Читаем без скачивания Древний Марс (сборник) - Крис Роберсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обращённая к нему грань была украшена сложной замысловатой резьбой с инкрустациями из позеленевшей меди, наподобие той, что встретилась ему в первом доме, куда он заходил. Геометрический узор притягивал взгляд, и его шаги невольно замедлились. Он уселся в кресло примерно на полпути к основанию чаши амфитеатра. На этот раз он собирался подробно изучить эффект. Отведя взгляд в сторону, он достал свой полевой журнал, отстегнул ручку от пружинки переплета и глубоко вздохнул.
Затем снова взглянул на куб. Как он уже успел заметить, на какой бы фрагмент узора он ни смотрел, его взгляд неизменно притягивался к центру и переходил на него. Внезапно двумерное изображение открылось в глубину, и, не пытаясь уклониться и избежать продолжения, он стал пристально всматриваться в эту глубину.
Не в силах отвести взгляд, он поднял руку перед собой до уровня глаз, а затем использовал её для перекрытия изображения, чтобы вкратце описать эффект. В один из моментов он снова приподнял руку, посмотреть, сможет ли он набросать эскиз этого геометрического узора, выполненного зеленым по белому – однако немедленно возобновился эффект втягивания, на этот раз еще более сильный, – и ему снова пришлось руками плотно до темноты закрывать себе глаза, во второй раз с тех пор, как он обнаружил этот эффект.
Из сумки пискнул радиобраслет. Мэзер не обратил на это должного внимания, продолжая писать. Раздался голос Реда Боумена, резкий и неуместный в атмосфере марсианского дома.
«База – Мэзеру, приём».
Археолог игнорировал эти обращения, продолжая делать записи. Он ощущал предчувствие открытия чего-то нового и удивительного, приобретение качественно нового, трансформирующего обычные знания, перехода от «невероятного» к «очевидному».
Голос Боумена снова нарушил ощущение момента. Мэзер полез внутрь сумки выключить радио, но череда соображений остановила его порывистое движение – если он не ответит, то могут счесть, что с ним произошёл несчастный случай, и прибудут спасать, а тогда захотят увезти его отсюда… от этого… неведомого, что может его наполнить…
«База – Мэзеру, у тебя всё в порядке?»
Он включил микрофон.
«Мэзер – базе. Какой вопрос?»
«Почему так долго не было ответа?»
Ложь получилось гладкой:
«Промывал карбюратор. Нужно было протереть руки, прежде чем браться за радио».
Наступила тишина. Он так и видел недовольное лицо Боумена, переваривавшего информацию, пропуская её через фильтры своего нескрываемого недоверия к желторотому новичку, который вызывал у него неприязнь, подобно всем прочим фредам мэзерам этого мира, белоручкам, изъясняющимся многосложными словами и длинными предложениями. Ему, вероятно, всегда казалось, что люди вроде Мэзера тайно припрятывают книги, которые следовало бы сжечь на большом публичном костре, которые Боумен отлично помнил из детства, когда правительство решило избавить людей от всякой чепухи.
Наконец Боумен сказал:
«У нас могут быть проблемы с доставкой комбайна по рампе на дно моря завтра. Спуск круче, чем казался. Поэтому прибытие может быть не по графику».
«О’кей, – ответил Мэзер, – это на мне никак не скажется».
«Но мы все будем заняты. Так что, если не сможешь завести джип, некому будет пока подъехать за тобой».
«О’кей».
«Или подвезти еду и питьё».
Мэзер пожал плечами.
«У меня есть сэндвичи и примерно галлон воды. Запасов хватит».
«Ну что ж, дело твоё, – произнес Боумен. – Я бы не задерживался в тех местах. Люди там видели привидения».
Он выключил радиобраслет и забросил его обратно в сумку. Затем методически довершил свои полевые заметки. Всё это время он прикрывал глаза от куба с геометрическими узорами и фигурами. И вот теперь, затаив дыхание, произнес: «Хорошо, начали».
И решительно опустил руку. Казалось, геометрический узор потянулся к нему навстречу. Непроизвольно выдохнув, Мэзер кивнул и тут же изумлённо ахнул.
То был знаменательный вечер накануне Единения с морем. Перед тем как спуститься на площадь в гавани, он пригласил соседей отужинать. Жена приготовила яства и вынесла на золотых тарелках во внутренний дворик, где они сидели на костяных креслах и пили настойку на плодах деревьев из их сада.
Беседа велась неторопливо и размеренно. Как и все близкие соседи, эти две супружеские пары дружили семьями. Они обсудили общих знакомых; мужья сравнивали свои ожидания от нынешнего сезона охоты на холмах, жены выясняли детали представлений, которые собирались посетить, – большей частью возобновленные, хотя все ждали и новой пьесы драматурга из-за моря с растущей репутацией автора, сознательно провоцирующего аудиторию.
Когда трапеза была закончена и завершающий тост произнесён, они отправились на фестиваль по уже вечереющим улицам в свете хрустальных факелов и влились в потоки золотоглазых горожан, одетых в праздничные одежды. Все были без масок, в этот вечер не подобало скрывать чувств. Приморская площадь сплошь заполнилась народом. Весь город пришел сюда. Самым старшим предоставлялись места на ступеньках близстоящих зданий, самые маленькие сидели на плечах своих родителей, таким образом, все могли быть свидетелями Единения. Группа музыкантов играла фестивальный гимн, и толпа раскачивалась в лад древней мелодии.
Когда стихли последние ноты, все повернулись к гавани. Лодки, которые обычно сновали по круглой акватории порта, выстроились у причальных стенок, пришвартованные к бронзовым кольцам либо друг к другу, оставив открытой прямую широкую полосу водного пространства от ступенек лестницы к морю, к несомкнутым дугам двух молов.
Один из музыкантов взял протяжную, волнующе вибрирующую ноту на своей многострунной лире. Все на площади, как по команде, повернулись вперед. И в унисон запели, от каждого исходил звук, средний между вздохом и стоном. Звуки сливались в единый тон, который нарастал не столько по громкости, сколько по чистоте. Этот чистый тон поднимался над всей площадью, словно невидимый туман, нисходил потоком по ступеням лестницы и далее растекался над гаванью и над всем морем. И вместе с ним разносился призыв. Минуты шли за минутами, уже складываясь почти в час, а звук не ослабевал, все больше сливая собравшихся в едином призыве. Затем невдалеке от входа в гавань спокойное летнее море плеснуло: раз, потом другой. Треугольный хвост поднялся и плашмя, плавно, с мягким всплеском опустился в воду. Показалась темная влажная спина, и затем исчезла, чтобы снова появиться уже в полосе водного пространства между двумя рядами лодок.
Монотонное пение звучало теперь мощнее. Золотые глаза ярко сияли в мерцании факелов. Волна накатилась на нижние ступени лестницы, а когда вода потекла назад, море расступилось. Широкоротая голова восстала оттуда, глаза размером с обеденное блюдо отливали не золотом, но напоминали темные халцедоны, обрамленные серебром.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});