Читаем без скачивания Там, где в дымке холмы - Кадзуо Исигуро

Не ответив, Ники вышла из комнаты, и через минуту я увидела, как она быстрыми шагами пересекает лужайку. Я протерла запотевшее стекло и стала за ней наблюдать. Ники прошла в дальний угол сада, к пруду с рыбками посреди декоративной горки с камнями. Она насыпала корм и стала глядеть в воду. Я видела ее в профиль: она казалась совсем тоненькой — и, несмотря на модный наряд, выглядела совершенной девочкой. Ветер шевелил ей волосы — и я спохватилась, почему она не надела куртку.

На обратном пути она задержалась у помидорных кустов и, не обращая внимания на мелкий дождь, внимательно их осмотрела. Потом подошла ближе и заботливо начала приводить в порядок обрушенные подпорки. Вернула на место упавшие на землю, затем присела на корточки, почти касаясь коленями мокрой травы, и поправила сеть, которую я натянула над почвой для защиты растений от набегов птиц.

— Спасибо, Ники, — сказала я ей, когда она снова вошла в комнату. — Ты очень внимательна.

Она что-то пробормотала и села на кушетку. Я заметила, что она совсем растеряна.

— Я нынче и в самом деле недоглядела за этими томатами, — продолжала я. — Но, думаю, все это не важно. Просто ума не приложу, куда девать такую уйму. В прошлом году большую часть отдала Моррисонам.

— О господи, — отозвалась Ники, — Моррисонам. И как поживают эти старые дорогуши?

— Ники, Моррисоны — добрейшие люди. Сроду не могла понять твоего пренебрежения к ним. Вы с Кэти были когда-то лучшими подругами.

— О да, Кэти. И как она теперь? Наверное, по-прежнему живет дома?

— Ну да. Работает в банке.

— Типичней некуда.

— Мне кажется, это вполне благоразумно — чем-то заниматься в ее возрасте. А Мэрилин вышла замуж, ты знаешь?

— Вот как? И за кого же?

— Не помню, чем занят ее муж. Видела его однажды. На вид очень приятный.

— Наверное, викарий или что-то вроде этого.

— Послушай, Ники, я просто не понимаю твоего тона. Моррисоны всегда относились к нам как нельзя лучше.

Ники раздраженно вздохнула:

— Уж такая у них повадка. Меня от нее тошнит. От того, как они воспитали своих детей, — тоже.

— Да часто ли ты за все годы с Моррисонами виделась?

— Виделась достаточно, когда водилась с Кэти. Люди этого сорта безнадежны. А Кэти, думаю, мне остается только пожалеть.

— Ты осуждаешь ее за то, что она не поехала в Лондон, как ты? Должна тебе сказать, Ники, это совсем не походит на ту широту взглядов, которой ты со своими подругами гордишься.

— Нет, это не важно. Впрочем, тебе не понять, о чем я говорю. — Ники бросила на меня взгляд и снова вздохнула. — Это не важно, — повторила она, отвернувшись.

Я пристально на нее посмотрела, потом опять принялась за растения на подоконнике.

— Знаешь, Ники, — заговорила я после паузы, — я очень рада, что у тебя есть друзья, с которыми тебе приятно проводить время. В конце концов, ты должна теперь жить своей собственной жизнью. Этого и следовало ожидать.

Дочь не ответила. Когда я взглянула в ее сторону, она читала одну из газет, которые нашла в ящике письменного стола.

— Мне было бы интересно познакомиться с твоими друзьями, — сказала я. — Можешь приглашать сюда кого захочешь — все будут желанными гостями.

Ники тряхнула головой, чтобы волосы не падали на глаза, и продолжала читать. Лицо ее приобрело сосредоточенное выражение.

Я вернулась к своему занятию: эта повадка была хорошо мне знакома. Ники тонко усвоила подчеркнутую манеру безмолвствовать, стоило мне только проявить любопытство относительно ее жизни в Лондоне; таким способом она давала мне понять о том, что мне придется пожалеть, если я начну упорствовать с расспросами. В результате мое представление о ее теперешней жизни строится в основном на догадках. В письмах, однако, — а корреспонденткой Ники была исправной, — она упоминала о многом таком, чего никогда не затронула бы в разговоре. Так я узнала, к примеру, о том, что ее молодого человека зовут Дэвид и что он изучает политику в одном из лондонских колледжей. Но в беседе тем не менее, даже если я только поинтересовалась бы его здоровьем, мои дальнейшие расспросы неминуемо натолкнулись бы на прочный заслон.

Столь решительным отстаиванием права на личную жизнь Ники очень напоминает мне свою сестру. По правде говоря, у обеих моих дочерей много общего — гораздо больше, чем желал признавать мой муж. По его мнению, они представляли собой две противоположности: более того, он убедил себя, что Кэйко — от природы трудная личность и с этим нам ничего не поделать. По сути, хотя сам он никогда прямо этого не признавал, Кэйко, на его взгляд, унаследовала свой характер от отца. Я почти не возражала: легче было винить Дзиро, а не самих себя. Мой муж, конечно же, не знал Кэйко в ее раннем возрасте, иначе без труда признал бы большое сходство между девочками, существовавшее на первых ступенях их развития. Обе отличались вспыльчивостью и самолюбием; если что-то выводило их из себя, они не сразу, как другие дети, забывали о своем гневе, а оставались не в духе весь день. И все же одна из девочек превратилась в счастливую, уверенную в себе молодую женщину (относительно будущего Ники я полна всяческих надежд), тогда как другая, делаясь все более и более несчастной, лишила себя жизни. Мне не так просто, как мужу, возложить всю вину на Природу — или же на Дзиро. Впрочем, все это теперь далеко в прошлом, и перебирать заново — толку мало.

— Кстати, мама, — произнесла Ники. — Это ведь ты была сегодня утром, да?

— Сегодня утром?

— Утром я слышала шорох. Совсем рано, часа в четыре.

— Извини, что побеспокоила тебя. Да, это была я. — Я рассмеялась. — А кто же еще, по-твоему, это мог быть? — Я продолжала смеяться и никак не могла остановиться. Ники смотрела на меня удивленно, держа газету перед собой. — Ох, Ники, извини, что разбудила тебя. — Я все-таки сумела овладеть собой.

— Ничего страшного, я уже не спала. В эти дни мне что-то неважно спится.

— Особенно после той суматохи, какую ты подняла с этими комнатами. Тебе, наверное, стоит обратиться к доктору.

— Возможно. — Ники вернулась к чтению.

Я отложила секатор и повернулась к ней:

— Знаешь, а это странно. Сегодня утром мне опять приснился прежний сон.

— Какой сон?

— Я тебе о нем вчера рассказывала, но ты, похоже, не слушала. Мне опять приснилась та самая маленькая девочка.

— Что за маленькая девочка?

— Та, что мы видели недавно на качелях. Когда пили кофе в деревне.

Ники, не отрываясь от газеты, пожала плечами:

— А, та самая.

— В действительности это была совсем не та маленькая девочка. Это я поняла сегодня утром. Она только казалась той самой, но ею не была.

Ники посмотрела на меня:

— Наверное, ты хочешь сказать, что это была она. Кэйко.

— Кэйко? — Я усмехнулась. — Что за странная мысль. С какой стати ей быть Кэйко? Нет, никакого отношения к Кэйко она не имеет.

Ники глядела на меня с сомнением.

— Нет, это была маленькая девочка, которую я когда-то знала, — пояснила я. — Давным-давно.

— Какая такая маленькая девочка?

— Ты ее не знаешь. Это было очень давно.

Ники снова пожала плечами:

— Во-первых, я никак не могу заснуть. Прошлой ночью спала, наверное, всего часа четыре.

— Это нехорошо, Ники. Особенно в твоем возрасте. Думаю, тебе надо посоветоваться с врачом. Ты всегда можешь пойти к доктору Фергюсону.

Ники, сделав нетерпеливый жест, опять углубилась в газетную статью своего отца. Я пристально на нее посмотрела.

— В сущности говоря, я сегодня утром поняла кое-что еще. Насчет этого сна.

Дочь как будто меня не слышала.

— Знаешь, та маленькая девочка была вовсе не на качелях. Это только вначале так показалось. Но она была вовсе не на качелях.

Ники, пробормотав что-то, продолжала читать.

Часть вторая

Глава седьмая

Летняя жара усиливалась, и вид пустыря за нашим окном становился все более отталкивающим. Почти вся земля высохла и растрескалась, оставшаяся после дождей вода скопилась в рытвинах и канавах. Там плодились всевозможные насекомые: в особенности досаждали вездесущие комары. Жильцы по привычке продолжали жаловаться, однако с годами к раздражению, вызываемому пустырем, примешались цинизм и безнадежность.

Тем летом я постоянно ходила через пустырь к жилищу Сатико, и это путешествие вызывало у меня отвращение: комары нередко набивались даже в волосы, а в трещинах под ногами кишели личинки и черви. Мне ясно вспоминаются эти мои походы: они — как и дурные предчувствия относительно материнства, как и приезд Огаты-сан — придают сегодня тому лету особенную отчетливость. И все же во многом то лето мало чем отличалось от других. Я подолгу — как и в последующие годы — безучастно смотрела на вид, открывавшийся из нашего окна. В погожие дни за деревьями на противоположном берегу реки на фоне облаков вырисовывались бледные очертания холмов в дымке. Этот вид радовал глаз — и порой приносил мне редкое утешение, избавляя от пустоты долгих дней, проведенных мной в нашей квартире.