Читаем без скачивания Роза на алтаре - Лора Бекитт

– Моей госпожи, – уже более внятно, хотя по-прежнему испуганно отвечала Дезире, – но ее сейчас нет, она гостит у своих родителей в Маре.

– Теперь не будет господ! – провозгласил бас. – Революция освободила всех вас!

– Отныне вы ее слуги, – добавил второй голос, а после промолвил: – А ты хорошенькая!

Послышался звук шлепка, Дезире взвизгнула, и первый гвардеец строго произнес:

– Оставь ее, Жан, сейчас не время! Идем проверим следующий дом. Кстати, малютка, твой хозяин не прятал оружие?

– О нет! Я не знаю…

– Ладно, пошли! – услышала Элиана. – Наши уже спустились вниз.

Звук шагов стал отдаляться, и напоследок до молодой женщины донесся хладнокровный возглас: «Да он мертвый!»

А затем в доме наступила тишина.

Путаясь в одежде, Элиана добралась до дверцы и отворила ее. В глаза ударил свет, пахнуло свежестью, и молодая женщина почувствовала, как разгоряченное тело мгновенно начало остывать.

Она вылезла наружу. В глазах рябило, пряди волос прилипли ко лбу и вискам…

…Дезире стояла посреди комнаты, бессильно опустив руки. Ее лицо было изжелта-бледным, как глина. Она не произносила ни слова и только смотрела на свою госпожу ничего не выражающим взглядом.

– Что они с тобой сделали?! – воскликнула Элиана и вздрогнула от звука собственного голоса.

Служанка отрицательно покачала головой и указала на распахнутую дверь гостиной.

Там все было раскидано, попорчено, разбито. В воздухе кружился пух, с диванов и кресел свисали клочья порубленной саблями обивки.

Элиана повернулась и медленно вошла в гостиную, на полу которой покоилось что-то неподвижное, неживое. Молодая женщина приблизилась и увидела Этьена – он лежал на спине, широко раскинув руки, и его остекленевшие глаза смотрели в пустоту. Бездушная рука смерти стерла краски с его лица, изменила привычные черты, и Элиана поняла: на нем больше никогда не появится иного выражения, кроме этого – беспомощно-изумленного и страдальческого…

Пуля попала Этьену прямо в грудь, и его окрасившаяся кровью белая рубашка пылала багрянцем, будто какое-то чудовищное знамя.

Элиана ощутила вкус крови на своих губах и содрогнулась. Она не заметила, как в бессознательном стремлении заглушить подступившие рыдания вложила пальцы себе в рот и прикусила их.

Подошла Дезире и молча встала рядом.

Они взялись за руки и стояли не двигаясь, две белые фигуры, тонкие и прямые, словно свечи.

Была ночь, и мир казался черным, как зола, ввергнутым в леденящее оцепенение, в мертвый сон. И в этот миг они обе не верили в то, что когда-нибудь вновь взойдет солнце.

Минули август и сентябрь 1792 года, месяцы, на протяжении которых народ разрушал бюсты и статуи королей, монархические эмблемы и гербы, расправлялся с дворянами и духовенством, попутно сокрушая все, что попадалось под руку.

Позади было взятие Тюильри, заключение Людовика XVI в замок Тампль, окончательная победа якобинцев на выборах в Конвент и провозглашение Республики.

За два роковых месяца при полном попустительстве вновь созданного правительства народной стихией в Париже было уничтожено не менее десяти тысяч человек: священников, дворян, заключенных в девяти городских тюрьмах, сумасшедших и бродяг в Бисетре и просто тех, кто случайно оказался на пути.

На площади Карусель, близ дворца Тюильри – бывшей резиденции монарха – соорудили первую гильотину, дьявольское изобретение, машину для отрубания голов, будущую безжалостную и бездушную «королеву» Революции.

Одновременно Коммуна Парижа учредила Чрезвычайный трибунал для суда над «изменниками» и «заговорщиками».

Обращения «господин» и «госпожа» были отменены, отныне все становились «гражданами», гражданами Республики.

Недавно свершилась головокружительная победа французских войск при Вальми, и Париж пребывал в лихорадочном ликовании: впервые за долгое время люди смеялись и веселились на улицах.

Стояли ясные дни, и воздух был полон безмятежности поздней осени. Золотистый свет омывал стены зданий, сиял в оконных стеклах и водах Сены, переливавшейся в его лучах словно змеиная кожа. Небо светилось нежной голубизной, и осеннее солнце ласково грело землю. И в то же время кругом витало ощущение чего-то уходящего навсегда, какой-то пронзительной тоски. Это чувствовалось и в свежести ветра, гулявшего над кровлями, и в запахе сырости, доносившемся с набережной, и в неясных звуках, долетавших откуда-то издалека.

Элиана де Талуэ, урожденная де Мельян, девятнадцатилетняя вдова, сидела в гостиной родного дома, куда переехала сразу же после похорон Этьена, и слушала разговор родителей.

– Я не перестану считать себя дворянкой только потому, что мне велит это сделать какой-то бесчеловечный и глупый закон, – тихим голосом говорила Амалия, и в ее голубых глазах отражалась странная смесь растерянности и упрямства.

– Они думают, что уравняли нас всех; что ж, да, они правы: все мы, и аристократия, и буржуазия, и простой народ – вкусим свою долю лжи и пострадаем от неправедных деяний новоиспеченных благодетелей, – отвечал Филипп. – Когда госпожа Революция решает разгуляться, она не выходит на улицу одна, а берет с собою подружку-смерть. А та косит всех подряд, не разбирая своих и чужих.

Сказав это, он посмотрел на дочь, которая молча куталась в темную шерстяную шаль. Она выглядела осунувшейся и побледневшей, и все же отец любовался ею. Какие мягкие и в то же время строгие черты нежного, оберегаемого от солнца лица, густые, волнистые, отливающие золотистым блеском волосы, округлые маленькие руки!

Время от времени она слегка подрагивала плечами, словно от холода, и плотнее закутывалась в шаль. Она пребывала в глубокой задумчивости и ни разу не подняла глаз.

Филипп тяжело вздохнул. Ладно они с Амалией, но их юное дитя! Это жестокое время поломало ей жизнь, лишило ее счастья и любви. И настоящей свободы, что бы там ни говорили поборники новых идей!

– Они еще религию переделают, скажут, что мы молились не тому Богу, – нерешительно произнесла Амалия и затем прибавила: – Ну ничего, наши сердца и души им не одолеть!

«Все может быть, – подумала Элиана – Они хотят превратить нас в толпу, а у толпы нет разума, нет лица. Для толпы жизнь человека – ничто. Одним больше, одним меньше – какая разница! Революция примет любую жертву, Революция оправдает все! Кто знает, чем все закончится, если то, что пришло сейчас, пришло надолго. Поколение отца скоро исчезнет с лица земли, тех из нас, кто неугоден нынешнему режиму, ничего не стоит уничтожить, ну а нашим потомкам можно будет внушить все что угодно, любые идеи, можно заставить их поверить любой лжи».