Читаем без скачивания Изумительное буйство цвета - Клэр Морралл

Я видела коллекцию его набросков этого периода, и, хотя их немного, они завораживают.

— Все здесь, — заявляет он торжественно, похлопывая себя по голове, когда бы я его об этом ни спросила.

В то время я не воспринимала это серьезно, а теперь допускаю, что он действительно хранит их где-то в закоулках своей памяти. А иначе где еще черпать ему идеи для своих картин? Совершенной формы камешки, гладко отполированные морем, они так насыщены цветами, что мерцают и меняют оттенки под твоим взглядом. Таящее в себе вечную загадку море, неустанная чайка. Я представляю его молодым: вот он стоит на самом краю океана, смотрит, как прибиваются к берегу и откатываются назад камни, и, видя то, что другие не могут увидеть, запечатлевает для дальнейшего использования.

Пока он бродил по побережью, мама училась в университете в Эксетере. По рассказам отца, в конце первого курса, ожидая результатов экзаменов, она с друзьями отправилась поездом в Эксмут. И вот они, сняв обувь, шли от вокзала к пляжу, пока не приблизились к песчаным дюнам.

Тогда Маргарет и двое молодых людей побежали через этот горячий пляж по жесткому, плотно спрессованному песку прямо к кромке воды, с которой начиналось море. Юноши остановились, чтобы закатать брюки, а мама, подтянув юбку выше колен, вбежала в воду, пронзительно крича от восторга и от приятной прохлады. Отец стоял в шортах у края, по колено в воде, сандалии в правой руке. На спине у него рюкзак, содержимое которого составляло все его имущество. Его волосы, слишком длинные, спускались по шее до плеч, он был загорелый и стройный. Рваные заплатки на шортах вырезаны из старых брюк. Он описывает себя, и я так и вижу его: первый хиппи.

Моему отцу до сих пор доставляет удовольствие это воспоминание о появлении Маргарет. Он смакует слова, пробует их на вкус, извлекает их из памяти, как почти забытое наслаждение прошлого.

— Высокая, тоненькая, живая, — говорит он, делает паузу. — Органичная часть этого пляжа, кричит пронзительно, как чайка, длинные распущенные волосы развеваются сзади. В том тесном платьице с красными маками, с тонкими руками, неуклюже торчавшими из рукавов-фонариков, она ждала меня. Угловатость ее локтей — резкая и голодная, неправдоподобная гладкость и белизна кожи, ждущей прикосновения. Она казалась невинной, как еще не проснувшееся дитя. Намокший край ее юбки прилип к тонким ногам, и она танцует от восторга.

Отец мой не обратил особого внимания на двух пришедших с нею молодых людей или на большую группу еще бежавших среди дюн студентов. Меня удивляет, что он вообще помнил, что они там были.

Он кинул на песок сандалии и рюкзак и бросился по волнам отмели прямо к маме. Завидев его, она перестала кричать. Она стояла затихшая, встревоженная его реакцией. Она пыталась опустить юбку ниже, но ее край поплыл по воде.

— Она выглядела как напуганный зверек, — говорит он. — Самочка, ожидающая спасения.

Неужели он на самом деле так думал тогда? «Бэмби» еще не показывали в сорок пятом.

— Я подошел к ней по воде и взял ее за обе руки. Я стал кружить ее, и ей пришлось подчиниться, чтобы не упасть. Она смеялась и так откидывала при этом назад голову, что смех становился из-за этого более чистым и скользил по поверхности воды. Я тоже смеялся, и мы кружились все быстрее и быстрее, пока не упали.

Они поднялись, отрезвленные холодной стихией моря, и оба посмотрели на свою мокрую одежду.

«Мое платье», — сказала Маргарет, внезапно занервничав.

«Моя рубашка», — сказал он таким же тоном.

И они оба снова расхохотались.

«Высохнут на солнце», — сказал отец и протянул ей руку.

Она взяла ее.

«Меня зовут Гай», — сказал отец.

«Меня — Маргарет».

Отец рассказывает эту историю совсем как голливудский фильм: на заднем плане все очертания расплывчаты, а вздымающаяся музыка фортепианного концерта Рахманинова заполняет звуковые пустоты их молчания.

— А куда делись студенты, которые пришли с ней на море? — как-то спросила я.

— Не знаю, — сказал он.

— А кто-нибудь еще был тогда в море? Как это она поняла, что тебя интересует именно она?

— Не знаю, — снова проговорил он.

— Что произошло потом?

Хотелось бы мне знать, правду ли он рассказывал. Было ли это на самом деле так романтично? Эта сцена полна деталей, но не фактов. Вернулась ли мать в университет с друзьями или отправилась с ним куда глаза глядят? Ведь должны же существовать какие-то практические вопросы, которые необходимо было решить в первую очередь.

— Потом мы поженились. — Отец говорил это резко, как будто я спрашивала о подробностях, походивших на список действующих лиц в конце фильма на экране.

И разговор складывался примерно так.

— Но она получила диплом? — спрашивала я. Я знала ответ заранее, но он никогда не прибавлял мне счастья. Мне хотелось, чтобы он изменился. — Она вернулась в университет и закончила учебу?

Отец всегда выглядел озадаченным, когда я спрашивала об этом.

— Нет, конечно, нет. Ей это было не нужно. Мы поженились.

Значит, так: мой отец хотел, чтобы я поверила, будто с тех пор они жили счастливо. Моя мать, Маргарет, перед которой, возможно, лежал многообещающий путь научной карьеры, отказалась от всего, чтобы выйти замуж и родить шестерых детей.

В моих грезах мама высокая, худенькая, с коричневыми волосами, смеется около моря. Почему я пришла именно к этому? Я просматриваю свадебный альбом, черно-белые фотографии, и отец на них никогда не выглядит как следует. Он должен быть полон неутомимой энергии, его глаза на них должны светиться свирепостью, каким угодно образом заставляя фотографа запечатлеть их правильно, схватить подлинную индивидуальность. По самой своей природе фотография — это застывание во времени, поэтому ей недостает главного — жизненной силы его личности. Остается видна лишь половина человека.

Рядом с ним моя мать выглядит такой молодой и красивой, ее волосы, вопреки той моде, длинные и прямые. Если уж отец был первым подлинным хиппи, то она была второй, сделанной из его ребра. Всегда она так выглядела или он изменил ее? Была ли мама, которую мы знали, той самой студенткой, так никогда и не закончившей университет? Видим ли мы на фотографии только половину этой женщины?

У меня есть бабушка с дедушкой — родители Маргарет, которые живут в маленьком домике в Лайм-Риджисе. Раньше я обычно проводила у них школьные каникулы, потому что папа всегда был занят, а на братьев нельзя было положиться. Я все еще иногда езжу к ним на уикенд. Им за девяносто. Дедушка каждый день сидит перед телевизором, разражаясь хохотом через определенные промежутки времени. По вечерам я подсаживаюсь к нему и смотрю программы, о существовании которых раньше не имела представления.

— Ты это видела? — время от времени кричит дедушка, похлопывая себя по ноге и посасывая кончики усов.

Я стараюсь понять, над чем он смеется. Раньше я всегда думала, что слишком мала, чтобы это понять. А теперь мне кажется, что он и сам не понимает. Хочет убедить себя, что все еще жив, что под блестящей лысиной еще активно работает мысль. Иногда он зовет из кухни жену.

— Миссис Харрисон! — кричит он. — Идите сюда и посмотрите на это.

Она приходит из кухни, вытирая руки полотенцем, и стоит перед телевизором секунд десять.

— Мне некогда, — говорит она. — И не смейтесь так много, мистер Харрисон, а то зубы выпадут.

Долгие годы я думала, что у стариков нет имен, что у них только фамилии, вроде мистер Харрисон и миссис Харрисон.

Бабушка прямо-таки жила на кухне; пекла, чистила, мыла пол, постоянно протирала губками желтую пластиковую поверхность мебели.

— Какие замечательные вещи можно купить теперь, — с удовольствием говорит она мне. — Такая поверхность отлично чистится.

Она очень худенькая и бледная, кожа у нее на шее собирается свободными складками.

У нее пятнистые, с синевой, руки, как будто ей все время холодно. Она все время хочет меня покормить.

— Возьми еще булочку с изюмом, моя хорошая, — говорит она. — Ты слишком худенькая. Все эти диеты — не для тебя.

Она часто думает, что я — Маргарет, что она сбросила пятьдесят лет и все начинает сначала. Мне нравится эта путаница. Она делает меня частью моей матери.

У них в гостиной висит большая, сделанная в студии и вставленная в раму черно-белая фотография Маргарет. Она сидит боком, но лицо повернуто к объективу; она смотрит через плечо. Длинная бледная шея, и кожа гладкая, без единого пятнышка. Темные волосы завязаны узлом на затылке, и она выглядит прекрасно, прямо как леди эпохи короля Эдуарда, грациозная и застывшая в прошлом, которого более не существует.

Каждый раз, увидев, что я смотрю на фотографию, бабушка рассказывает мне новую историю, совсем не похожую на предыдущие.