Читаем без скачивания Мы еще потанцуем - Катрин Панокль

Мало-помалу он отошел. Помылся в большом тазу мамаши Касси, надел чистую рубашку. Отправился в лес с папашей Касси. Тамошняя жизнь вся состояла из крайностей, все было доведено до последнего предела, он не мог обрести равновесие и жил без прошлого и без будущего, одним настоящим, которое омывало его кожу и голову тропическими ливнями, лихорадками, прожорливыми термитами, москитами, тараканами — и вдруг его, как молнией, пронзило непонятное счастье, возвратив желание видеть, пробовать, касаться. Ослепительный свет озарил все вокруг, тысячи белых, голубых, желтых и красных вспышек. Пересохшие ручьи, гудящие в воздухе мухи, земля, глина, корни, фрукты, волокна, еда — все словно лучилось, все было залито этим светом. Желание рисовать возвращалось. Но теперь оно выросло, стало всеохватным, оно рвалось из его внутренностей и выплескивалось на картины. Он писал на чем попало: на картонках, оберточной бумаге, старых простынях; писал чем попало: расплавленным асфальтом, красной глиной, высушенной цветочной пыльцой, размятыми зелеными листьями, вареными рыбьими головами, кровавыми потрохами с бойни. Всем, что подбирала в округе мамаша Касси. А когда у него ничего не оставалось, она ехала в Абиджан и воровала для него краски; она как никто другой умела шнырять по рынку и таскать банки с краской, подставки, служившие ему полотнами, деревянные и металлические таблички, дубленые кожи, пергамент, или стянуть простыни у монахинь из миссии. Возвращалась она пешком, груженная как мул, с тюками на голове и на плечах, с банками краски в руках. Складывала добытые сокровища к его ногам и садилась на корточки метрах в двухтрех от него. Она следила за ним часами, отгоняя мух от его лица и не моргая, чтобы ни на миг не выпускать его из виду.

Однажды он собрал целую кучу рисунков и полотен, свернул в рулон и отправил в Париж одному галеристу, который когда-то выставлял его рисунки, давно, очень давно… Он выставил три его картины вместе с картинами других художников. Их тут же купили. Он написал и попросил еще. И приложил контракт. Рафа подписал, не читая.

Цыганка ошиблась: именно с этого дня ему улыбнулась удача. Галерист был знаком с одной из законодательниц парижской моды. Очень богатой женщиной, основавшей фонд помощи молодым художникам, умевшей распознать настоящий талант и выгодно его продать. Поговаривали, что таланту надо сперва пройти через ее постель, но все знали, что с Рафой дело обстояло иначе. Это добавило ему славы и стало частью легенды, связанной с его именем; его стали раскручивать как ГЕНИЯ, нового Жана-Мишеля Баския[28]. Поползли слухи, что он из предместья, что он черный, что он торчок из джунглей, и цены на его картины взлетели до небес. На почте в Абиджане Рафа получал письма с отчетами: «На последней международной ярмарке современного искусства твои картины за один день несколько раз переходили из экспозиции в экспозицию, каждый раз вдвое поднимаясь в цене». Он читал ксерокопии газетных статей. Штамп на штампе! Как он хохотал, читая, что о нем пишут! Искусствоведческий понос академиков-маразматиков. Сами всю жизнь ничего не делали, а от произведения искусства хотят получить все! Безжалостны к художнику, зато как снисходительны к самим себе! А у него не было никаких теорий, он писал, как те парни из пещеры Ласко[29]. Тем, что под руку попадется.

Галерист писал, что по приезде его ждет куча бабла. И куча предложений от галерей всего мира. Лео Кастелли[30] специально приезжал из Нью-Йорка посмотреть его работы. Все хотят с ним познакомиться, узнать его адрес. Но он был неуловим. Он не отвечал. Он продолжал рисовать. Отдаваться во власть неистовству, изливавшемуся на холсты, картонки, куски дерева, белые простыни мамаши Касси. Ему казалось, что его гнев не иссякнет никогда.

Он еще несколько месяцев оставался в деревне. Попросил, чтобы его деньги передали бабушке Мата. Она сумеет ими распорядиться. Она всегда его поддерживала. Когда он захотел бросить лицей, потому что там больше нечему было учиться, потому что он скучал за партой, потому что не такой жизни она для него хотела, она выслушала его, долго молчала, а потом произнесла: «Делай, что тебе улыбается, и сам будешь улыбаться». С ней всегда было просто найти общий язык. Однажды он получил письмо. В письме она переписала притчу о талантах. А в конце поставила вопросительный знак.

Он вернулся. Купил мастерскую в Монруже, неподалеку от улицы Виктора Гюго. Дедушка и бабушка Мата старели. Они нуждались в нем, и это тоже было проще простого и яснее ясного. Надо почаще держать в руках узловатые бабушкины пальцы, снова спорить с дедом о провале компартии, о том, как меняется и куда катится их предместье, о мамашах, которые больше не занимаются детьми, а бегают по ночным клубам, накачиваясь экстази, о папашах, которые извергают свое семя и бесследно исчезают, о подростках, которые болтаются по городу, отвечая на нехватку любви наркоманией и насилием. «Нам хотят внушить, что всему виной плохая организация досуга. Это уже ни в какие ворота не лезет! У них вся жизнь — один сплошной досуг. А что их действительно угнетает, так это постоянные неудачи, невыполненные обещания и антимолодежный расизм; они сами мучаются и других мучают».

Бабушка Мата всегда защищала Касси и его друзей. Помогала Зине, молодой марокканке из коммуны Баньё, организовать центр интеграции для арабских девушек. Ходила туда по утрам три раза в неделю, обучала их грамоте и шитью. «Я учусь их понимать, когда подрубаю с ними ткань. Делать стежки не страшно, и возникает доверие. Потом уже можно переходить к письму, к чтению, к кулинарии и даже, ты удивишься, к сексуальному воспитанию… Я брала из твоих денег на нужды этого центра. Я знала, что ты согласишься. Понимаешь, Рафа мой милый, мать — это основа всего. Когда с матерью все в порядке, и дети в порядке. Нельзя бороться с преступностью, не работая с матерями».

Она была все такой же пылкой, поносила мужей, не пускающих жен в центр, старших братьев, отбирающих у сестер книжки, политиков правого толка, политиков левого толка, воцарившийся повсюду материализм, упадок настоящей культуры… Рафа слушал ее и радовался. Покуда бабушка Мата кипятится, она жива.

Дядя и тетя Клары жили все там же, на четвертом этаже, и каждая встреча с ними в подъезде, в супермаркете или в кафе была для него как нож острый. Дядя играл на скачках, попивая «блан-касси»[31], тетка помечала номера на лотерейных билетах. Он никогда с ними не разговаривал. Они ходили вокруг него кругами, пытаясь завести беседу: он теперь был знаменитостью, про него писали в газетах. Мог бы нарисовать им что-нибудь на коробке от пикона[32] или на обороте конверта. Рафа не желал их знать. Эта парочка никогда ему не нравилась. От них несло трусостью и угодливостью. И с годами они становились все трусливей, все угодливей. Да уж, они не прятали свою душу за семью замками, как Дориан Грей! На их лицах ясно читались пошлые грешки, мелкие, грязные и постыдные сделки с совестью. Порой Рафе, когда он их видел, хотелось все простить Кларе.

Клара не выходила у него из головы. В Монруже о ней напоминало все. Кинотеатр, который собирались сносить и где они… Когда это было? Они впервые одни в темном зале. 1977 год. Да, верно. Он точно вспомнил. Если хочешь забыть, сперва нужно заставить себя вспоминать. Чтобы убить воспоминания, одно за другим. Скрупулезно и безжалостно. Тяжелый выдался год, все, кого он любил, умирали один за другим. Точно сговорились: Набоков, Джеймс Кейн[33], Роберто Росселлини[34], Гручо Маркс[35], Чарли Чаплин. Дохли как мухи. В тот вечер они впервые пошли куда-то одни, без остальной банды, пришлось постараться, чтобы отлипли, он сказал себе, что даже если она потом не останется у него на ночь, то и ладно, ничего. Он вел себя почти робко, неуклюже. Так и сяк поворачивал свою руку в ее ладошке, набирался храбрости, чтобы уговорить ее перелезть через его балкончик на первом этаже. И все-таки набрался, добился своего в тот вечер.

А на этот раз он должен с ней поговорить.

Должен рассказать, как однажды вечером… месяц назад или около того… он уже не помнит… С тех пор он больше не живет. День за днем сидит, ничего не делает и боится… Тем вечером он был дома. Чистил зубы. Смотрел на кровь в раковине. Надо аккуратней орудовать щеткой. «Вы себе все зубы сотрете», — предостерегал его дантист. Тогда он стал чистить зубы левой рукой, и десны больше не кровоточили. Самое обычное дело — почистить зубы, привести себя в порядок и взяться за кисти. Он стрижет ногти, чистит зубы, варит крепкий кофе. И тут врывается Касси и выпаливает единым духом: «Дорогуша! Ну, ты же знаешь Дорогушу… У нее СПИД, старик… Она долго не протянет. Мужик ее проболтался. А в отместку за то, что мы все через нее прошли, она этот подарочек раздает направо и налево… Ты ходил к ней последнее время?». С Дорогушей спали все подряд. Когда она два года назад вернулась в коммуну, никто не мог понять зачем. Ведь переехала в Париж, выучилась на косметичку и работала в «Ритце». Местные мальчишки рассказывали, что она в неделю получала больше, чем учитель за месяц! Все решили, что ее уволили из-за дурного характера.