Читаем без скачивания Рожденные на улице Мопра - Евгений Васильевич Шишкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он жил в некой прострации, не запоминая ни людей, ни жилища, не помня ни дня, ни года, ни города. Он часто плакал, не замечая, что плачет, он не слышал, что плачет, и только люди его окружающие пробуждали его и спрашивали: «Отчего вы плачете?» Да бывало ночью, когда он кричал во сне, кто-то находившийся в соседях, то ли рыбак в палатке, то ли строитель в вагончике, то ли старик в избушке будили его, трясли за плечо и, предостерегая от чего-то, советовали: «Воды попей. Уж больно ты страшно шумишь…»
Однажды среди ночи его пробудил ливень. Алексей спал под навесом на казацком базу. Гром и молнии обрушились прямо ему в сердце. Все сверкало и грохотало вокруг, все сверкало и грохотало внутри. Лился дождь. Из его глаз лились слезы.
— В хату ступайте! — кричал из окошка казак Савелий, приютивший Алексея на своем базу.
Алексей не только не ступил в хату, а кинулся прочь со двора.
— Так с ума сойти можно! Нельзя над собой так! — шептал он, быстро шагая под ливнем, иногда переходя даже на бег, скользя и падая на раскисшей дороге. Потоки воды лились с неба, потоки воды омывали его ноги. Раскаты грома и злобная синь ночных молний пронизывали все вокруг. — Домой! В Москву! Домой! На перекладных. На чем угодно. На электричках, — шептал Алексей и нисколько не боялся грозы, торопился, насквозь промокший, к ближней железнодорожной станции.
На станции, полуосвещенной, размытой в ливне, он кинулся к поезду, стоявшему у перрона.
— Мне только до соседней станции! Возьмите! Умоляю! — выкрикнул он проводнице, стоявшей в открытых дверях вагона. Он тут же стал перед ней на колени. — Только до соседней станции! Умоляю! Мне очень надо!
Она, неприступная поначалу, дрогнула:
— До Свиридовки, что ли?
— До Свиридовки, — пробормотал он и полез в вагон. Грозился, что купит билет у начальника поезда, что постоит в тамбуре.
В тамбуре он отжал свою одежду, «стрельнул» у солдата закурить, искурил сигарету и вскоре растворился зайцем в составе поезда почти на сутки, неблагодарно забыв о проводнице, которая пустила его в вагон. Алексей затерся на пустующую полку в плацкартном вагоне, закрылся одеялом, и уснул в счастливом сугреве и надежде, что поезд несет его домой. Он проспал почти целый день. Проводник на утро сменился и ничего не заподозрил за новым ночным пассажиром…
Когда Алексей очнулся и выбрался из сна и из-под одеяла, ошеломленно увидел, что поезд прибывает в Туапсе. Куда? До какой Свиридовки он сел? Поезд шел на юг, а ему надо было на север.
Гулия! Милая! Любимая моя! Ты снова где-то рядом!
Он безумно обрадовался, что оказался на родном берегу…
Под покровом ночи Алексей Ворончихин пробрался к дому сельской учительницы литературы Альбины Изотовны. Он осторожно поскребся в окно. Когда в окне мелькнуло белым пятном лицо хозяйки, он представился:
— Художник Ворончихин! Помните, вы ко мне приходили с Гулией!
В доме вспыхнул свет. Альбина Изотовна выскочила на крыльцо. Испуганная, но восторженная до предела, она схватила Алексея за руки.
— Я все знаю. Гулия открылась мне… — шептала она быстрыми морщинистыми губами. — Я знала, что вы вернетесь. Я верила в вас, Алексей! Такая любовь бывает раз в тысячу лет!
— Что? Где она? Могу ли я ее увидеть? — столь же горячо спрашивал Алексей и облизывал обсохшие губы.
Альбина Изотовна забыла пригласить его в дом. Ему и не нужен был ее дом. Учительница быстро, сбивчиво, оттого еще ярче и больнее, рассказала.
— Отец Гулии учинил над ней контроль. Никуда не отпускал. Даже на выпускном вечере она была в сопровождении брата. Они чувствовали, Алексей, что она может сбежать… А выпускные экзамены она еле сдала. Ходила чернее тучи. В глазах слезы… — Тут Альбина Изотовна тяжело, глухо, чахоточно закашлялась. Приступ был болезненным и долгим. — Ах, моя проклятая болезнь! — наконец промолвила она и снова заговорила про Гулию: — Сразу, через неделю после окончания школы, отец выдал Гулию замуж. У них, у мусульман строго. Чего скажет глава семейства, так и будет. Уже калым был получен! За богатого турка, который руководил строительством отеля в Геленджике. Турок после свадьбы сразу увез Гулию в Стамбул… — Альбина Изотовна хватала Алексея за руки, за плечи, даже несильно трясла его, выпытывая правду: — Вы будете искать ее? Добиваться… Да, да, я знаю, что вы ее найдете! Вы поедете туда, в Стамбул? Да?! Это правильно… Великий художник и такая девушка… Поедете?
— Нет, — тихо произнес Алексей, посмотрел на призрачно освещенную желтым светом из сеней Альбину Изотовну, которая была явно не здорова, с закутанной в шаль грудью, прибавил: — Нет, я не поеду в Стамбул. Ей будет еще больнее… Прощайте!
— Куда вы теперь?
— Не знаю… Зачем мне жить без нее? Пойду на скалу. Может быть, шагну вниз… То, что не сделала Гулия.
Альбина Изотовна онемела, замерла. В потемках глаза учительницы испуганно сверкали. Но ответ ночного гостя пришелся ей по сердцу: страх в глазах растворялся в восторге.
XVII
Холодная ветреная осень кукожила листья. Они, сухие, опавшие, тихо царапали асфальт, гонимые ветром, хрустели под ногами идущего по набережной Алексея Ворончихина. Москва-река бледно отблескивала, отражая серую лопотину туч, затмивших солнце. Наступил ноябрь. Минуло больше года, прежде чем Алексей объявился в столице.
Теперь у него не было ни машины — машину давным-давно угнали или забрали за какие-то долги; у него не было жилья: квартиру, которую он снимал, давным-давно сдали другим, а позднее продали, сделали капремонт, так что никто знать не знал о вещах, мебели, книгах и китайской вазе жившего здесь когда-то человека.
Бывшая соседка теть Настя, увидав обросшего, задичалого, в потерто-походном облачении Алексея, сперва убоялась его как привидения, а следом — обрадовалась, опознав сквозь бороду и усищи весельчака соседа.
— При ремонте-то новые хозяева все твои пожитки без сердца вышвырнули. Говорят, чтоб барахолки тут никакой от покойника не разводить… — Теть Настя осеклась. Но Алексей сделал вид, что про «покойника» не услышал. — А вот одёжу, Леш, я у них все-таки
