Читаем без скачивания В садах старости - Юрий Кувалдин

12

В темную комнату упал луч света, клинообразный, ножеобразный, со скрипом двери, с фигурой Евлампии Амфилохиевны, держащей в руках керосиновую лампу с бутылочным стеклом. - Электричество отключили, - сказала она. - Почему? - К Жлобенко копают траншею, меняют кабель, ремонтируют подстанцию, столбы вкапывают. Скоро Лебедь на белом коне приедет. - Нельзя это делать днем? - Днем нельзя. У Жлобенко работают ворованные строительные батальоны, просящие огня, забыв, что они бумажные. - Так бы и сказала! - воодушевился Старосадов. - Ты ужинать будешь или чай пить? - Чай... И - ужинать. Горячего хочется, с грибами. Самое прекрасное заключалось в том, что Евлампия Амфилохиевна не отбрасывала тени. Конечно, Иммануил Кант имел это в виду, когда поселялся для философской работы в городе Калининграде Калининградской области Российской Федерации; таким образом, великий русский философ Иммануил Кант как бы предвидел падение КПСС и появившийся в связи с этим падением (при свете керосиновой лампы Евы с Лампой, разумеется) в русской культуре так называемый "постмодернизм"; по Канту - это особый род обезьянничанья, называемый манерностью. Эдаким образом хотят во что бы то ни стало и как можно дальше уйти от всякого реализма, но не обладают талантом, настолько сильным, чтобы достигаемая оригинальность могла стать фактом искусства. За Евлампией Амфилохиевной показалась тучная фигура молодого Дормидонта, от которого, странно, тоже не падали ни на пол, ни на стены тени. Теневая экономика? Тени исчезают в полдень. Тени забытых предков. Тень отца Гамлета. Тень. Шварц. Дормидонт разинул рот - просит булки бегемот, сказавши (это такая старая русская форма на "вши"): - Дед, где бутылка Савватия? Не спеша сняв чеховское пенсне, Серафим Ярополкович сказал: - Для понимания кантовского, Дормидоша, учения о "гении" и тесно связанной с этим учением классификации искусств очень важно, понимаешь ли, учесть, что, по Канту, художественное произведение всегда являет некоторое соединение вкуса с гением. Дормидонт почесал черную бороду, встал: - А нельзя Канта обрусить посредством корректировки имени и фамилии? Например, так: Эмка Кантов. - Кантов? Хорошо! Эмка? Хорошо! Как Коржавин... Но дело, конечно, не в этом. Дело в том, что вкус, как и способность суждения, есть дисциплина гения, его школа. Человек со вкусом очень долго будет обмазывать персонажей грязью, а в последней четверти приподнимет их; как говорится, взойдет взопревшее солнце и персонажи попьют парного молока из-под коровы. Ведь понимаешь ли, вкус сильно подрезает гению крылья, но благодаря вкусу гений становится способным к устойчивости в идеях, к прочному и постоянно идущему вперед развитию... Хотя созданный Сталиным под моим руководством страшный конвейер по уничтожению миллионов людей несколько повредил вкусу гения. Но в высшем смысле - регулятор бессмысленного размножения должен существовать... Резко вспыхнул свет: это туча открыла солнце. И Старосадов увидел ползущую по вишне тлю. ...И на основании подобной логики сколько тысяч человек были преданы суду! Все они расстреляны как собаки немедленно по окончании судебного заседания... И везде... И везде стоит... И везде стоит подпись... И везде стоит подпись нач. над всеми Старосадова. Деятельность Старосадова и дальше протекала в том же духе. Вышинский везде и всюду был его первым помощником, как кукла всегда является первым помощником кукловода. На виду истории - куклы; кукловоды - за кадром. Их нет. Они инкогнито, канальство, как Старосадов Серафим Иммануилович Кантов. Старосадов придвинул к себе газету, выхватил строчки: "На заводе им. Лихачева группа рабочих избила иностранца. В избиении участвовали секретарь цехового комитета ВЛКСМ, председатель цеховой группы содействия госпартконтролю... За пять месяцев 1964 года на улицах Москвы было подобрано 126 тысяч пьяных, за пять месяцев 1965 года - 130 тысяч...". Раздался резкий стук в стекло. Старосадов очнулся и увидел бьющуюся снаружи птицу. Ударившись грудью в очередной раз, птица разбила стекло и влетела в комнату. Она была ядром молнии, оперенным гласом Божьим, постановлением ЦК, указом президента. - Ну, вот и все, - синими губами пробормотал Старосадов, - смерть прилетела. А мне уже не страшно. Зря я выходил из женских врат в этот повторяющийся мир, зря. И ничего тут нет интересного. Все едят да в сортир ходят. Да зависимую "Независимую" читают... Дормидонт раскачал дом своим слоновьим шагом, спросил: - Дед, ты не видел моего Савватия? Старосадов удивился вопросу, переспросил: - Бутылочки Савватия? Старосадов задумался. Птица плавно парила под высоким барским потолком под скрипки и флейты Шнитке или Артемьева. - А разве ты не зачинал Савватия? - Нет, - грустно сказал Дормидонт. - Так как же я могу его увидеть! - поразился Старосадов. - Я же тебя вижу! - Ты хочешь сказать, что меня тоже не зачинали? - Это нужно доказать, - сказал Дормидонт. - Кви нимиум пробат, нихиль пробат (Кто доказывает слишком много, тот ничего не доказывает), - сказал Старосадов. Евлампия Амфилохиевна подошла ближе со своей зажженной керосиновой лампой, сказала: - У Жлобенко работает система "град", поэтому отключили электричество. - А кто разрешил появляться на этот свет Жлобенко? - Никто, - растерянно сказала Евлампия Амфилохиевна. - На этот свет дети появляются без спросу. - Странно. Я же дал указание еще товарищу Кагановичу, чтобы до совокупления пары брали разрешение на изготовление человека. Не выполняются указы. - Почему? - Потому что структуры соответствующей я не создал, не успел. А этот придурок Гитлер все испортил. Пошел в лоб и - проиграл. А если бы тайными шагами пошел, то есть с создания системы разрешения на изготовление человека... Да. М-да. И этот Джугашвили, мясолом и косторез, все испортил тоже. Попер на интеллигенцию! Право дело, несмышленыш. Нужно было пролетариев истреблять, потому что у них по десять детей, суть человеков, прямоходящих, а не у интеллигенции. У этих по одному чахленькому родится - и баста! Дормидонт подал реплику: - А почему ты так зациклился на этой идее? - Не знаю, - сказал Старосадов. - А вот бьет в темечко и все. Сколько лет прожил и никакого смысла в жизни не обнаружил. - Может быть, другие обнаружат? - Нет. - И оставь их в покое. Сами родятся, сами умрут. Все приговорены к смерти. Так о чем говорить? Лучше Бородина послушать или Прокофьева. Или стихи: Предчувствиям не верю и примет Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда Я не бегу. На свете смерти нет... Очень глубоко вздохнув, как будто поднялся в связи с ремонтом лифта на четвертый этаж по лестнице, исписанной приматами с буквы Х. и с буквы П., которые (буквы и слова с них начинающиеся) не нравились Старосадову, просто раздражали, как раздражал и до слез огорчал весь мат, весь этот заборный собачий язык; и вот очень глубоко вздохнув, Старосадов, который, надо же! в своих мыслях, двоедушная душонка! просто-таки муссировал все эти словечки и действия, означаемые этими словечками; вздохнув, Старосадов сказал: - Я начал бояться смерти с сорока пяти лет. Я так испугался, что остальные сорок три года ищу смысла жизни и не нахожу. Сплошное приматство! И вдруг - стихи. Простенькие слова. А трогают меня до слез. - Хороший поэт Тарковский! - с чувством выдохнул Серафим Ярополкович и с грустной усмешкой добавил: -А я вынужден был давить таких в рамках работы идеологического отдела ЦК... Нормально! Поэт без давления - не поэт! Дормидонт почесал пузо, сказал: - Дед, это у тебя уже не проза, а какое-то занимательное литературоведение. Старосадов промолчал, про себя подумав: "Какая разница - жил я или не жил? Проза это или литературобредение? Бредение? Очень хороший термин!" И уставился на блюдце, белое блюдце с золотым ободком, и уставился на вишню, лежащую на белом блюдце, и душа умиленно просветлела от поэтического сопереживания не самой жизни, а поэтическому отражению ее. Сидишь так пнем, смотришь в одну точку, а в душе это оправдание жизни рождается. И Дормидонт уже не кажется отвратительным жиртрестом; он представляется добродушным молодым толстяком, милым собеседником. Любопытно, что Дормидонт почти никогда не раздражается. Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо Бояться смерти ни в семнадцать лет, Ни в семьдесят... Ну сколько можно смотреть на блюдце с золотым ободком, на котором лежит вишня с зеленой плодоножкой и листиком на ней?!