоборот, лёг на песок и мрачно, снизу вверх, стал его рассматривать. Золтана эта обманчиво расслабленная поза отнюдь не обманула: из лежачего положения легче броситься в атаку. На том берегу трепетали костры. Слышно было, как дозорный вдалеке прокричал: «Las siete hondado у Ilueve!»[105]

— Здравствуй, Жуга, — поздоровался Хагг. Травник обернулся. Похоже, этот визит не стал для него неожиданностью, во всяком случае он не выказал ни удивления, ни радости.

— А... — только и сказал он. — Здравствуй, Золтан. Не зови меня Жуга — меня здесь знают под именем брата Якоба.

— А меня — как Людгера Мисбаха.

— Выходит, мы опять потеряли имена.

— Выходит, потеряли. Ты ждал меня?

— Нет. Я не знал, что ты здесь.

— Откуда это? — Золтан указал на его живот, где кожу стягивал недавний шов. — На тебя напали?

Жуга поморщился, облачился в рясу и набросил сверху плащ.

— Нелепость, — посетовал он. — Глупая история. Не обращай внимания.

— Зачем ты здесь?

— Я костоправ. Я пользовал. Низменность, вода... После боя с обеих сторон полно загноившихся ран.

— С обеих сторон? Так ты что же... лечишь тех и этих? Но это невозможно! Как ты поспеваешь всюду?

— Через Сны. Как Олле. Помнишь Олле?

— Помню. Значит, ты и есть брат Якоб Трансильванский... — задумчиво сказал Хагг. — Я слышал, будто какой-то монах приходит по ночам и лечит раненых, но даже не думал, что это ты. Зачем это тебе? Ещё недавно ты сказал, что от волшбы теряешь память. Или не теряешь? Чего молчишь?

Жуга пожал плечами.

— Наверное, теряю, — сказал он. — Мне уже не понять.

— Пёс твой?

— Это Рутгер.

— Я не спрашиваю, как его зовут.

— Ты не понял. Это Рутгер Ольсон. Зерги превратила его в волка.

— Что за... — Хагг вгляделся зверю в глаза, и вдруг до него дошло. — Аллах милосердный! — не сдержался он. — А ты не врёшь? Это и вправду он?

— Хагг, — устало ответил травник, — я теряю память, но кое-что я помню. Это он. Днём он становится человеком.

— Ну и нрав у девки! Никогда не думал, что она такая сильная колдунья.

— Она не нарочно. Я потом расскажу... Послушай, — Жуга поёжился, — у тебя есть поесть? А то меня шатает. Мне срочно нужно выпить горячего и что-то зажевать. Если можешь, принеси сюда, я подожду.

Золтан вздохнул, прошёл мимо травника и зачерпнул ведром воды.

— Пойдём к нам, — предложил он. — Обогреешься. У нас есть суп, ветчина, вино.

— Пиво, ветчина... — Травник покачал головой. — В городе едят одну картошку, да и та вот-вот закончится. Вы одни?

— Одни.

— А как же стража?

— Больше некого охранять. Мы в стороне, за кустами, — я, Иоганн и полоумный Смитте. Больше к нам никто не ходит. Солдаты пьют, монахи в палатке на другом конце лагеря. Пойдём. Я не видел тебя с тех пор, как мы расстались в монастыре. Где ты пропадал весь месяц?

Идя вместе, они производили странный контраст. Палач — худой, высокий, в чёрном платье, и монах в белых одеждах. Позади, на расстоянии двух шагов, следовал белый волк. Моросило. Все сидели по палаткам или грелись около костров, лишь в одном месте толпился народ: там наёмники-швейцарцы утоптали круг земли и состязались в швингене[106] под ободряющие выкрики соратников. В свете костров мелькали мокрые тела, закатанные штаны и перемазанные глиной голые коленки. Редкие солдаты, попадавшиеся навстречу, если не были пьяны, склоняли головы перед монашеским одеянием, но, завидев волка, спотыкались и ускоряли шаг. Издалека слышались звуки музыки и балаганные вопли. Осада шла не первый месяц, трава повсюду была вытоптана, тут и там валялись сгнившие тряпки, кости, бутылочные стёкла и куски мешковины. Ото всех кустов воняло мочой и блевотиной. Картина была самая мерзкая. Наконец они вышли к костру.