Читаем без скачивания Еврейские хроники XVII столетия. Эпоха «хмельничины» - Саул Боровой

Автор Tit hajawan[139] не поставил себе никаких далеко идущих историографических или литературных задач; он с протокольной сухостью фиксировал факты. И он в нескольких местах после упоминания местности вместо привычного «убито столько-то душ евреев» отмечает «крестились»[140]. Но одна запись в этой хронике привлекает особое внимание. При упоминании местности «Петровы ворота»[141] записано: «Было там много евреев. Часть их отправилась на войну[142], часть же крестилась»[143]. И невольно возникает мысль, не является ли эта лапидарная запись глухим отголоском острой внутренней борьбы, расколовшей еврейское население поселения на два лагеря: на врагов и на союзников восстания. А о скольких аналогичных фактах до нас не дошло никаких сведений… Это все, что может быть извлечено из еврейских хроник по интересующему нас вопросу. Мы не находим у них ни одного прямого указания. Но надо полагать, что наши хронисты знали об этом значительно больше, чем сочли нужным поведать.

Из предшествующих замечаний видно, что мы далеки от утверждения о сколько-нибудь массовом переходе еврейских социальных низов на сторону повстанцев. Но такое явление, частично засвидетельствованное другими источниками, в каких-то ограниченных масштабах бесспорно имело место. Установление истинных масштабов этого явления — одна из интереснейших очередных проблем, стоящих перед исследователями истории крестьянской войны на Украине. Об этом явлении не могли не знать еврейские хронисты. Но их молчание, конечно, не случайно. Оно достаточно красноречиво и определилось их политико-идеологическими установками.

Страшные по своей неожиданности и трагические по своим последствиям события крестьянской войны на Украине эксплуататорскими классами еврейства самым широким образом используются для укрепления идеологии национально-религиозного единства — этого основного средства их духовного господства над массами. И умный и наблюдательный мистик Ганновер, велеречивый обыватель Мейер из Щебржешина, сентиментальный автор «Плача», строгий охранитель традиций Саббатай Гакоген Рапопорт, многочисленные сочинители поминальных молитв — все они полностью подчиняют этой задаче свое изложение и расценивают свои произведения в первую очередь с точки зрения их соответствующего воспитательного значения.

Гравюра из «Плача», посвященного бедствиям, перенесенным евр. населением Украины во время крестьянской войны.

(Из Бодлеанской библиотеки в Оксфорде)

Эти «внутренне-еврейские» тенденции хронистов обнаруживаются с такой отчетливостью даже при самом беглом просмотре текстов, что мы здесь считаем необходимым ограничиться только немногими замечаниями.

Показывая на опыте событий все значение еврейской солидарности, хронисты (в первую очередь Ганновер) оказываются особенно многословными. Подчеркивание общности интересов всего еврейства оказывается для хронистов тем более существенной задачей, что они, как мы знаем, замечали наличие различных социальных прослоек в еврейском населении Украины, Белоруссии, Польши. Кагальные (общинные) организации и сейм («ваад четырех стран») как верховная организация автономного польско-украинского еврейства — эти органы классового господства социальной верхушки еврейского общества — в годы описываемой войны предпринимают ряд чрезвычайных мероприятий, долженствующих продемонстрировать все жизненное значение еврейской национальной солидарности. Установление покаяния, назначение дней общественного поста, сбор и ассигнование немалых средств на выкуп пленных (у татар) и на оказание помощи погромленным, беженцам и т. д. — все это были духовные и материальные средства укрепления позиций общинных организаций, реальной власти которых грозит сейчас, в годы революционного подъема, явная опасность.

В этой связи нужно вспомнить одну очень любопытную строфу, которую мы встречаем в написанном на идиш «Плаче», посвященном бедствиям, перенесенным еврейским населением Литвы во время похода московских войск 1656[144]. («Плач» этот как исторический источник лишен почти всякого значения.) «Что было, — спрашивает автор „Плача“ — причиной ниспосланных бедствий? Это то, что богатый не приходил на помощь бедняку»[145]. В этом заявлении нельзя не услышать приглушенного голоса социальных низов еврейского населения. Не случайно мы эту строфу встречаем в «Плаче», напечатанном на идиш, рассчитанном на женщин, которые не знали древнееврейского языка, языка литературы и культа (начинается «Плач» — «Вы, милые женщины»). Хотя здесь звучит не голос социального протеста, а обращение к благотворительности богачей, интересно, что этот призыв остался неподхваченным. Ни у одного из хронистов мы не встретим и намека на упрек по адресу богачей. Наоборот, все они очень подробно говорят о «подвигах благотворения», проявленных имущими слоями еврейского населения.

Неудивительно поэтому, что хронисты оказываются панегирическими истолкователями и популяризаторами всей этой деятельности общинных организаций и уделяют особое внимание прославлению «благочестивых» и «мудрых» постановлений «ваада», кагалов, раввинских авторитетов. Особо задерживаются хронисты на постановлениях, носящих на себе явный отпечаток социального маневра и долженствовавших быть воспринятыми широкими массами еврейского населения как доказательство проявленной по отношению к нему заботы со стороны «пастырей» еврейства. Так, Ганновер и Мейер из Щебржешина подробно рассказывают о существенных облегчениях, внесенных в практику об «агунах», т. е. о женщинах, смерть мужей которых не может быть точно засвидетельствована. Если строго придерживаться норм талмудически-раввинского права, эти женщины оказались бы осужденными на вечное вдовство[146]. Много говорят хронисты об актах благотворительности. Острый социально-демагогический привкус этой филантропии особенно сильно чувствуется в следующем очень любопытном эпизоде, рассказанном Ганновером.

Когда армия повстанцев подходила к Люблину, сообщает хронист, «более почтенные жители-евреи уехали из города за реку Вислу и оставили в городе несколько сот хозяев из бедноты, передав им большие средства для благотворения среди бедняков и особенно среди беженцев из разных мест»[147].

Но интересно, что некоторые очень знаменательные постановления ваада не находят никакого отражения в хрониках.

Так, например, «литовский ваад» принял в 1650 г. постановление, в котором писалось:

«В эти тяжкие времена все видели, какие великие злоключения и напасти и сколь многие горькие страдания обрушились в годину жестоких гонений на весь дом израилев… многие десятки тысяч евреев были убиты (бог мести да отомстит за кровь их, пролитую, как вода…). Поэтому всякий… да преисполнится печалью и соблюдает траур по случаю пережитых тяжких бедствий».

В ознаменование траура под угрозой проклятия («херема») было запрещено носить «адамашковое», атласное, «тобинковое» или шитое золотом платье. Соболий, лисий и куний меха запрещалось употреблять, кроме как для «женской шубы для ношения по субботам и праздникам». Запрещалось «нашивать золотые и серебряные галуны», украшать себя «золотыми цепочками и ожерельями из жемчуга» и т. д.[148]. Если бы речь шла только об ознаменовании траура, у хронистов, несомненно, нашлось бы место для упоминания об этом постановлении. Но для более или менее проницательных современников было ясно, что вся эта мелочная регламентация траура преследовала не столько ритуально-поминальные задачи, сколько имела целью всячески ограничить демонстрацию богатства верхушечных слоев еврейского населения, ограждая их этим от «зависти» «иноверных». Что «траур» выполнял, главным образом, эту задачу, видно, например, из такого замечания в постановлении: «однако, всем тем, что запрещено выше по отношению к нарядам и платьям, разрешается убирать столы и постели». Значит, дома, вдали от недоброжелательных глаз, не возбранялось показывать и соболя, и золото, и драгоценности. Теперь понятно, почему это и аналогичного характера постановления хронисты не считали необходимым вспоминать.

С исключительно интересным случаем использования конкретных исторических событий в целях укрепления авторитета кагала мы встречаемся в хронике «Врата покаяния». Хронист повествует, что в городе Бар в результате происков «доносчиков и отступников» был повешен глава общины, заключен в тюрьму раввин и была нарушена, в интересах этих доносчиков, «хазака» (предоставляемое общиной монопольное право на эксплуатацию какого-нибудь объекта). «Но, — удовлетворенно сообщает хронист, — там было показано господне возмездие», а именно: во время нападения повстанцев погибли эти действовавшие в нарушение «хазаки» арендаторы, а также как будто и паны, предоставившие им эту «грешную» аренду и так жестоко расправившиеся с общинными заправилами. В хронике этот эпизод изложен нарочито туманно, полунамеками, которые сейчас не полностью могут быть вскрыты[149].