Читаем без скачивания Красный свет - Максим Кантор

Ройтман глядел на старого зануду с ненавистью; я же не испытывал к еврею неприязни. Но и жалости к нему не испытывал. Ты хочешь отработать свой хлеб перед хозяевами? Изволь, старайся, но облегчать работу не собираюсь. Ты хочешь участвовать в истории? Я отвечал на исторические вопросы аккуратно; просто слушать меня было невыносимо. Современный интеллигент жаждет обладать знаниями, готов сделать усилие, чтобы знания присвоить, но усилия не должны быть чрезмерными.

Ройтман выключил магнитофон.

– Неужели я сорвал вам путч? – спросил я. – Никогда себе не прощу. Надеюсь, танки не успели вывести на площадь?

– Историю остановить не в вашей власти, – сказал Ройтман. – Вы просто вели себя глупо.

– Зачем ссылаться на историю? Я именно историю рассказал – другой не бывает. Вы хотите обмануть историю… это иное… И напрасно, Ройтман, напрасно…

Я поглядел на майора Ричардса и понял, что историю уже обманули. Они начали операцию.

15

Я приехал в имение Крейсау через два дня после нашего возвращения в Берлин; Хельмут Джеймс фон Мольтке принял меня.

Я бы предпочел говорить с ним в Берлине. В кабинете в здании абвера, где он исполнял скромные обязанности юриста по международному праву – или в любом кафе – разговор сложился бы иначе.

Но Мольтке захотел принять меня в родовом имении, и я поднялся по ступеням, прошел в высокие двери, и камердинер сказал, что граф спустится, а я могу обождать его в гостиной.

Хельмуту фон Мольтке было 34 года, он был высок, худ, с крупной головой, прямым носом и высоким лбом. Он всегда одевался строго, как подобает юристу, всегда был при галстуке.

– Рад вас видеть, Эрнст, – сказал он, – надеюсь, с Еленой все в порядке.

– К сожалению, – ответил я, – в порядке далеко не все. Именно об этом я и хочу с вами говорить, граф.

– Слушаю вас. Если могу помочь… – Как ненавидел я в ту минуту это дежурное высокомерие аристократа!

Он указал мне на кресло, но я остался стоять.

– Помочь вы можете себе, – сказал я, – помочь, вероятно, вы можете Елене и ее сыну, если не поведете их за собой. И помощь нужна срочная.

– Прошу вас не говорить со мной в таком тоне, – сказал фон Мольтке.

– Хочу передать вам ваше собственное письмо, – сказал я. – Вы несомненно узнаете свой почерк. Письмо вы послали в Англию через Швецию, но оно оказалось у меня. Пока я не передал его другим людям, но должен это сделать.

Он взял у меня конверт, опознал его. Письмо читать не стал, наверняка помнил, что написал. Адресату в Лондоне он писал так: «Ты знаешь, что я с первого дня боролся против нацистов, но степень угрозы и самопожертвования, которая требуется от нас сегодня и которая потребуется завтра, предполагает большее, чем наличие добрых нравственных принципов, поскольку мы знаем, что успех нашей борьбы будет означать тотальный национальный крах, а не национальное единство».

Мольтке не стал этот текст перечитывать.

Он не порвал конверт, не сжег письмо, не спрятал. Если бы он скомкал письмо и бросил на пол, это было бы естественным жестом – поднял бы лакей и выкинул в мусорную корзину. Но граф протянул мне письмо обратно со словами:

– Благодарю, содержание мне хорошо известно.

Он протянул мне письмо равнодушным жестом, точно отдавал распоряжение лакею.

– И что вы посоветуете мне делать с этим письмом?

– Право, не могу вам советовать. Поступите, как считаете нужным. Я бы, разумеется, передал письмо адресату. Когда беру на себя миссию почтальона, поступаю именно так.

Он точно хлестнул меня перчаткой по лицу.

– О, вы, граф, не задумываясь, отправите почтальона в тюрьму и на эшафот. В письме вы всего-навсего говорите, что боретесь за крах Германии. Вы, аристократы, выше заботы о безопасности, об этом беспокоится ваш лакей, не так ли? Вы же не сомневаетесь, что я доставлю письмо, не выдам вас, стану соучастником?

– На вашем месте я бы именно так и поступил.

– Скажите, – спросил я, теряя самообладание, – вы не видите в ваших действиях досадного противоречия? Ждете от меня, нациста, проявлений порядочности, не так ли? Вам кажется естественным – требовать порядочности. Но когда вы втягиваете Елену и Йорга в авантюру – где ваша собственная порядочность? То, что для вас, аристократов-генералов, обычная игра в заговор – для них вопрос жизни и свободы! Вам – дробить империю на княжества, вам – выбирать нового монарха, а вассалов вы пустите впереди своей славной конницы!

– Видите ли, – сказал граф фон Мольтке, – я прихожусь внучатым племянникам фельдмаршалу, но сам человек не военный. С генералами знаком плохо. О заговоре генералов мне ничего не известно.

– Прекратите, – сказал я, – времени нет. Времени нет на бытие. – Хорошо, что Хайдеггер не слышал моей реплики. – Вы стоите на пороге, граф фон Мольтке, а за дверью – пропасть. Ваш силезский кружок заговорщиков объединится с кружком фон Вицлебена и фон Трескова – вы собираетесь вернуть монархию. Знаю, знаю! У вас все продумано, фронт вас поддержит! Но победы не будет! Если убьете Адольфа, развалится рейх и придет сталинизм, азиатчина; а если вас схватят – вы унесете с собой на тот свет много невинных.

– Вы в плену заблуждений. Мы отнюдь не собираемся никого убивать, – сказал фон Мольтке. – Я противник агрессии, мы даже Адольфа Гитлера не собираемся убивать. Хотя он из немногих людей, заслуживших насильственную смерть.

Граф говорил надменно, скрестив на груди руки. Он каждым словом показывал, что в своем родовом поместье говорит то, что хочет, и сдерживать себя не собирается. Ему было безразлично – донесу я на него или нет. Это было самым оскорбительным.

– Вы сталинист?

– Мне глубоко несимпатичен Иосиф Сталин.

– Вы большевик?

– Ни в коем случае.

– Вы не замышляете переворот?

– Полная ерунда.

– И никакого заговора нет?

– Конечно нет. Я открыто написал все Кейтелю.

– Для чего вы написали доклад Кейтелю? Вы знали, что это не будет иметь результата.

– Результатом является моя чистая совесть. Я не могу принять методы этой войны. Однако заговора нет.

Я говорил с человеком, который не интересовался моей реакцией, – он не старался предстать невинным, он говорил ровно то, что думал, и это было гораздо опаснее, нежели ложь. Я сказал ему так:

– Вы не один, граф фон Мольтке. Вокруг вас и за вами десятки заговорщиков. Вы не можете о них не знать. Мне безразлично, что будет с вашими друзьями-генералами. Предупреждаю: я не дам втянуть Елену в авантюру. Я вас разоблачу!

– Как будет угодно, – сказал Мольтке. – Но уверяю вас: мне неизвестно о монархическом заговоре генералов. Я далек от подобных идей. И цели военных генералов мне несимпатичны.

– А как же честь аристократа? Я уверен, что вы и ваши знакомые переживаете. Разве ваше достоинство графа не ущемляется соседством с колбасниками и булочниками?

– У вас неверное представление о чести дворянина, господин Ханфштангль, – ответил Мольтке. – Особенность чести дворянина в том, что она точь-в-точь такая же, как честь булочника или колбасника. И если вам кто-то сказал, что эта честь в чем-то более честная, этот человек ошибся. Дворянин по праву рождения отвечает за страну, власть и народ, но и булочник отвечает точно так же. Я не знаю и не хочу знать о тех заговорщиках, которых вы называете гибеллинами. Вы можете мне не верить, но я с ними не связан. Возможно, кто-то из баронов хочет вернуть монархию – мне это представляется дикой мыслью.

– Разве ваш кружок не занимается программой будущего Германии?

– Да, мы пишем программу. Но будущее – не монархия. И не генералов мы приглашаем писать сценарий.

– Какое будущее Германии видите вы? Если не монархию – то что же? Вы верите в национал-социализм?

– Я не знаю ничего более гнусного, чем нацизм, – ответил Хельмут фон Мольтке. Он не посчитал нужным выбрать более мягкое выражение. – Все свои силы я отдам его поражению. Но я против убийства Гитлера. Это превратит негодяя – в мученика. От души надеюсь, что поражение Германии в войне приведет к власти нового лидера. Крах военной Германии буду приветствовать. Но монархию я приветствовать не намерен.

– Демократия? – Я вложил всю язвительность в свой вопрос. – Вы, как вижу, сторонник демократии? А то, что демократия всегда приведет к власти Гитлера или Сталина, вас не смутит?

– Полагаю, так будет не всегда.

– Нет! – крикнул я. – Не обольщайтесь, фон Мольтке, родовитый граф из семейства фельдмаршалов! Потомок фельдмаршала, проживающий в имении на территории покоренной Польши! Так будет всегда! Гибеллины будут рвать власть из рук гвельфов, императоры будут душить коммунистических главарей, а сталинисты станут подкладывать бомбы под банкиров. Не будет иной истории! История – это вопрос власти!

– Вы заблуждаетесь, – сказал фон Мольтке очень спокойно. – Это крайне плоская картина истории.

– Однако до сих пор иной не нарисовали.