Читаем без скачивания Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время - Джон Максвелл Кутзее

Он снова ждет продолжения. И снова его не получает.

Вопрос, задать который он не может, таков: что происходит с сердцем одинокого мужчины, который день за днем сидит в комнатушке, не превосходящей размерами тюремную камеру, бок о бок с женщиной, которая не только добросовестна и хорошо справляется с работой, но еще и женственна, как миссис Нордьен?

Ибо именно такое впечатление осталось у него от миссис Нордьен. Он называет ее женственной, поскольку не может подобрать другого слова: квинтэссенция женственности, сгущенной настолько, что она обращается в духовное начало. Как может мужчина, пусть даже сам мистер Нордьен, покрывать расстояние, отделяющее столь великолепные вершины женственности от приземленного тела мужчины? Спать с таким существом, обнимать такое тело, обонять его и пробовать на вкус – что все это делает с мужчиной? А находиться рядом с нею весь день, сознавать малейшее ее движение, – быть может, печальный ответ отца на вопрос доктора Шварца: «Удовлетворяли вас отношения с противоположным полом?» – «Нет» – как-то связан с тем, что в зимнее время своей жизни он встретился лицом к лицу с красотой, которой не знал прежде и обладать которой уже никогда не сможет – даже и надеяться нечего?

Вопрос: К чему говорить о любви отца к миссис Нордьен, когда сам он очевиднейшим образом влюбился в нее?

Недатированный фрагмент

Идея романа (повести?)

Мужчина, писатель, ведет дневник. Заносит в него мысли, идеи, значительные события.

Жизнь его меняется от плохого к худшему. «Плохой день», – записывает он, не вдаваясь в подробности. «Плохой день» – и так день за днем.

Устав называть каждый день плохим, он решает просто помечать такие дни звездочками, как некоторые люди (тоже мужчины, бабники) помечают крестиками дни, в которые им удалось переспать с какой-либо женщиной.

Плохие дни налезают один на другой, звездочки покрывают страницы, точно мушиные следы.

Стихи, если бы он мог писать стихи, возможно, позволили бы ему докопаться до корней этого недуга, процветшего в виде скопления звездочек. Однако источник поэзии в нем, судя по всему, пересох.

Остается полагаться на прозу. Теоретически она способна исцелять человека, очищать его ничуть не хуже поэзии. Однако он питает сомнения на этот счет. Проза, как говорит ему опыт, требует куда большего количества слов, чем поэзия. И браться за прозу, не питая уверенности в том, что ты сумеешь дожить до следующего дня и продолжить начатое, не стоит.

Он пробавляется мыслями вроде этой – мыслями о поэзии, мыслями о прозе, – находя в них оправдание тому, что вообще ничего не пишет. На последних страницах дневника он составляет разного рода списки. Один называется «Способы покончить с собой». В левом столбце перечисляются «Методы», в правом «Их недостатки».

Один из способов покончить с собой – тот, который он, по зрелому размышлению, находит наиболее предпочтительным, – состоит в том, чтобы утопиться, а именно: поехать ночью в Фисхук, остановить машину на пустынном конце пляжа, раздеться в ней, натянуть плавки (зачем, спрашивается?), пересечь полоску песка, войти в воду (ночь непременно должна быть лунная) и поплыть, рассекая грудью волны, в темноту, и плыть, пока хватит сил, а затем предоставить судьбе доделать остальное.

Все его сношения с миром осуществляются как бы через диафрагму. Вследствие чего оплодотворения не происходит. Интересная метафора, с обилием возможностей, однако и ей, насколько он в состоянии судить, привести его никуда не удастся.

Недатированный фрагмент

Отец вырос на ферме, стоявшей в Кару, и пил все детские годы артезианскую воду, богатую фтористыми соединениями. От них эмаль его зубов побурела и стала твердой, как камень. Он похвалялся тем, что никогда не был у дантиста. А в середине жизни зубы отца начали гнить, один за другим, и все их пришлось вырвать.

Теперь же, на седьмом десятке лет, у него заболевают десны. На них появляются гнойники, избавиться от которых не удается. Инфекция распространяется на горло. Отцу становится трудно глотать, да и говорить тоже.

Сначала он идет к дантисту, потом к специалисту по уху, горлу, носу, тот отправляет его на рентген. Рентген обнаруживает раковую опухоль гортани. И врач рекомендует отцу сделать операцию – как можно скорее.

Он навещает отца в мужском отделении больницы «Гроте Схур». Отец одет в больничную пижаму, глаза у него испуганные. Великоватая ему пижамная куртка сообщает отцу сходство с тощей птицей – кожа да кости.

– Операция простенькая, – успокаивает он отца. – Ты выйдешь отсюда через несколько дней.

– Расскажи все братьям, ладно? – с мучительной медлительностью шепчет отец.

– Я позвоню им.

– Миссис Нордьен – женщина способная.

– Конечно, очень. Она наверняка сможет продержаться до твоего возвращения.

Больше говорить им, собственно, и не о чем. Он мог бы взять отца за руку, сжать ее, успокоить старика, показать ему, что тот не одинок, что его любят, о нем заботятся. Но не делает этого. В их семье не принято было держать кого-либо за руку, да и вообще трогать, исключение делалось лишь для совсем малых детей, еще не сформированных. Впрочем, и этим все не исчерпывается. Если бы в нынешнем, действительно крайнем, случае он наплевал на семейную традицию и сжал руку отца, много ли искренности было бы в этом поступке? Действительно ли он любит отца, заботится о нем? Вправду ли отец не одинок?

Из больницы он идет домой пешком, прогулка получается долгая – сначала до Мейн-роуд, потом по ней до «Ньюлендса». Завывает, выметая сор из канав, юго-восточный ветер. Идет он быстро, ощущая крепость своих ног, бесперебойную силу, с которой стучит сердце. Воздух больницы еще стоит в его легких, нужно избавиться от него, выдышать.

Когда на следующий день он приходит в больницу, отец плашмя лежит на койке, грудь и горло его перебинтованы, из бинтов торчат трубки. Отец похож на труп, на труп старика.

Вообще говоря, он примерно такой картины и ожидал. Пораженную опухолью гортань пришлось иссечь, говорит хирург, избежать этого было нельзя. Говорить по-человечески отец больше не сможет. Однако в должное время, когда раны затянутся, его снабдят протезом, который сделает возможным голосовое общение – своего рода. Сейчас главное – не позволить раку распространиться по телу отца, а для этого потребуются дальнейшие исследования плюс радиотерапия.

– А отец знает об этом? – спрашивает он у хирурга. – Знает, что его ждет?

– Ну, я попробовал все ему рассказать, – отвечает хирург, – однако многое ли он понял, сказать не могу. Он в шоке. Чего, разумеется, и следовало ожидать.

Он стоит у койки отца.

– Я позвонил в «Апогей», – говорит он. – Поговорил с братьями, все им объяснил.