Читаем без скачивания Люди, которые всегда со мной - Наринэ Абгарян

– Не обижайся на них, и особенно – на Овакима, – просила она у Бога. – Ты ведь знаешь, сколько всего он пережил, обиделся на Тебя, сильно обиделся. Дай ему время, сам все поймет. А когда поймет, прости его, Господь-джан, как Твой Сын простил мучителей своих!

Причина категорического неприятия Бога никакого отношения к партбилету и многолетней службе Овакима в районном комитете не имела. Дело было совсем в другом. Оваким осиротел рано, в пятилетнем возрасте. Родных он потерял во время резни – ворвавшиеся в дом турецкие солдаты зарубили ятаганами отца Овакима, утащили куда-то за дом и долго, невыносимо долго истязали мать. Бабушка Шаракан в самый последний миг успела спрятать внука под своими юбками. Когда ей проломили голову тяжелым прикладом, она, падая, увлекла за собой мальчика. Каким-то чудом турецкие солдаты не заметили ребенка, и он все это время пролежал, прижавшись к ногам бабушки, прислушиваясь к доносящимся из-за дома нечеловеческим крикам матери. Захлебываясь, невыносимо тяжело звонили колокола Большой церкви – обезумевший звонарь пытался предупредить людей об опасности, а может, взывал к Всевышнему – с мольбой о помощи. Скоро колокольный звон оборвался, следом умолкла мать – резко, на выдохе. Но спасительной тишины не наступило – в городе шла чудовищная, кровавая чистка.

К вечеру, когда все утихло, когда на мертвый город надвинулась зловещая, слепая мгла, Шаракан очнулась, застонала:

– Оваааким? Ты здесь?

Оваким зашевелился, выполз из-под юбок бабушки, снял архалук – аккуратно, как учила мама, чтобы не рвать горло, – лао[13], берешься крест-накрест руками за передний край и, помогая себе локтями и плечами, стягиваешь через голову, вооот так, – он снял архалук, скомкал его, подложил под голову бабушки – туда, откуда медленными каплями сочилась кровь. Тоненько заскулил:

– Тати, ай тати. Папу убили. Маму убили. Тебя тоже убили?

– Да, – отозвалась бесцветным голосом Шаракан, – да.

В тот страшный день Оваким отрекся от Бога. Нет, он не винил Его в том, что случилось, не таил обиды, не выспрашивал, где Тот был, когда надрывались колокола Большой церкви. Он просто вычеркнул Его из своей жизни – безвозвратно и навсегда.

Перекресток трех дорог находился в самом оживленном месте городка – в центральной его части. Но старые бердцы обходили его стороной – раньше тут стояла каменная церковь, которую в 1934 году снесли большевики. Спустя время на том же месте они возвели здание милиции. Нелепое, низкорослое, в редком вкраплении мутных окон строение ничего, кроме презрения, у стариков не вызывало.

Обычно Тамар обходила перекресток за три версты, но сегодня пришлось сделать исключение – на что только не пойдешь ради правнучки! Переходить на ту сторону, где раньше стояла церковь, она не стала, но несколько раз резко тряхнула растопыренной пятерней. Девочка поежилась – это был очень нехороший жест, так проклинали или желали чьей-то смерти.

– Нани, ты чего?

– Ничего этим иродам, которые церковь снесли, не будет, зато я душу отведу. – Тамар взяла лопату в правую руку, сделала несколько круговых движений кистью левой. – Рука затекла. Ты обойди меня и иди с другой стороны. Только не прикасайся к лопате, тебе нельзя.

Шли они долго, обе порядком подустали. Городок был маленький – почти деревня, на первый взгляд – с пол-ладони, но пешим ходом его было не обойти – каменистые дороги, нескончаемые заборы с низко свисающими ветвями фруктовых деревьев – чтобы пройти вдоль такого забора, приходилось петлять по тротуарам, а иногда выходить на проезжую часть. Несколько раз Тамар останавливали знакомые – просто поздороваться и узнать, куда это она такая противоречивая – в шелковой косынке, длинном крахмальном фартуке и с лопатой – собралась. Тамар торопливо отвечала на приветствия и шла дальше, объясняя всем, что вступать в долгие разговоры ей недосуг – важные дела.

– Может, помочь тебе лопату донести? – предлагали ей.

– Не надо, – отрезала Тамар, – я сама.

– А лопату почему не даешь донести? – спросила Девочка.

– Я забыла спросить у знахарки, можно ее передавать кому-то еще или только тебе нельзя к ней прикасаться, – пропыхтела Тамар. – Она ведь над лопатой тоже пошепталась.

– Зачем пошепталась?

– Мне откуда знать? Раз пошепталась, значит, надо.

– Нани, а откуда ты ее знаешь?

– Я всех тут знаю, чай не маленькая уже! Не отвлекай меня разговорами, силы и так на исходе.

Наконец они добрались до перекрестка. Тамар приложила ладонь к глазам, выглядывая кого-то на той стороне улицы, громко прочистила горло, крикнула:

– Карапет, ай, Капарет! Каро!

Девочка вытянула шею, чтобы рассмотреть того, к кому обращалась прабабушка. В тени высокого клена переминался с ноги на ногу молоденький постовой – в новой, с иголочки, форме и фуражке. На зов Тамар он откликаться не стал, только дернул плечом и сильно покраснел.

– Иди сюда, – топнула ногой Тамар, – чего смотришь?

Постовой раздумывал с секунду, потом махнул рукой и перебежал дорогу. Девочка завороженно наблюдала за тем, как на его груди, в такт бегу, мотается серебристый свисток.

– Зачем вы меня Карапетом зовете? – обиженно прогундосил постовой, в длинном прыжке преодолевая расстояние от края тротуара до того места, где, облокотившись на черенок лопаты, стояла Тамар.

– Здрасьте пожалуйста! А как тебя звать?

– Товарищ милиционер!

– Товарищ милиционером пусть тебя мать зовет, ясно? Кстати, как ее давление?

– Скачет. Бабушка Тамар, мне на посту надо находиться. Движение регулировать.

– Вот как раз затем я тебя и позвала. Будешь движение регулировать. Мне нужно небольшую яму выкопать и кусок мяса зарыть. Надо, чтобы ты машины от меня отгонял.

Карапет заполыхал щеками.

– То есть как это?

Вместо ответа Тамар шагнула на проезжую часть. Старый «запорожец», взвизгнув тормозами, вильнул боком и объехал ее стороной.

– Мать, ты смотришь куда идешь? – высунулся в окно усатый водитель.

Тамар даже оборачиваться на него не стала.

– Стой где стоишь, не приближайся ко мне, – велела она Девочке и принялась копать.

Карапет махнул рукой, сдвинул фуражку на затылок и, отчаянно жестикулируя и пронзительно свистя, принялся регулировать движение. Водители притормаживали и аккуратно объезжали место, где ковырялась лопатой Тамар.

Земля на проезжей части была плотно утрамбована колесами машин, поэтому копать было сложно. Но Тамар не сдавалась.

– Или я тебя, или ты меня, – приговаривала она, громко хекала и, наваливаясь худеньким плечом на черенок лопаты, ковыряла землю. Через какое-то время дело пошло легче – под твердым заезженным настом обнаружился податливый мягкий слой почвы. Девочка с замиранием сердца наблюдала, как прабабушка роет яму, и вздрагивала каждый раз, когда на перекрестке появлялась новая машина.

– Вы только хорошо защищайте нани, ладно? – не выдержав, обратилась она к постовому.

– Делаем что можем, – напустил тот туману и крикнул, срываясь на фальцет: – Люди, расходитесь, чего вы тут не видели?

На тротуаре собралась небольшая толпа, человек десять прохожих. Прислушиваться к словам милиционера они не стали. Все с интересом наблюдали за Тамар.

– Заговоренное мясо закапывает? – наклонилась к Девочке какая-то высокая полная женщина.

– Да. Страх мне снимает.

Тамар на зевак не обращала внимания. Она выкопала яму, положила туда мясо и закидала его землей. Прошлась несколько раз туда и обратно, выравнивая землю туфлями.

– Ну вот, – вздохнула удовлетворенно, – остальное доделают проезжающие машины. Скоро и следа не останется от того места, где мы зарыли мясо.

Она прислонила к плечу лопату, сдернула с головы косынку и утерла пот с лица.

– Идите на тротуар, бабушка Тамар, – взмолился Карапет.

– Иду уже, сынок, – покладисто отозвалась Тамар, – спасибо тебе, выручил.

Прохожие пошли каждый по своим делам. Осталась только высокая женщина. Она забрала у Тамар лопату, подала руку, помогая взобраться на высокий борт тротуара.

– Кто заговаривал страх? – спросила она шепотом.

– Забел.

– А меня пять лет назад Аничка заговаривала.

– От чего?

– От бесплодия.

Тамар накинула на плечи платок, забрала у женщины лопату. Пожевала губами.

– Не помогло?

– Нет.

– Ты, главное, верь и надейся. У Бога много дверей. Если Он закрывает одну, то обязательно открывает другую.

Женщина запереливалась глазами, наклонилась к Тамар, что-то зашептала невнятной скороговоркой. Девочка робела подойти ближе, но навострила ушки. Правда, ничего, кроме туманных «у вас… у вас…», разобрать не смогла. Тамар покосилась на правнучку, прервала словопоток женщины:

– У каждого свой путь. И свой крест. Главное – не отчаиваться.

– Хорошо, – мелко закивала та, повернулась и пошла, прижимая к груди сумку. Слишком высокая, слишком крупная, она ступала медленно и тяжело, словно несла на плечах непомерную ношу. Тамар проводила ее долгим взглядом, вздохнула, покачала головой. Потом вспомнила о Карапете, резко обернулась.