Читаем без скачивания Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам - Эдуард Филатьев

«Никогда ещё не охватывала мою душу такая давящая тоска, как в эти дни, дни какого-то бессилия, продажности, предательства. Всё это особенно чувствуется здесь, в Петрограде, ставшем осиным гнездом, источником нравственного, духовного разложения государства. Как будто по чьему-то приказу исполняется чей-то предательский план, власть в полном значении этого слова бездействует и ничего не хочет делать, зато говоренья бесконечно много… Предательство явное, предательство прикрытое господствует во всём».

23 октября Велимир Хлебников отправил в Мариинский дворец письмо от имени «председателей земного шара». Летом 1917 года в этом дворце находилась резеденция Временного правительства, а с октября там заседал Временный совет Российской республики (парламент). Хлебников писал:

«Правительство земного шара постановило считать Временное правительство временно не существующим.»

На «постановление» поэта-футуриста, конечно же, никто не обратил внимания. А глава Временного правительства Александр Керенский, выступая на очередном заседании Временного совета Российской республики, в частности, сказал:

«Господа!.. Я процитирую вам здесь наиболее определённые места из ряда прокламаций, которые помещались разыскиваемым, но скрывающимся государственным преступником Ульяновым-Лениным в местной газете „Рабочий путь“».

И Керенский процитировал ленинские высказывания, вызвавшие шумное возмущение членов Совета. Но это опять-таки были всего лишь громкие слова.

А «государственный преступник» Ульянов-Ленин тем временем уже составлял список нового большевистского правительства. До вооружённого переворота оставались считанные часы.

Что делал в те судьбоносные дни Маяковский?

Вечером 24 октября он был в Смольном институте, где начал свою работу Второй съезд Советов. Поприсутствовав на его открытии, Маяковский, скорее всего, поспешил домой – на улицу Жуковского, где в квартире Бриков на склоне каждого дня в ту пору устраивали карточную игру – резались в «тётку». К Брикам в тот день зашёл и Алексей Максимович Горький – он тоже в этой компании с удовольствием играл в карты.

Игра шла весело, с шутками и прибаутками, и потому никакого «октябрьского переворота», никакой «социалистической революции» игроки не ощутили.

Глава четвертая

Диктатура бунтарей

Октябрьский переворот

Смольный институт, куда в ночь с 24 на 25 октября заглядывал Владимир Маяковский, был основан императрицей Екатериной Второй в 1764 году при Воскресенском Смольном Новодевичьем монастыре. Он был назван тогда «Императорским Воспитательным Обществом благородных девиц». В августе 1917 года из Таврического дворца в Смольный переехал Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов. Одна часть воспитанниц института была переведена в другие учебные заведения, другая какое-то время продолжала оставаться в северной части здания.

Так как председателем Петросовета являлся Лев Троцкий, избранный на этот пост 20 сентября, Смольный институт благородных девиц стал ещё и штабом большевиков, активно готовившихся к захвату власти.

Ночью 25 октября 1917 года большевистский переворот совершился.

Среди юнкеров, до последнего патрона защищавших Зимний дворец, был и поэт Леонид Каннегисер.

Во время штурма Зимнего началось первое заседание съезда Советов. Узнав об аресте министров Временного правительства, делегаты от партий эсеров и меньшевиков покинули зал заседаний – в знак протеста против большевистского «военного заговора, организованного за спиной Советов».

Члены Центрального Комитета партии кадетов в ту же ночь вступили в состав антибольшевистского Комитета спасения родины и революции, который образовала городская дума Петрограда.

26 октября на втором заседании съезда Советов его делегаты без обсуждения приняли два декрета: о мире (с призывом к народам и правительствам воевавших стран заключить мир без аннексий и контрибуций) и о земле (с объявлением национализации земли и запрещением наёмного труда). Было также объявлено о создании советского правительства – Совета Народных Комиссаров (Совнаркома). Его возглавил Владимир Ульянов-Ленин. Второй человек в большевистской иерархии, Лев Троцкий, занял пост народного комиссара (наркома) иностранных дел. Иван Скворцов-Степанов стал народным комиссаром финансов, Григорий Оппоков-Ломов – наркомом юстиции. Для двух других Григориев (Зиновьева и Сокольникова), ехавших в Россию из Швейцарии вместе с Ульяновым-Лениным в «пломбированном вагоне», комиссарских должностей не нашлось.

Совнарком тотчас же обратился к Германии с предложением прекратить войну и как можно скорее заключить мир.

Поэт и композитор Михаил Алексеевич Кузмин записал в дневнике 26 октября 1917 года:

«Чудеса совершаются. Всё занято большевиками… Пили чай. Потом пошли к Брикам. Тепло и хорошо. Маяковский читал стихи… На улицах тепло и весело. Дух хороший».

27 октября газета «Правда», всё еще называвшаяся «Рабочим путём», поместила восторженную здравицу:

«Да здравствует Революционное Правительство Советов!»

В тот же день руководители кадетов обратились к населению с призывом не подчиняться постановлениям Совета Народных Комиссаров. Конституционные демократы ещё надеялись спасти демократию.

Реакция интеллигенции

Лев Троцкий впоследствии написал:

«В первый по-октябрьский период враги называли коммунистов «кожаными» – по одежде. Думаю, что во введении кожаной «формы» большую роль сыграл пример Свердлова. Сам он ходил в коже с ног до головы, т. е. от сапог до кожаной фуражки. От него, как от центральной организационной фигуры, эта одежда, как-то отвечавшая характеру того времени, широко распространилась».

Но не кожаные куртки тех, кто захватил власть, раздражали тогда россиян, а то, что страной стали управлять те, кого считали «уголовными преступниками», люди, никогда ничем не руководившие, не имевшие зачастую образования и прожившие многие годы вдали от России.

Поэт Константин Бальмонт к произошедшему октябрьскому перевороту отнёсся резко отрицательно, назвав его «ураганом сумасшествия», а то, что ожидало Россию в ближайшее время – «хаосом» и «смутными временами». Что же касается «диктатуры пролетариата», которую большевики обещали установить в стране, то она, по его мнению, очень скоро должна была превратится в «узду на свободном слове».